Герцог встал, и, поцеловав мне руку, удалился. Картер не поднял глаз от тарелки, и несколько долгих минут мы молчали. Наконец он отложил вилку, вытер губы салфеткой и встал.
— Прошу прощения, милый Чарли, меня ждут дела. Вы не обидитесь, если я удалюсь?
— Картер, мне очень нужно поговорить с вами. Вы можете задержаться буквально на минутку?
— Для вас что угодно, — он натянуто улыбнулся и сел обратно.
— Я должен извиниться перед вами. То, что я сделал, произошло случайно. Я шёл к вам с благим намерением, но вы же знаете, куда они обычно ведут.
Картер замер и напрягся.
— Я видел вас вчера в саду. Клянусь вам, что я совершенно не хотел за вами подглядывать, Картер, я не знаю, что понесло меня за вами… Точнее, я хотел просто догнать вас и утешить, так как я понял, что вы влюблены, и что ваш брат запрещает вам жениться. Я не знаю, зачем я пошёл за вами в сад, зачем слушал, но я… Картер, простите меня, ради Бога простите…
— Что ж, Чарли, — альфа горько усмехнулся, — вы не знаете, зачем вы пошли, а я знаю. Это простое омежье любопытство, и я вас не могу в этом обвинять. Вы можете только одно для меня сделать — не рассказывать ничего о том, что видели.
— Я никому не скажу, но это не всё… Вчера же… я просто хотел извиниться перед вами за то, что подсмотрел и…
— О, не продолжайте. Это были вы? Вечером?
— Да, я… Я думал, что застану вас одного и смогу всё объяснить и извиниться перед вами… Но получилось всё ещё хуже.
— Смотрите-ка, ваши благие намерения уводят вас всё дальше и дальше.
— Вы злитесь на меня?
— А вы бы не злились? Хотя нет… Я не злюсь. Это бессмысленно, я верю, что всё это вы сделали не специально. Чего вы от меня хотите?
— Вашего прощения? Вы ведь не будете на меня сердиться?
— Во-первых, я уже сказал вам, что и так не сержусь, а во-вторых, видимо, вы знаете, что скоро меня здесь не будет.
— Знаю. И об этом я тоже хотел поговорить. Я могу чем-то вам помочь? Может, вам что-то нужно?
— Чарли, опомнитесь! Что вы можете сделать? Украсть для меня на кухне буханку хлеба? Нет, вы не можете мне помочь. Но спасибо.
— А всё-таки вы злитесь на меня. Мне казалось, мы с вами друзья, разве не так?
— Простите. Я сейчас не в лучшем расположении духа, но я правда на вас не сержусь. — Он встал, подошёл ко мне и, взяв мои руки, поцеловал сначала одну, а потом другую. — Вы навсегда останетесь единственным омегой, который меня покорил.
========== Часть II. Доминик. Глава 1. Бегство. ==========
На небольшую деревню опустилась непроглядная тьма, принеся с собой тишину и холод. Иногда эту тишину нарушал шелест листьев и порывы ветра. Ущербная луна, загороженная низкими осенними облаками, не давала света, только изредка показывая свой бледный силуэт.
По просёлочной дороге, едва освещённой светом из окон, медленно двигалась фигура, закутанная в необъятный плащ. Если бы кто-нибудь проходил мимо, он бы смог увидеть только хмурое лицо и выбившиеся пряди волос, загораживающие глаза.
Путник брёл к окраине деревушки, никем не видимый и одинокий. Зябко поёживаясь он упорно шагал вперёд, глотая непрошенные слёзы. Вскоре заморосил мелкий холодный дождь, но юноша не повернул обратно, только сильнее стиснул в замерзших руках края холодного, быстро промокающего плаща.
Выйдя из деревни, он помедлил несколько мгновений, обернулся, вгляделся в приветливые окна знакомой с детства улицы. Тихо чертыхнувшись сквозь зубы, он резко повернулся и зашагал дальше по тёмной дороге.
Дождь не переставал, становилось всё холоднее, плащ насквозь промок и совсем не согревал. Идти дальше не было сил, и юноша свернул с дороги в лесную чащу, где ему предстояло провести ночь. В кромешной тьме было ничего не разглядеть, и он передвигался ощупью, часто оступаясь и падая. Измождённый и промокший он, наконец, свалился без сил, накрывшись плащом с головой, и его поглотило тяжёлое забытье.
Проснулся путник рано утром, с головной болью и жаром. Однако оставаться на месте было нельзя, вернуться домой — тоже. Оставалось только идти вперёд. Поплутав немного по лесу он, наконец, нашёл дорогу, с которой свернул вечером, и направился по ней прочь от родной деревни.
К вечеру того же дня юноша, на своё счастье, добрался до небольшого городка, в котором надеялся найти трактир. Это оказалось легче лёгкого — постоялый двор находился на главной площади. Раньше парнишка никогда не бывал в городе, даже в таком маленьком, поэтому на время отвлёкся от мрачных мыслей — рассматривать каменные дома, булыжную мостовую, лавки и магазинчики было куда интереснее, чем прокручивать в голове события вчерашнего дня. Обнаружив трактир он не поспешил внутрь, потому что на площади тоже оказалось много чего интересного. Небольшая церковь с золотым крестом располагалась напротив ратуши и богатого дома, в котором проживал губернатор, рядом с ней — здание суда, ну, а в центре площади грозным чёрным пятном возвышался эшафот. Поглазев пару минут на лобное место, юноша направился к трактиру, помялся немного у входа, толкнул несмело дверь и вошёл в душное тёмное помещение, в котором стоял удушающий запах дешёвого пива и подгоревшего жира. Робко оглянувшись на пеструю толпу пропойц, юноша прошёл к стойке, за которой сидел трактирщик — старый обрюзгший альфа с лоснящимся от пота лицом и толстыми пальцами, украшенными перстнями с камнями, слишком крупными для того чтобы быть настоящими.
— Что надо? — пробасил трактирщик, поворачиваясь к юноше.
— Мне нужен ночлег, — парень скинул с головы капюшон, позволив рыжим вихрам разметаться по плечам, — и еда.
— А деньги у тебя есть? — недоверчиво покосился старик на тщедушную фигурку.
— Вот всё, что есть, — паренёк отвязал от ремня небольшой мешок и вывалил из него несколько медяков.
— Этого мало.
— Я не прошу комнату. Дайте переночевать хотя бы в конюшне. А что насчёт еды — мне хватит ломтя хлеба и стакана воды. Пожалуйста, я не ел со вчерашнего дня.
Несколько мгновений трактирщик медлил, но жалобный взгляд медовых глаз всё же задел что-то в его душе и он, обернувшись через плечо, крикнул:
— Эй, Ирвин, проводи-ка этого бедолагу в хлев! — потом он добавил, обращаясь уже ко вновь прибывшему постояльцу, — Я возьму все твои деньги. И назови своё имя.
— Меня зовут Доминик, я сын крестьянина из Блэквуда.
— Хм, ты омега… И не боишься разгуливать один?
— Нет, — юноша упрямо выпятил подбородок.
— Ну как знаешь, — махнул рукой трактирщик. — Ирвин! Да где тебя носит, дармоед окаянный?
Вскоре «окаянный» появился в поле видимости. Это был невысокий омега средних лет с болезненно жёлтой кожей и спутанными кудрявыми волосами, кое-как стянутыми кожаным обручем. Осклабившись желтозубой улыбкой он выплюнул в сторону трактирщика злобное:
— И зачем я только за тебя замуж вышел, бочка ты пивная? — повернулся к Доминику, — ну пойдём, чего стоишь-то?
Доминик, опустив смущённый взгляд, последовал за вторым хозяином трактира. Войдя в низкое деревянное помещение, служившее и хлевом и конюшней, Ирвин указал на набросанное на полу сено, накрытое драной тряпкой.
— Спать будешь здесь. Еду сейчас принесу.
Доминик кивнул и начал сгребать сено в одну более узкую, но более высокую кипу. Закончив, накрыл его рванью и уселся, обняв коленки руками. Вскоре вернулся Ирвин с куском хлеба, сыром и стаканом молока.
— Держи, подкрепись.
— Но ведь я заплатил только за хлеб и воду… У меня больше совсем нет денег.
— Не переживай, я взял это сам, муж не знает. Ты выглядишь измождённым, а он даже не заметит. Ты ешь-ешь.
— Спасибо! — Ник с удовольствием запустил зубы в долгожданный хлеб.
Ирвин присел рядом и задумчиво сунул в рот сухую травинку. Доминик, доев хлеб, жадно присосался к стакану с тёплым молоком, после чего протянул его хозяину трактира.
— Спасибо, — он утёр рот тыльной стороной ладони.
— Ну так… — Ирвин помедлил, — почему ты здесь? Один? Так поздно?
— Это достаточно долгая история, да и нечего тут рассказывать. Всё как всегда. Это не интересно.
— У меня есть время. Расскажи. Я думаю, тебе стоит выговориться, да и мне хоть какое-то время удастся посидеть в тиши, а не бегать по приказам мужа, как слуга.
— Ничего особенного. Был у нас такой… Лоренс. Красавчик. Все омежки по нему сохли. Ну и я тоже. А он ни на кого не смотрел. Всё охотился с друзьями. Ему было не до нас. Однажды подошёл ко мне, предложил поехать с ним на охоту. Я, конечно, омега, но все знают, что в стрельбе из лука любому альфе фору дам. Ну я и поехал. Весь день мы скакали по лесам, настреляли всяких птиц, ещё кой-чего по мелочи. Вернулись. Он меня до дома проводил, мы долго стояли под дверью, он всё никак не уходил. А я не мог своему счастью поверить — неужели он на меня внимание обратил? Ну и после этого он какое-то время за мной ухаживал. Только никто об этом не знал. Он не велел отцу говорить — я и молчал. Ну и на днях… — Ник прервался и судорожно сглотнул.
— Ты провёл с ним ночь, да? — догадался Ирвин.
— Да какой там… ночь… Полчаса на сеновале, и готово дело. И дело даже не в том, что мне не понравилось, дело не в том, что он собрался и ушёл сразу же, оставив меня одного. Он так ухмылялся, недобро, понимаете? Я пошёл домой, ну, а он уже там. С моим отцом толкует. Я уж обрадовался. Ан нет, смотрю отец на меня хмурится сердито. И тут ещё один альфа входит — наш сосед. Оказывается, он видел, как мы с Лоренсом вместе шли, я сам шёл, никто меня не заставлял. Он всё видел. И всё подтвердил. Все ушли. Я остался наедине с отцом. Он даже не повысил голоса. Он говорил тихо-тихо, но таким тоном, что я боялся оторвать взгляд от пола. Он сказал, что не желает меня больше видеть, что я опозорил семью, что я ему больше не сын. Он не дал мне даже попрощаться с папой — знал, что тот будет меня защищать. — Доминик всхлипнул, — ну и вот я здесь. Без гроша за душой, никому не нужный и домой вернуться не могу, потому что обо всём этом, наверняка, знает вся деревня.
Несколько минут два омеги — один уже взрослый, успевший разочароваться в жизни и совсем ещё юный, полный надежд, которые вот так запросто выдрали с корнем обстоятельства и его же собственная глупость — сидели молча, уставившись в пол. Когда неловкое молчание затянулось, Ирвин выдавил:
— А зачем они это сделали? Лоренс ещё понятно, а зачем сосед-то так с тобой?
— Лоренс, как оказалось, просто поспорил с друзьями, что за месяц сумеет меня… — Ник не договорил. — Ну, а сосед… Мой отец самый зажиточный крестьянин в деревне. Ему все хотят насолить. Ну и сосед тоже. Да и мало ли просто подонков, которым нравится портить людям жизнь?
— Много, мой муж например.
— А он-то что?
— Да ничего, вот в том-то и дело. Меня выдали за него совсем мальчишкой. Вот сколько тебе?
— Шестнадцать. Недавно стукнуло.
— Ну вот, а мне семнадцать было. Я-то всё, дурак, ждал принца на белом коне. А нарисовался пузатый трактирщик. Вот этот вот урод — лысый, с бакенбардами и весь обвешанный поддельными брюликами. Каково мне было, представь. Вот и мучаюсь всю жизнь, тружусь как раб на галерах, а он мне — дармоед, да ещё и окаянный. Ну и где она — большая любовь, о которой в сказках рассказывают, а?
— Да есть она где-то, я думаю…
— Вот ты думаешь — а я знаю. Нет никакой любви, есть брак, и это — кабала, из которой не выпутаться, как ни старайся.
— Что же ты не сбежал от него?
— Этот подонок обрюхатил меня сразу же, куда я с ребёнком-то убегу? А бросить малыша я бы не смог.
— Да уж понимаю.
Они оба замолчали, вновь и вновь прокручивая в памяти рассказы друг друга. На этот раз их молчание не было неловким, они будто разговаривали друг с другом без помощи слов, плечом к плечу делили общее омежье горе, выпавшее на долю каждому из них. Посидев некоторое время, Ирвин встал со словами:
— Ладно, мне пора. Ты спи. Ах да, я тебе сейчас одеяло принесу, накроешься хоть — а плащом солому застели.
Ник улыбнулся заботе и внезапному признанию. Накрыл плащом солому, дождался Ирвина и накрылся хоть и тонким, но всё же одеялом. Сон не спешил приходить, и омега снова окунулся в мысли о своём положении, вспомнил папу, младшего братика, которого он больше никогда уже не увидит, даже отца, который, на самом-то деле, был совершенно прав и, более того, не мог поступить иначе. Слёзы струились по щекам, остановить их у Ника не было ни сил, ни желания. Вчера ночью в лесу он практически потерял сознание, и ему было не до раздумий, а вот сегодня он был в тепле и вполне себе сыт, и мысли не замедлили вернуться. Он осознал весь ужас своей ситуации: он вдали от семьи, на нём клеймо позора, денег больше нет ни копейки и идти ему некуда. Остаётся только подыхать с голоду. Приглушённые рыдания всё же вырывались наружу, и звук человеческого голоса привлёк внимание кое-кого, кто тоже находился в хлеву.
Доминик очень перепугался, когда ощутил на лице горячее и не очень-то ароматное дыхание, но потом выдохнул с облегчением — то был всего лишь старый пёс, почуявший чьё-то горе и решивший помочь так, как умеет. Он улёгся рядом с парнишкой, положил тяжёлую голову ему на грудь, согревая и успокаивая, а омега с удовольствием запустил пальцы в кудлатый загривок, почесал псину за ухом и даже чмокнул в холодный нос.
— И тебя никто не любит, да? И тебя из дому выгнали? Ну, вместе теплее.
Обняв собаку, Ник крепко заснул, согретый теплом и добрым отношением пусть и безмолвного, но всё же живого существа.
Утром омега проснулся от того, что это самое существо смачно лизнуло его в лицо, видимо, возвращая вчерашний поцелуй. Ник рассмеялся, утирая лицо рукавом, и потрепал пса по макушке.
Погода стояла солнечная, не то что недавно, и если бы Доминик не был удручён своим бедственным положением, он бы даже залюбовался на прекрасный вид — площадь, залитую светом, сияющий золотой крест. Но сейчас ему было не до этого, он направился прямо в таверну, предварительно плеснув себе в лицо ледяной воды из бочки, чтобы окончательно смыть с себя следы собачьей признательности. Помещение вновь встретило его спёртым воздухом и гомоном множества голосов. Сразу же к нему подошёл Ирвин, усадил за стол и поставил перед ним тарелку с дымящимся ещё картофелем и нехилым куском мяса.
— Приятного аппетита.
— А если твой муж увидит?
— Ну и пускай видит. Хоть кому-то я добро сделаю. Ешь давай.
Только Доминик принялся за еду, как над ним навис грозный трактирщик, вопрошая у мужа:
— Это что ещё такое? Он платил за хлеб и воду, а ты его мясом кормишь?
— Ну, не начинай, — прикрикнул на него Ирвин, осмелев. — Это за мой счёт! Я сам тебе заплачу!
— Ловлю на слове, — старик зло сощурился, глядя на мужа, но вот его позвали из-за соседнего стола, и он поспешил вернуться к своим делам.
— Мне так неловко, у вас ведь будут неприятности из-за меня…
— Подумаешь, неприятности. Я и рад этому старому ослу насолить, ему полезно позлиться. Ешь давай. А я пошёл. Позови меня, как соберёшься уходить. И кстати, обращайся на «ты», а то я чувствую себя стариком.
— Хорошо.
Доев, Доминик окликнул Ирвина, и тот быстро умудрился сунуть ему в руку несколько серебряных монет.
— Вот тебе на первое время.
— Я… я не могу взять, ты же по…
— Тихо, идёт!
Они оба замолкли, и Ирвин сделал Нику сигнал, чтобы тот спрятал деньги. Подошедший трактирщик ничего не заметил.
— Уходишь? Что ж, могу сказать одно — не возвращайся. Я больше не приму тебя, слишком много расходов.
Они уже вышли на порог, когда к ним подошёл пёс и принялся ластиться к юноше.
— Я смотрю, ты ему по нраву, — улыбнулся Ирвин.
— Вот и славно, забирай этого нахлебника к чёртям! — с этими словами трактирщик развернулся и зашёл обратно в помещение.
— У тебя куда ни плюнь — везде одни нахлебники! — уже ему в спину крикнул Ирвин. — Ты-то, конечно, меньше всех ешь, свинья ты несчастная. — Он снова повернулся к Нику, — а ты собаку-то и правда возьми. Он тебя и согреет, и поддержит. Не защитит, конечно, но хоть что-то. Что ж, прощай. Хочешь совет? Устраивайся-ка ты куда-нибудь в следующем городишке, да хоть бы и в таверну. Работай за еду и кров — тебе ничего больше не надо. Если останутся деньги, что я тебе дал — ты их сбереги, на всякий случай. Когда-нибудь обязательно да понадобятся.