Татьяна спала, по-детски свернувшись калачиком, словно желая стать маленькой и защищенной. Бим поворочался, устраиваясь в ногах, и затих. Шуня заполз к ней на плечо и повис там легким розовым помпоном.
Приглушенный свет вдруг стал агрессивным, словно белая ярость полыхнула из гигантского зрачка. Станция покачнулась. Но лишь на мгновение. Хозяйка спала и не могла видеть окружающие Лазарет звезды. Другие звезды.
* * *
Слепое пробуждение… Выплыли откуда-то из скомканного сна, где под тусклым фонарем ждала и не могла дождаться закутанная фигура, эти два слова. Слепое пробуждение: отсутствие мыслей, вялость восприятия, мерзкий привкус во рту, сухость в глазах. Да. Давно не случалось с ней такого печального события! Татьяна села, уткнув лицо в ладони. Где-то на далеком Крелосе, под тоннами свинцовых вод, покоится в подводном гроте тело Учителя. Вряд ли когда-нибудь она сможет навестить его там. Но так же неизмеримо далеко стылая земля, в которой похоронен Артем. Что ж, во всем есть свои плюсы и минусы. Ни из-под толщи вод, ни сквозь ветви старых кладбищенских лип не видно было бы тех холодных огней, что заполняют пустое пространство призрачного галактического небосвода вокруг Лазарета.
Татьяна Викторовна встала, плеснула в лицо пригоршню воды из бассейна, чтобы окончательно прогнать сонную одурь, и поспешила прочь из покоев Лу-Тана, чтобы кинуть взгляд на своих сиятельных друзей перед тем, как начать новый день. Но на пороге смотровой остановилась, недоуменно оглядываясь. Что-то было не так. Звезды сместились, одни заменили собой другие. И это ощущение, словно ступаешь по стеклу, словно смотришь в туман и ждешь, что оттуда явится что-то… Медленно, будто опасаясь слов, Татьяна приказала Управляющему Разуму сделать пол прозрачным. Переливчатое нежное сияние залило помещение…
Он плыл под ногами — прекрасный бело-голубой шар, укутанный пенными циклонами, светящийся мягко, словно жемчуг. Опешив, Татьяна села прямо на пол, прижав ладони к полу. На ее вопрос, безмолвным криком разнесшийся по станции, Э поспешил ответить коротко и емко: «Земля». После первого шока пришло осознание, что этого просто не может быть! Она спит и видит сон, не понятно только, хороший или дурной? Но пол был теплым и пружинил, мерзкий вкус во рту требовал немедленной дезинфекции, и еще жутко хотелось есть. Татьяна стиснула зубы, поднялась и заставила себя выйти из смотровой и не оглядываться, пока дверь не закроется. Сейчас она примет душ, пробежит пропущенные вчера круги по коридорам станции, позавтракает и вернется. Если планета все еще будет висеть под ногами — значит, Татьяна не сошла с ума.
Она так и сделала, ежесекундно ловя себя на том, что яростно желает оказаться в смотровой. Но лишь когда большая «утренняя» чашка чая была выпита, Бим накормлен и обласкан, а тамп явился, чтобы занять привычное место на ее запястье, Татьяна медленно, считая в уме шаги, двинулась по коридору к заветной двери. Пространство кривилось, насмехаясь. Сердце колотилось в груди, как сумасшедшее. Да что это такое, в конце концов! Надо взять себя в руки. Сейчас двери откроются, и она увидит привычные соцветия созвездий, наползающую зеленоватую дымку космической пыли, близкий и знакомый перекресток миров.
Двери двинулись в стороны, выпуская плеснувший вкрадчивой волной голубой отсвет. Не заходя в смотровую, Татьяна привалилась плечом к стене, пытаясь успокоиться и сдержать бешеный ток крови в висках. Вчера больше всего на свете она желала оказаться на кладбище в годовщину гибели Артема. Тот день прошел. А ночь неведомыми ветрами занесла маленькую станцию в околопланетарное пространство Земли. Кто исполнил ее волю, которую она считала невыполнимой мечтой? Ответа не последовало. Как всегда, когда Э не желал отвечать — притворялся тупым. Первая сознательная мысль — кричать о помощи. Спешить в Центр управления и вызывать по всем каналам Лазаретов и Ассоциации тех, кто поможет, объяснит, вернет на круги своя. Вторая — а для чего я здесь? И отчего я бегу отсюда? Почему бегу, если желала этого сама? Ей надо было подумать…
Решительно оторвавшись от стены, Татьяна вошла в смотровую. Бим, следовавший за ней по пятам, удивленно затявкал, смешно семеня и утыкая нос в прозрачный пол, под которым плавало, подобно гигантской рыбе нечто, подозрительно похожее на надувной мяч. Глубоко в собачьей памяти заворочались смутные воспоминания — заросший травой двор, смешливые дети, играющие в яркий мячик, который подлетал высоко-высоко, к самым облакам, и неуклюжий щенок, путавшийся у всех под ногами и звавшийся Бимкой. Ощущение счастья сменилось тоской, острой, как осколок в груди. Заскулив, спаниель вспрыгнул на колени к хозяйке и улегся там, хотя и было неудобно, теплым боком чувствуя ее спокойное, надежное тепло. Татьяна задумчиво поцеловала его в лоб и застыла, уставившись вниз, туда, где голубая пригоршня держала забытые горькие и счастливые воспоминания. Тамп, растянувшись кляксой на полу, наблюдал за странным явлением, медленно обползая пространство смотровой.
Татьяна Викторовна смотрела в глаза чужим звездам и понимала, что где бы человек ни оказался, как бы ни прятался, ни пытался забыться — рано или поздно прошлое настигнет его. И может поглотить, навсегда укутав в слепом пробуждении давно истекшего времени.
Когда-то она думала, что время состоит исключительно из прошлого. Да так и было в ее той жизни. Настоящее забывалось с каждой минутой, ткалось серым однообразным полотном, в котором замирала весна, скучала осень, раздражала зима, а лето, которое ранее всегда ожидалось с радостью, лучше бы вообще не наступало. Жизнь раскололась на две неравные части межвременьем, в котором она пребывала. Возможно, настала пора стянуть оба берега, зашить прореху, решившись на отчаянный и безумный шаг. Пора посетить Землю… Как там было у классика: любовь к отеческим гробам? Татьяна спустила Бима с коленей и поспешила в Центр управления.
Спустя несколько часов дверь дока медленно ползла вверх. Татьяна, одетая в ту самую одежду, в которой прибыла на станцию, следила за переборкой с сильно бьющимся сердцем. Незаметная пластинка СЭТ на лбу придавала уверенности, что она не одна, но, увы — совсем маленькую. Она уже сообщила Э, что ему придется рассчитать курс до планеты и взять на себя управление кораблем. Однако полностью полагаться Татьяна Викторовна привыкла только на себя, поэтому поспешно «впитала» общий курс управления МОД, отчего голова слегка побаливала, а сознание выдавало загадочные сентенции, типа «биолокационных метрик континуума» или «уровня падения герметичности до трех Дэ». Бима и Шуню она, скрепя сердце, решила не брать. Кто знает, чем закончится ее первый самостоятельный полет и, уж тем более, первое приЗемление?
Знакомый голос раздался, когда она собралась переступить порог и войти в док.
— Я знал, что когда-нибудь этот момент наступит, Танни! — разнеслось по коридорам станции, и боль потери вновь разбудила сердце, войдя в него стальной иглой. — Рано или поздно — вы захотели бы вернуться на Землю. Я не увижу, почему вы захотели это сделать. Но раз курс проложен при вашем участии и ведет на вашу родную планету — значит пришло время мне ненадолго вернуться оттуда, где я нахожусь, и дать пару советов.
Татьяна слушала хрипловатый голос Учителя, похолодевшими руками комкая комбинезон на груди, но не замечала этого. Она понимала, что звучавшее — не более чем программа, активированная прокладкой курса на Землю — Лу-Тан только что признался в этом. Но ощущение его присутствия где-то внутри станции вновь стало таким сильным, что перекрыло боль и тоску по нему. Он не покидал Татьяну даже после смерти — старый доктор, любимый «морж». Он заботился о ней и наставлял, как когда-то.
— Вернитесь в мои покои, — продолжал голос Лу-Тана. — В том, что вы называли уморительным словом «тумбочка», лежат все ваши документы, а также денежные знаки — вашей страны и еще нескольких, самых крупных. На ваше имя открыты счета в некоторых надежных земных банках, там тоже есть средства, которые могут пригодиться. Я надеюсь…, - Лу-Тан помолчал, словно подыскивая слова, — что причина, по которой вы возвращаетесь, не задержит вас внизу надолго. Станция будет скучать без вас, Танни!
Его голос затих, рассыпая щедрым эхом ранящие осколки последней фразы. У Татьяны перехватило дыхание. Именно эти слова он сказал ей, прощаясь навсегда. Она побежала в его сектор и, действительно, в нижнем отделе «тумбочки», куда никогда не заглядывала, обнаружила контейнер с документами и толстые пачки денег, запакованные в специальные пакеты. Поколебавшись, сунула паспорт в карман джинсов, рассовала по карманам куртки рубли и доллары, и поспешила в док.
МОД просыпался, когда она вошла. Люк был дружески открыт, мерцая по краям тем же рубиновым свечением, что и кресты на боках. Татьяне же отверстие показалось раззявленной пастью, готовой поглотить новичка, чтобы исторгнуть из глубин где-нибудь в далеком космосе. Перед первой своей операции на открытом мозге она так не мандражировала, как сейчас!
Было тихо. Пса по ее указанию Э запер временно на кухне, а тампа — по всей видимости там, где обнаружил. Маленькое существо уже давно полностью освоилось на станции и иногда пропадало на несколько часов, посещая такие места, о которых Татьяна даже не догадывалась. Впрочем, она была уверена в том, что Управляющий Разум бдит и не даст что-либо испортить озорному тампу, который «совал любопытной нос» буквально везде не из вредности, а исключительно из природного любопытства.
Покидая станцию, Татьяна всегда оглядывалась неосознанно. И сейчас, посмотрев в мягко укутанное свечением пространство бесконечных коридоров, поймала себя на мысли, что прощальный взгляд в недра станции становится традицией. Она тихонько улыбнулась, хотя внутри нарастал панический ком, и шагнула внутрь МОД.
Кресло первого пилота уже ждало ее. Основная тач-панель переливалась огнями, словно ободряюще подмигивала. Но сенсоры управления и универсум были темны — Э проложил маршрут и приступил, через СЭТ, к управлению кораблем. Татьяна отслеживала его манипуляции, сверяясь с изученными в обучающей программе. Она бы записывала, ей-богу, если бы было чем. Впрочем, последовательность операций отныне была намертво запечатлена в сознании. Единственное, чего не хватало — двигательной памяти, мышечных инстинктов, уверенных движений пальцев по тач-панелям, ладони в прохладных объятиях универсума. И снова Татьяна ощутила укол сожаления оттого, что боится погрузить руку в это чудо инопланетной техники.
Двинулась внутренняя переборка шлюзовой дока, за ней, с некоторым отставанием — внешняя. Корабль мягко поднялся и тронулся с места, величественно проплыл по короткому коридору и, выйдя в открытый космос, взял курс на планету, будто нарисованную яркими красками на черном холсте. Татьяна приникла к обзорным экранам.
«На станции включен режим мимикрии, — предупредил беззвучный голос Управляющего Разума, — как только МОД выйдет из защитного поля — визуального контакта с Лазаретом не будет. Прошу быть к этому готовой!»
Татьяна хмыкнула. Просит он!
Но паника только усугубилась, когда станция, приветливо взблескивающая мозаикой звездных батарей на крыльях, неожиданно пропала из обозримого пространства, словно ее никогда не было. Космос показался чужим и враждебным, как в первый полет с Лу-Таном, а увеличивающаяся с каждой минутой планета — невыразимо прекрасной, но холодной и негостеприимной. Татьяна ухватилась за последнюю мысль с удивлением. Надо же — негостеприимной! Спустя всего полтора года она ощущает себя гостем в мире, в котором прожита большая часть жизни? Наверное, так и есть. Мир, ставший родным, остался позади, скрытый загадочным режимом мимикрии, а снизу наплывала, закрывая горизонт, голубая вогнутая чаша, полная слез.
Ремни безопасности мягко притянули Татьяну Викторовну к креслу. От пришедшей мысли ее затрясло.
— Э, — в панике воскликнула она, — а где мы приземлимся? Надо подальше от людей! Ты в курсе?
Картина МОД, приземляющегося где-нибудь на окружном шоссе и становящегося виновником многочасовой пробки, ясно предстала перед глазами, вызвав нервный хохот.
Сжалившись, Управляющий Разум убрал голографическое изображение звездной карты, поместив вместо него картинку пригорода, явно украденную у какого-то спутника. Камера наплывала на город, вырастали дома, но камера, не останавливаясь, летела дальше — в сторону поста ДПС, за него, вдоль шоссе, свернула в лес, где находилась небольшая поляна, глухо окруженная со всех сторон кустарником и деревьями. От нее идти до шоссе минут тридцать по метрике Земли — прикинула Татьяна. Через СЭТ Управляющий Разум удержит ее на курсе, чтобы не заплутала в лесу.
Затаив дыхание, она наблюдала воочию, как внизу поля раскидывают заснеженные крылья, лес темнеет далеко уходящим чернильным пятном, вдали вырастают дома, а по шоссе, вдоль которого бесшумно летел МОД, скрытый режимом мимикрии, ползут маленькие смешные автомобильчики. Спустя несколько минут корабль совершил вертикальное приземление на означенной поляне, даже не задев ветви деревьев. Судя по ворвавшемуся внутрь стылому земному воздуху, пахнущему сырым деревом, мокрой, засыпающей землей и прелыми листьями, люк отрылся.
Татьяна Викторовна покусала губы, не находя в себе сил подняться. Потом буквально вытолкнула себя из кресла, опершись мокрыми ладонями на подлокотники, и выйдя из МОД, остановилась на краю люка. Было прохладно — около нуля по Цельсию, в лесу ворковали бесконечные сквозняки, которые на открытом пространстве грозили превратиться в промозглый осенний ветер.
Татьяна застегнула куртку, затянула резинки капюшона потуже и ступила на мокрый ковер из еще зеленой травы и гниющих листьев. Снега было немного — видимо, не случалось в этот последний месяц осени сильных снегопадов и морозов, как тогда, когда погиб Артем.
Через полчаса она голосовала на шоссе, стараясь не думать про маньяков. Через час сорок, запрокинув голову, стояла у ажурных ворот кладбища и смотрела в быстро темнеющее серое небо.
У входа никого не было. Калики перехожие разбежались кто куда от холодного ветра и снежной крупы, посыпавшейся час назад из прохудившегося облака. Цветочные палатки были закрыты, на фанерных ящиках поскрипывали облезлые замки, скрывающие неправдоподобную восковую яркость могильных букетов.
Тихой тенью, спрятавшей руки в карманы, она проскользнула в ворота и повернула направо. В аллею номер четыре.
Многие памятники казались давно заброшенными. Куски штукатурки валялись среди заросших сорняками участков, истершиеся портреты смотрели вслед безглазо, словно провожали слепыми бельмами из-под насупленных кустов. Вот и могила номер четыреста сорок шесть. По сравнению с другими было видно, что памятник новый — всего-то около пяти лет прошло. Но пыль покрывала его ровным слоем, отчего овал фотографии казался не белым, а серым. Серое на сером. Любимое лицо — чужое, не похожее. Разве только улыбкой…
Татьяна опустилась на колени прямо в грязь рядом с могилой и, плача, провела ладонью по фотографии. Где-то глубоко в сознании зазвучал и окреп тоскующий голос, умевший петь без слов, но так, что душа понимала. Первая певунья Влажного легиона тянула бесконечную прощальную песню, которую могло услышать любое из существ — ушедших по звездной дороге или оставшихся провожать:
Спустя долгое время Татьяна ощутила, что совсем заледенела на промерзшей земле, и это привело ее в чувство. Она поднялась, даже не пытаясь отряхнуть промокшие, грязные брюки. За соседним памятником позаимствовала тряпку и веник, протерла черную глыбу от пыли, собрала старые листья и сломанные ветки, поотрывала головы сорнякам. Наклонившись, коснулась губами холодного лица Артема на фотографии. И поспешила прочь, не оглядываясь, туда, где под дверью виднелась полоска света, а на фоне уже совсем темного неба не блестели кресты.