– Подожди, – нахмурился Бинколетто, – я не совсем понимаю. Как это нельзя его уволить?
– У них есть свой профсоюз, – объяснил Фостер, – и там только черные. Как только начинается конфликт между белым и черным, они всегда становятся на сторону черного. Это как закон, который не подлежит обсуждению. Они таким своеобразным образом берут реванш за восемьдесят пять лет апартеида, который царил в нашей стране.
– Похоже, ты оправдываешь поведение этого типа? – спросил Бинколетто. – Тебе не кажется, что и ты ведешь себя неправильно? Можно поехать в профсоюз и объяснить, как нагло он вел себя.
– Они меня не послушают, – вздохнул Фостер. – Ладно, не будем об этом мерзавце. Слишком много чести. Я заказал вам три сьюта с видом на океан. Оттуда такой потрясающий вид из окон, сам все увидишь.
– Спасибо. А когда прилетит Поль?
– Сегодня поздно вечером. Он прилетит из Швейцарии. Утром у вас встреча, а днем полетите в Сан-Сити. Там отдыхают ваши русские друзья. Они уже были в Кейптауне. Из Сан-Сити ты можешь отправиться вместе с ними в Найроби. Специальный самолет для вас уже заказан. Хотя русские сами оплатили его. Я даже не знал, что они уже перевели деньги.
– Они всегда так поступают, – усмехнулся Энцо, – не дают никому платить. Своеобразная черта. Ничего страшного. До отлета можете отдохнуть.
– А сегодня поужинаем на берегу океана, – предложил Фостер. – Я знаю прекрасное место, там подают чудесную рыбу.
– Не сомневаюсь, – согласился Бинколетто, – теперь я узнаю прежнего Стивена. Этот водитель вывел нас из нормального состояния.
– Ничего, – отмахнулся Фостер, – у нас сейчас часто бывают подобные инциденты. Пора привыкать. Наша страна изменилась, и боюсь, что навсегда. А вы, господин Дронго, впервые в нашей стране?
– Второй, – признался эксперт, – но я был здесь очень давно, еще в прошлом веке.
– Тогда вы не узнаете нашу страну, – уверенно произнес Фостер, – здесь произошло много изменений. Хороших и не очень. После чемпионата мира по футболу города, конечно, изменились – построены новые стадионы, отели, рестораны. Но не это главное. Изменилась сама страна, изменились население в городах, уровень преступности, отношение людей к работе… в общем, очень многое. Сами увидите.
Он не успел договорить, как сзади раздался громкий голос офицера полиции, который следовал за ними в своем автомобиле и предложил им остановиться, передав требование по громкоговорителю. Фостер послушно выполнил его команду. Офицер вышел из машины, подошел к ним. Он был темнокожим. Полицейский наклонился к Фостеру и негромко сказал:
– Вы нарушили правила.
– Простите, офицер, – вежливо ответил Фостер, – но я не заметил никакого нарушения.
– Вы превысили скорость, – пояснил офицер.
– Здесь разрешено до восьмидесяти миль, – напомнил Фостер.
– Табличку вчера поменяли. Только семьдесят, – пояснил офицер.
– Простите, но я не знал.
– Вы нарушили, – упрямо повторил темнокожий офицер.
В этот момент мимо них проехал на предельной скорости внедорожник «Ниссан», в котором сидели несколько темнокожих парней.
– Вот видите, – показал в их сторону Фостер, – они явно нарушают правила и тоже не знают, что вы вчера поставили знак, ограничивающий движение.
– Вы недовольны моим решением? – уточнил офицер.
– Конечно, нет. Но я просто хочу обратить ваше внимание, что другие тоже нарушают установленный предел скорости. Многие еще не обращают внимания на новые дорожные указатели.
– Теперь будут знать. А вы должны понимать, что нельзя все время вести себя в этой стране как хозяева. Ваше время уже закончилось.
– Что вы сказали?
– Я выписал вам штраф. До свидания, – офицер протянул Фостеру бумагу и отошел.
– Вот так, – негромко произнес Стивен, – такие у нас теперь порядки.
Они поехали дальше. Микроавтобус следовал за ними.
– Мне не нравятся ваши порядки, – мрачно сказал Энцо, – и я полагаю, что тебе они тоже не очень нравятся.
– Правильно полагаешь, – вздохнул Фостер, – но теперь уже ничего изменить нельзя. А вы, госпожа Ролланди, раньше бывали в нашей стране?
– Нет, я впервые.
– Тогда вам легче. Не так заметны наши изменения, – грустно сказал Фостер.
Отель «Двенадцать апостолов» считался одним из лучших отелей в Кейптауне и находился в тридцати трех километрах от международного аэропорта. Он насчитывал семьдесят номеров, из которых двадцать два были сьюты. Обращенный на запад, окнами на Атлантический океан, отель располагал идеальными полями для игры в гольф. Когда они подъехали к отелю, их уже встречали. Чемоданы подняли в их номера, они договорились встретиться через тридцать минут в холле отеля. Пастроне поднялся в номер Бинколетто, помогая ему открыть чемоданы. Дронго успел принять душ и переодеться в легкий светлый костюм.
В холле отеля Фостер уже разговаривал с неизвестным белым мужчиной среднего роста, с аккуратно подстриженными бородкой и усами. Он представил своего собеседника гостям.
– Это Карл Лютер – генеральный менеджер отеля, – сказал Фостер, – потомок африканеров, один из тех, чьи предки создавали нашу страну еще в начале прошлого века.
– Очень приятно, – пожал руки своим гостям Лютер, – можете в любой момент обращаться ко мне по любым проблемам. Но у гостей нашего отеля, как правило, особых проблем не бывает. До свидания, мистер Фостер.
Он отошел от них.
– Прекрасный человек, – пояснил Стивен, – живет здесь всю жизнь и не собирается никуда уезжать. Хотя многие наши соседи уже переехали в Америку или Австралию.
– У вас так плохо? – спросила Джина.
– Да уж, хорошего мало… – вздохнул Фостер. – Ладно, поедем в ресторан, он находится в трех километрах к югу.
Пастроне не поехал с ними, пояснив, что отправится в аэропорт встречать прибывающего банкира. Спустившаяся к ужину Джина успела переодеться и теперь была в темно-синем платье с оголенным правым плечом. Дронго знал эти платья под маркой известного итальянского кутюрье.
Они разместились вчетвером в автомобиле Фостера, который подал к выходу один из служащих. Выехав из отеля, Фостер почти сразу показал на побережье:
– Еще двадцать лет назад на здешних берегах любили устраивать рыбалку приехавшие из Европы и Америки туристы. Говорят, что здесь совершенно особые места, и на удочку можно было поймать даже очень крупную рыбу.
– А почему сейчас никого нет? – поинтересовалась Джина.
– Сейчас здесь сидеть одному небезопасно, – пояснил Фостер, – и удочки тоже нельзя оставлять. То и дело тут появляются банды темнокожих подростков из пригородов Кейптауна, которые ломают и воруют удочки и всю остальную снасть. А когда шесть лет назад здесь нашли двоих рыбаков-американцев, которых зарезали и обобрали, сюда просто перестали ездить на рыбалку. Даже заядлые рыбаки не рискуют оставаться на побережье, где в любой момент могут появиться эти банды темнокожей молодежи. Раньше они не совались сюда ни при каких обстоятельствах. Им запрещалось покидать резервации, здесь могли появляться только люди, которые работали в городе. Но у них не было времени ходить и любоваться морем или ловить рыбу. Они зарабатывали себе на хлеб. Черные просто не рисковали здесь появляться, понимая, что могут нарваться на неприятности с полицией. А теперь здесь не могут появляться белые.
– Вам нравятся больше прежние времена? – не поняла Джина.
– Нет. Разумеется, нет. Я всегда был убежденным противником апартеида, – ответил Фостер. – Но когда я вижу сегодняшние времена, они меня тоже категорически не устраивают. Такой своеобразный апартеид наоборот, когда черное большинство угнетает белое меньшинство. И в этом тоже нет ничего хорошего. Просто в политкорректном мире не принято писать о том, что белых угнетают или преследуют. Априори считается, что расистами могут быть только белые колонизаторы, а черные просто не способны относиться к другим народам с предубеждением. На самом деле как раз черные относятся к другим с еще большим предубеждением, и наша ежедневная действительность только подтверждает самые худшие опасения.
Он свернул на дорогу, ведущую к ресторану. За окном были видны вершины гор, окружавших Кейптаун. Целая горная цепь опоясывала город, и многие вершины поднимались более чем на тысячу метров.
– Раньше поселки Кампс-Бей и Грин-Пойнт считались самым престижным местом, и многие охотно покупали здесь дома, – пояснил Фостер, – но сейчас их, наоборот, продают. С юга, со стороны Хоутбая, сюда все время проникают молодежные банды, случаются поножовщины, убийства, изнасилования. Банды, конечно, состоят из представителей коренного населения. И все насилие направлено против белых обитателей этих поселков. Но здесь пока еще спокойно. В этой части живут в основном китайцы, и они дружно дают отпор всем незваным гостям.
На площадке стояло несколько автомобилей. Рядом дежурили двое охранников, белый и черный. Фостер показал на них и улыбнулся.
– Сейчас так поступают все разумные хозяева. Нанимают сразу двух охранников, чтобы в случае необходимости свой успокаивал своих.
Они вошли в зал небольшого ресторана. К ним поспешил хозяин, очевидно, китаец. Улыбаясь и кланяясь, он провел гостей к заказанному столику. Нужно отметить, что в это вечернее время ресторан был почти полон. Играла негромкая музыка. За столами находились гости из Европы, Японии, Арабских Эмиратов. Когда они сели, Фостер сделал заказ официанту, сам выбрав нужные блюда.
– Здесь готовят прекрасную рыбу, – еще раз сообщил он.
Почти сразу появились легкие закуски, словно все было приготовлено именно к моменту их появления в этом ресторане. Фостер заказал бутылку местного белого вина.
– У нас очень хорошие вина, – пояснил он, – ничуть не хуже французских.
Вино действительно было отменного качества.
– Значит, вы считаете, что сегодня все гораздо хуже, чем было раньше? – решила уточнить Джина.
– Боюсь, что да, – ответил Стивен. – Понимаете, я здесь уже давно и люблю эту страну, ее природу, ее климат, ее людей. Удивительный край, омываемый сразу двумя океанами. Когда-то мыc Доброй Надежды был тем маяком, до которого доплывали европейские моряки. А уже затем они двинулись отсюда на освоение Индии, Восточной Африки, Азии, Океании. Но перемены, которые произошли в ЮАР за последние двадцать лет, оказались не только кардинальными, но и привели к массовому отъезду белого населения из нашей страны. Если до девяностого года здесь было более двадцати двух процентов белого населения, то сейчас не осталось и половины. И я почти уверен, что еще лет через двадцать здесь будет еще меньше белых людей.
– Настолько нетерпимы отношения между двумя расами? – уточнил Дронго.
– При Манделе они были еще сносными, – пояснил Фостер. – Политические изменения пытался провести еще Питер Бота в восемьдесят пятом году, когда начал свои либеральные реформы, чтобы немного ослабить режим апартеида. Конечно, он столкнулся с непониманием африканеров, белого населения ЮАР и нашей Национальной партии. Его тогда даже начали называть «африканским Горбачевым». Но попытки реформировать страну были очень тяжелыми. Боту критиковали с обеих сторон. Белые националисты не шли ни на какие уступки, а черное большинство требовало абсолютного равноправия, что, в общем-то, было справедливо. Начались международные санкции против режима апартеида.
И тогда появился Фредерик де Клер, новый президент нашей страны. Можете себе представить, он сам возглавил Национальную партию Трансвааля и стал министром внутренних дел в правительстве Боты. Но это не помешало ему выступить инициатором перемен в нашей стране. Именно он и начал нынешние реформы, приступив к демонтажу системы апартеида, пошел на прямые переговоры с Нельсоном Манделой… Вы бы слышали, что про него писали и говорили, как ему угрожали, как его ненавидели! Но он настаивал на переговорах, даже провел референдум среди белого населения и сумел добиться положительного для себя результата. Он выпустил Нельсона Манделу из тюрьмы, создал Конгресс за демократическую Южную Африку и на следующий год даже получил вместе с Манделой Нобелевскую премию мира. Тогда все казалось таким благостным… Его действительно считали местным Михаилом Горбачевым.
– Горбачев тоже получил Нобелевскую премию мира, – мрачно напомнил Дронго, – и еще ее получили Арафат вместе с Пересом и Рабином. Иногда мне кажется, что подобные премии нарочно вручают неудачникам в политике, чтобы подсластить их политические поражения. А после того, как эту премию ни за что дали Обаме, который сам был смущен и даже не понимал, за что именно его выбрали, ее авторитет был окончательно подорван.
– Правильно, – согласился Фостер, – у нас тоже ничего не получилось. Уже на следующий год, во время президентских выборов, де Клер потерпел полное поражение и навсегда ушел из политики. А президентом избрали Нельсона Манделу. Ничего другого и нельзя было ожидать, если вспомнить, что у нас в стране больше трех четвертей населения на тот момент были черные. Сейчас их гораздо больше, и понятно, что белый кандидат больше никогда не сможет выиграть подобные выборы. Они просто не станут за него голосовать. Но Мандела был еще не самым худшим президентом. Он призывал к терпимости, настойчиво уговаривал своих соплеменников не мстить белым, хотя его собственная жена была совсем другого мнения. С ней он тогда развелся. А после его ухода черные поняли, что теперь власть навечно закреплена за ними. Вот тогда все и началось. Погромы и убийства белых фермеров, насилие на улицах, волнения в цветных кварталах… Я уже не вспоминаю о Зимбабве, откуда Мугабе и его клика просто выгнали всех белых. Их сознательно травили, преследовали, убивали, сжигали их дома. Когда там был расистский режим Родезии, против него выступал весь цивилизованный мир, и мировому сообществу удалось убедить режим Яна Смита пойти на переговоры. А когда появился Мугабе, тот просто наплевал на международное мнение, убивая оставшихся белых в своей стране. Сейчас их там почти не осталось. А режим Мугабе даже подвел идеологическую базу под эти погромы, рассказывая об исторической вине белых колонизаторов в отношении коренного африканского населения.
Фостер вздохнул.
– Все это не могло не сказаться на общем социальном климате в нашей стране. Хотя белого населения по-прежнему достаточно много, но уже сейчас понятно, что через двадцать лет здесь никого не будет. Молодежь любыми способами пытается отсюда сбежать. Оставаться в стране, где тебя ненавидят и у тебя нет никаких шансов на продвижение или достойную работу, рискнет не каждый. Когда шла подготовка к чемпионату мира по футболу, белых старались привлекать, используя их опыт организаторской работы. Но после чемпионата все стало еще хуже. Если раньше черные не могли появляться на центральных улицах многих городов ЮАР, то теперь уже белые не могут себе позволить в одиночку прогуливаться по улицам наших городов, даже в центре. Могут нахамить, оскорбить, ограбить, убить, изнасиловать, демонстрируя свое презрительное отношение к белому населению. Конечно, среди черных тоже есть люди, которые понимают, насколько промышленный, экономический и финансовый потенциал Южной Африки зависит от белого населения. Но иногда мне кажется, что об этом начали забывать, проводя сознательную политику изоляции белых сограждан.
– Неужели все так плохо? – спросил Энцо.
– Еще хуже, чем ты думаешь, – скривился Стивен. – У одних наших белых либералов комплекс вины за колонизаторское прошлое, другие просто отчаялись бороться и уезжают из страны. Эта перестройка, которую затеял де Клер, принесла белому населению только унижения и страдания. Поймите меня правильно. Я категорический противник апартеида, всегда выступал против расовой дискриминации; меня даже дважды арестовывали во времена Боты. Но теперь становится ясным, что многомиллионное черное население Южной Африки, покинувшее свои резервации, оказалось просто не готово ни к демократизации, ни к подлинному равноправию. Рабы, которым не просто дали свободу, а еще и объявили их равными с бывшими хозяевами, начали с того, что стали мстить последним за свою прежнюю жизнь. Что и следовало ожидать. Наверное, это плата за восемьдесят пять лет неразумной расистской политики, которую проводили наши правительства. Если столько лет не давать им учиться, совершенствоваться, приобщаться к культурным ценностям, не прививать им азы демократии, то мы получим то, что получили. Свобода предполагает ответственность, а ее у нас сегодня как раз нет.