Выплыв из коридора, Сиверов продолжил спуск вниз. Змеями шевелились вокруг спутанные канаты, аварийные веревочные трапы и прочие «концы». Вот и сам борт с иллюминаторами. А это отверстие с ржавыми краями вырезано уже спасателями, чтобы проникнуть внутрь. Через пять метров еще одно, точно такое же.
Он заставил себя еще раз нырнуть в черную дыру. Здесь ни фонарик, ни особо острое зрение не могли пробить взбаламученного ила. Нужно замереть и ждать, пока он осядет хоть немного. Ждать без движения трудней всего. Как только останавливаешься, остаешься без дела, сразу всплывает в памяти жуткое лицо утопленницы.
ГЛАВА 6
Краснолицый человек с мощным загривком сидел под обширным навесом и, разговаривая по мобильнику, потягивал светлое пиво. На нем ничего не было, кроме шорт и шлепанцев, сквозь слой жира можно было различить остатки мускулатуры. Венчик свалявшихся волос окружал обширную плешь на макушке.
Каждый второй посетитель пивной уважительно кивал краснолицему. Особо избранные здоровались с Вадимычем за руку. Как-никак он был хозяином заведения — поддерживал его в пристойном виде. В отличие от многих других севастопольских пивнушек бокалы здесь не пахли рыбой, под столами не валялась чешуя.
Вадимыч осуществлял общее руководство. Работников у него было трое: одна женщина разливала пенную влагу, другая периодически выметала мусор и протирала столы тряпкой, молодой парнишка собирал пустые кружки и ставил их обратно на стойку. Пиво привозили прямо с завода и заливали шлангом в специальные емкости.
В ранний час, когда посетители одинаково мучились от похмелья, в пивную заглянул тонкогубый русоволосый человек с серо-стальными трезвыми глазами. Поздоровавшись с Вадимычем, уселся рядом.
— Я за консультацией, — объяснил он без предисловий. — Заказали нырнуть на «Лазарева». Хозяин недовольно поморщился.
— Заказали — ныряй. Я тут при чем? Я туда билеты не продаю, доступ для всех открытый.
— Погоди, расскажу. У мужика в восемьдесят шестом жена и сын утонули. Водолазы их так и не вытащили. Мужик погоревал, но жизнь взяла свое. Завел новую бабу, женился. Потом грянула свобода, он полез в бизнес и закрутился по полной программе. Сейчас перевел дух. Появилось больше времени для отдыха, ну он и стал портить себе кровь воспоминаниями. Решил, что общего памятника всем жертвам катастрофы для жены и сына маловато. Захотел свой памятник поставить. Попросил меня поднять кое-какую мелочовку с судна — к примеру, ограду для памятника он хочет соорудить из поручней. Еще медный колокол повесить, в который склянки били.
— Дурная идея, — пробормотал Вадимыч, откладывая обшарпанный мобильник. — Во-первых, ушлые хлопцы колокол давно сняли. Во-вторых, если б ты ему колокол и припер, другие ушлые ребята на второй день стырили бы его с кладбища. Медь есть медь. Не золото, но блестит.
— Мне-то какая разница. Хозяин — барин. Человек платит, я работаю. Он в принципе не настаивает на своем перечне. Ясно, что за столько лет многое не сохранилось.
— Верная мысль. Тебе тоже стоит напрячься, и сам все уразумеешь. И никакие советчики не нужны.
— Да я уже спускался туда, прежде чем сюда прийти. Вопрос возник.
— Сюрпризы обнаружились?
— Мягко говоря.
— Местную прессу надо почитать. Хотя у нас об этом последний раз писали лет пять назад.
Мобильник разродился мелодией «Варяга». Извинившись, Вадимыч взял трубку и минут на пять погрузился в спор по поводу каких-то раскрошенных сухариков и пересоленного арахиса.
— Развелось хитрожопых, — резюмировал он, послав звонившего подальше. — Так на чем я остановился? На «Лазарева» из местных кадров никого не заманишь. Люди не дураки, знают, что вернуться можно седым или заикой.
— Как так вышло, что утопленники законсервировались?
— Поднять никого не надейся. На воздухе за день сгниют. Как вышло? Не люблю вспоминать.
— Если б вы не были владельцем заведения, я бы заинтересовал вас материально.
— Сколько ты дашь? — махнул рукой Вадимыч. — Ты, как и я когда-то, бабки на своем здоровье зарабатываешь. Значит, разбрасываться не будешь.
— А вообще-то… Какие есть пожелания?
— Знаешь анекдот? Встречаются два алканавта. Один другого спрашивает: «Выпить хочешь?» — «Нет». — «А сейчас?» Теперь вопрос к тебе: настоящее виски от самопала отличить сможешь?
— Если понюхать и на язык капнуть.
— Привези «Белую лошадь». Честно говоря, не знаю, где у нас в городе можно ее найти в оригинальном качестве.
— Если только во вскрытом виде. Придется пробу снимать.
— Не обижусь. Посидим, поговорим по-мужски. Не люблю искателей приключений, я бы таких под воду не пускал. Если ты там на жизнь зарабатываешь, значит, мы коллеги. Не прошло и четверти часа, как гость вернулся с бутылкой.
— Не так уж все у вас плохо.
— Не может быть. Дай-ка… В натуре, она самая. Я молчу.
— Молчать как раз не надо, — пошутил Сиверов.
— Твое здоровье. Опять этот чертов мобильник. Ничего, сейчас я стану для всех «временно недоступен».
Пропустив сто пятьдесят виски, Вадимыч с наслаждением закурил, скрестив голые волосатые ноги. Потом он сказал:
— Никто не предполагал такого эффекта. Пароход потонул за восемь минут. Рекордно короткое время для судна с его водоизмещением. Из танков вылились в море тонны мазута. Из емкостей боцманской команды запас масляной краски. Краска смешалась в воде с мазутом, смесь облепила тонущих с ног до головы. Они не могли ни видеть, ни дышать, большая часть этого дерьма образовала в итоге пленку на поверхности. Но вода в том месте все равно насытилась всякой химией. Получилось нечто вроде пропитки для утопленников. Не гниют и рыбам не по вкусу.
Глебу вспомнились разбросанные вещи в подводном коридоре, лицо девушки с длинными волосами. Оно не выглядело испачканным.
— Сколько лет прошло? — прикинул Вадимыч. — Семнадцать. Соленая вода растворила всю наружную грязь, все, что не успело впитаться. И еще… Не знаю, как на других широтах, но здесь у нас в воде повышенный процент йода. Может, и это сыграло роль, тут нужно спросить профессора-химика. Одним словом, в воде трупы до сих пор не разлагаются. Но поднимать их бесполезно, уже пробовали.
***
Бывший механик «Лазарева» в молодости начинал водолазом. При катастрофе в бухте он выжил сам и помог выплыть, как минимум, десятку пассажиров. Уже на следующий день со скандалом сбежал от врачей и добился разрешения принимать участие в подводных спасательных работах. Потом, в сорок лет, навсегда ушел из морской службы.
Все следующие годы Вадимыч приказывал себе ни с кем не вступать в разговор о тех минутах, часах и днях. Но невысказанное начинало тяготить, давить на черепную коробку. Начинались депрессия, навязчивые сны. Раз за разом он уходил в запой, как уходят на дно, к бессловесным рыбам, морским звездам и крабам, к водорослям, колышущимся от беззвучного «ветра».
В конце концов он находил подходящего собеседника и все ему выплескивал. Вспоминал в подробностях, не заботясь о том, приятно это слышать или нет, интересно или не очень. Вот и теперь, спустя столько лет, он по-прежнему морщился от душевной боли.
— Прошли буи ограждения, набрали скорость до десяти узлов. Отчаливать поздним вечером всегда особый кайф: город сияет огнями, а там — море и небо слиты в сплошную черноту. Только кайф в тот раз быстро обломался… Потом, когда судили капитанов, многие из нашей команды выступали свидетелями или просто присутствовали на суде. Ну и я, само собой. До сих пор не знаю, все ли на суде вылезло или нет. Тяжко было видеть нашего капитайа на скамье подсудимых. Мне казалось, мужик говорит начистоту… Как прошли буи, он передал управление вахтенному помощнику, вернулся к себе в каюту отдыхать. Потом услышал три гудка и сразу почуял недоброе.
Уже потом, на суде, Вадимыч узнал, что сухогруз, входивший в бухту, получил из порта по рации указание пропустить «Лазарева». Капитан сухогруза ответил, что указание понял. Система автоматической радиолокационной прокладки (САРП) показывала, что оба корабля успеют разойтись тютелька в тютельку.
Глеб знал, для чего служит САРП. Оценивает ближайшую перспективу при следовании на встречных курсах.
— Правда, моряки на сухогрузе не знали, в какую сторону направляется наш лайнер — в Одессу или на Кавказ, — продолжал Вадимыч. — Наш вахтенный помощник первым испугался, что можем не разойтись. Чуть изменил курс, пытаясь уйти в сторону, — на пять-десять градусов. Вышел на связь с сухогрузом, попросил застопорить. Они дали «средний вперед», потом сразу «стоп». Но вал с винтом по инерции продолжал еще вращаться в прежнюю сторону. На расстоянии мили перевели ручку на «малый назад», «средний назад» и «полный назад». При грузе в тридцать тысяч тонн зерна сухогруз должен был пройти еще прилично вперед, прежде чем остановиться. Вдобавок при резком реверсе судно плохо слушается руля, под кормой закипает водяная каша…
Перевернув бутылку, Вадимыч долго держал ее над стаканом, выцеживая последние капли. Рассказывая, он не смотрел на собеседника. Не потому, что чувствовал за собой вину, просто погружался в прошлое с головой и воспринимал настоящее только на ощупь: стакан, пустая пепельница, поверхность стола.
— Сухогруз долбанул нас прямо по центру борта. Вроде скорость упала до мизера: пять с половиной узлов, считай десять километров в час. А тут удар равнялся миллиону тонн. Сиверов с трудом представил эту силу.
— Все равно мы бы тонули до утра, если б он пробил только один отсек. Но движение по инерции продолжалось. В итоге сухогруз пропорол нам пять отсеков. Когда я нырнул назавтра с водолазами, просто одурел: прикинь пробоину длиной в пятьдесят метров.
По словам бывшего моряка, «Лазарев» лег на борт в течение нескольких минут. Электричество отключилось, морская вода хлынула в коридоры и каюты, пассажиры пытались выбраться через узкие иллюминаторы. Те, кто недавно безмятежно отдыхал на палубе, теперь оказались на отвесном «склоне» над водой, скользили и падали с высоты. Сверху на них летели другие пассажиры, вперемежку с тяжелыми предметами вроде скамеек или плохо закрепленных весел со спасательных шлюпок.
Многие не умели плавать и без спасательных жилетов камнем уходили на дно. За тех, кто пытался выплыть, хваталось множество рук, не позволяя спастись.
О себе Вадимыч молчал, не хотел хвастать. Рассказывал, как товарищ из машинного отделения с трудом балансировал на верхней палубе, сбрасывая один за другим резиновые, автоматически надувающиеся плоты. Как девушки из пассажирской службы почти поголовно отдали свои спасательные жилеты пассажирам, а сами погибли.
Слепой подумал о длинноволосой утопленнице, увиденной им в каюте-люкс. Наверное, дверь заклинило. Несчастная пыталась расшибить кулаками стекло, но оно оказалось слишком толстым и прочным.
Можно было бы поднять всех оставшихся на корабле наверх, но, наверное, в самом деле уже было поздно. Море стало могилой для многих не самых плохих людей. Пусть и эти покоятся в общем саркофаге, незачем их тревожить. Большой вопрос, что лучше: лежать под водой или достаться червям в сырой земле.
ГЛАВА 7
Получить доступ к архивам одного из районных судов Севастополя оказалось делом не таким уж сложным. Когда Сиверов уточнил, материалы какого года его интересуют, цена оказалась пустяковой по московским меркам. Уголовные дела — такой же скоропортящийся продукт, как фрукты: бумажные листы не гниют, зато теряют актуальность.
Флакончика французских духов оказалось достаточно, чтобы получить возможность пролистать несколько томов по «Лазареву» с выступлениями обвиняемых и свидетелей, речами защитника и прокурора.
Сиверова особенно интересовало одно обстоятельство. В первые минуты после удара на «Лазареве» еще работала аварийная система энергоснабжения. Почему капитан сразу не отдал приказ закрыть клинкетные задвижки? Это предотвратило бы стремительное затопление трюма. Почему вообще в нарушение техники безопасности судно вышло в море с открытыми задвижками?
На суде, как и на следствии, капитан утверждал, что задвижки в трюме изначально были закрыты. Капитану не поверили, несмотря на подтверждение его слов многими членами экипажа. Решили, что подчиненные выгораживают начальника. Версия самопроизвольного открывания задвижек от мощного удара тоже была отвергнута.
Слишком много вопросов стояло на следствии и на суде, не хватало времени дотошно исследовать каждый. Теперь Сиверов раз за разом читал десяток отпечатанных страниц и видел разночтения в показаниях. Похоже, в момент отправления задвижки в трюме действительно были закрыты, но перед столкновением оказались открытыми. Приложенные чертежи судна показывали, что задвижки приводились в движение общим гидронасосом, но могли быть открыты вручную.
Глеб вспомнил рассказ Вадимыча о поисково-спасательных работах. При большом крене затонувшего судна проникнуть в палубные помещения оказалось непросто. Пришлось прорезать подводной газорезкой отверстия в борту, ползти по узким коридорам, таща за собой кабели светильника, разбирать завалы.
Стояла задача поднять на поверхность как можно больше тел. Их находили в каютах и служебных помещениях, туалетах и душевых, барах и ресторане. Обследовать трюм и машинное отделение — такой задачи не стояло. Картина катастрофы казалась предельно ясной.
Когда через год в зале суда капитан стал объясняться насчет клинкетных задвижек, все работы под водой были завершены. Никто не послал заново водолазов, чтобы подтвердить или опровергнуть его слова.
***
И вот снова впереди мутная вода Севастопольской бухты. Колыхание медуз, испуганно вытаращенные глаза рыб — их стайки образуют большие замысловатые фигуры, мгновенно меняющие форму и объем, словно трехмерная компьютерная графика.
Пузыри стайками уходят наверх, прибор отслеживает глубину погружения. Вот и термоклин, резко отделяющий тепло от холода, подводный «юг» от «севера», куда лучше не опускаться без утепленного костюма.
Отверстие корабельной трубы, сплошь обросшей ракушками. Из черного жерла, блеснув боками в свете фонарика, вылетает очередная, стайка. Тронулся с места потревоженный рак, секунду назад его невозможно было разглядеть среди ракушек.
Каждая морская катастрофа, большая или малая, — огромное событие для морской живности. Знакомое дно вдруг становится другим. Как если бы на пути кочевого племени внезапно вырос огромный город.
Затонувший объект немедленно начинают обживать из-за множества укрытий и остатков кислорода. Первое время здесь особенно много корма, да и вообще все новое безумно интересно, даже рыбам.
При втором погружении у Слепого была четкая цель. Впервые с момента катастрофы человек нырнул в трюм судна, забитый илом. Вооружившись саперной лопаткой, начал раскопки. Они напоминали раскопки в пустыне. Как песок обычно засыпает любую ямку, точно так же оторванные комья ила притягивались обратно.
Работу на большой глубине можно сравнить с работой на другой планете. Затраты энергии слишком велики, через полчаса кажется, что сил больше не осталось. Из-за дыхания полной грудью запас воздуха стремительно тает.
Наконец лезвие ударило в металл. Что это? Судя, по всему, кожух генератора. Да, это она — корабельная машина, на чей вал насажен огромный, торчащий наружу винт.
Генератор не интересовал Сиверова. Он только позволил получить важную точку отсчета. Вспомнив чертеж тушью на кальке, Глеб отыскал место ближайшей задвижки, лопаткой отмеряя расстояние по рыхлой илистой поверхности. Немного передохнул и снова принялся за раскопки.
Приходилось действовать на ощупь. Комья ила распадались в воде на мелкие взвешенные частицы. Слепой, славившийся феноменальным зрением среди друзей и врагов, не мог различить даже собственной руки в рукавице.
Лезвие лопаты снова уперлось во что-то твердое. Глеб сдвинул его вправо-влево. Похоже, здесь водонепроницаемая клинкетная задвижка осталась задраенной. И это уже говорило о многом…