Лидка прикусила губу. Все равно. Сегодня девятое декабря, среда…
Осталось ровно полгода.
* * *
Перед входом на станцию скоростного трамвая ей сунули в руки листовку. Сперва она решила, что это обыкновенная рекламка или там обещание «выгодной работы», – но, механически развернув, споткнулась.
Мужчину на фотографии она узнала сразу, хоть листовка была черно-белая и желтизну лица не передавала. И все-таки это был он – тем более что по верхнему краю бумажки шла строгая черная надпись: «За чистоту души», а в правом нижнем углу имелась эмблема – стилизованное изображение человека в огне. «Так будет со всеми…»
– Девочка, что с тобой?
– Ничего…
Она выбралась из толпы. Привалилась к мозаичной стене; дрожали колени.
Ничего. Она знает, это хорошо, что она знает дату заранее. Всегда можно успеть наглотаться снотворного… Чтобы не плясать факелом, как тот сумасшедший… Или он не сумасшедший, а, наоборот, герой, подвижник?!
Сегодня двадцать первое декабря, понедельник…. Осталось… Сколько же осталось?
Она присела на узкую скамеечку – идущие мимо люди удивленно на нее косились – и вытащила из сумки дневник. Каждый день помечен был числом в кружочке. Так, двадцать первое… Осталось сто семьдесят два дня.
* * *
– Ты не выполняешь задания, потому что не записываешь их?
Химичка оторвала взгляд от распятого на учительском столе Лидкиного дневника.
– Домашние задания необязательны для тебя, а, Сотова?
Лидка моргнула. Химичка взяла со стола кроваво-красную авторучку и снова нависла над Лидкиным дневником, на этот раз с вполне определенной целью; еще два месяца назад Лидка покрылась бы потом при виде такого зрелища.
Теперь записи в дневнике мало тревожили ее.
– Это что еще? – удивленно спросила химичка, на секунду задержав карающее перо.
Сегодняшнему вторнику соответствовала цифра сто семьдесят один. Завтрашней среде – сто семьдесят. Послезавтрашнему четвергу, соответственно, сто шестьдесят девять…
– Ты считаешь дни до экзамена? – спросила химичка, сама, вероятно, понимая всю глупость такого предположения.
Лидка молчала.
* * *
– Я знаю такую компанию, – сказала Светка. – Такой частный дом в пригороде. Они там собираются. Я знаю одного пацана оттуда, так он говорит, что вместе им не страшно. Что конец света все равно будет последний и один для всех. Он свой мотоцикл уже продал… На хрена мне, говорит, теперь мотоцикл…
Светка пододвинулась поближе, глуша Лидку устоявшимся запахом сигарет:
– А восьмого июня, накануне то есть, у них вроде как выпускной вечер. Они сами это так называют… Соберутся, погуляют, словят последний кайф и тихонечко уснут. Все.
Лидка молчала. Сплетала и расплетала пальцы.
– Я пойду к ним, – сказала Светка после паузы. – Погляжу, так ли у них классно, как тот пацан говорит. Пойдешь со мной?
– Когда? – спросила Лидка едва слышно.
Светка задумалась:
– Ну… Я завтра линяю с последних двух уроков… или вообще в школу не пойду. Высплюсь… часиков в двенадцать, пойдет?
Лидка кивнула.
…Гардеробщица подозрительно на нее косилась. В последнее время Лидка слишком часто брала свое пальто задолго до конца уроков.
Ну и что?!
У ворот рядком стояли машины. Бежевые, зеленые и бледно-желтые, они походили на восковые яблоки в снегу. Только одна из них, черная, выделялась и была похожа на изготовившуюся к прыжку пантеру. Мотор у пантеры работал – вилось на морозе облачко выхлопа.
Лидка замедлила шаги. Потом остановилась вовсе.
Наверное, она с самого начала знала, что никуда со Светкой не пойдет. Светка подождет-подождет, да и отправится в пригород одна; а потом можно будет что-нибудь соврать. Светка, правда, не поверит и справедливо обвинит подружку в трусости, но не все ли равно?..
Но если не идти сегодня со Светкой, значит, вообще некуда идти. Сидеть на лавочке в парке – холодно, а возвращаться в это время домой означает нырять в скандал. Казалось бы, такая мелочь – скандал, а все-таки не хочется…
Тоска оказалась такой властной, что Лидка едва не повернула назад. Чтобы покорно отдать пальто гардеробщице и сесть на свою первую парту, на виду у целого класса благополучных, чистеньких, хорошо успевающих ребят. Рядом с Рысюком, который уже почти студент… Который верит, дурачок, что будет студентом! Который пеплом будет, а не студентом, золой будет под развалинами лицея…
Или все-таки пойти со Светкой?
Она подобрала смерзшийся комок снега. Хорошенько прицелилась и запустила в сидящую на изгороди ворону. Промахнулась. Ворона даже не взлетела, только насмешливо покосилась на Лидку бусинкой-глазом.
Разозлившись всерьез, Лидка наклонилась за новым комком. Хорошо бы найти ледышку потяжелее.
– Лида!
Она выпрямилась с ледышкой в руке.
Возле черной машины стоял, сунув руки в карманы длинного пальто, незнакомый мужчина лет сорока.
Нет, знакомый. Определенно знакомый, вот только где…
– Добрый день, Лида, разве уроки уже закончились?
Она плотнее сжала свою ледышку. Перчатка была мокрой.
Этот мужик у черной машины был депутат Зарудный. Она встречала его пару раз в школе – давно, несколько лет назад. По телевизору он появлялся чаще. Особенно теперь, после осеннего путча…
А залепить бы ледышкой по ветровому стеклу, сказал развеселый внутренний голос. Вот было бы лихо. Впрочем, наверное, оно непробиваемое… Но хоть запачкать… Хотя нет. Это он может запачкать, а к Славкиному папаше никакая зараза не пристанет, покуда он ходит в главных советниках.
– Видишь ли, Лида, я давно хочу с тобой побеседовать. Можно?
Лидка повернула голову.
Ну конечно. Стеклянные двери лицея буквально облеплены были расплющенными носами. Как будто мухи на мед, как будто звонок на урок не звенел минуту назад.
– О чем?
Слова упали одновременно с ледышкой, которую Лидка выронила себе под ноги.
Депутат Зарудный улыбнулся. Густые с проседью волосы топорщились ежиком – депутат не боялся мороза и не носил шапки. Впрочем, в машине тепло и комфортно.
Не о чем с ним разговаривать. Инцидент давно «исперчен» (дурацкое словечко Рысюка)…
– Лида… Мне не хотелось бы, чтобы ты подумала, будто мой сын воспитан в обезьяннике. А ты, мне кажется, так и подумала. Я прав?
Глава 3
Весна выдалась затяжная. Улицы существовали на правах сточных канав. Все бранили городскую санитарную службу.
На станции скоростного было сыро, шелестели под ногами неубранные фантики, обрывки прозрачных кульков и листовки, теперь уже знакомые, примелькавшиеся листовки с фигуркой пылающего человека в правом нижнем углу. И желтолицый пожилой мужчина смотрел с них все так же остро и проницательно.
В подворотне компания парней чуть старше Лидки гоняла ногами пустую бутылку. Лидка плотнее прижала к себе сумку. В толчее ничего не стоит вытащить кошелек, а то и вовсе вырвать имущество из рук – Лидка сама знала мальчишек из двести пятой, промышлявших подобным образом. Правда, одного из них поймали и избили в милиции, и теперь он, говорят, не доживет до мрыги…
В центре было чище и спокойнее, но бронированные жалюзи на модных витринах оставались прикрытыми до половины. Вдоль тротуара бродил дворник с метлой, передник его сбоку оттопыривался, и очертания скрытого предмета очень походили на пистолетную рукоятку.
Консьерж-охранник был знакомый. Улыбнулся Лидке, поднял трубку со своего пульта:
– Клавдия Васильевна? К вам пришла Лида Сотова… Да. Хорошо. Поднимайся, – это уже Лидке.
Клавдия Васильевна была Славкиной матерью. Значит, депутата Зарудного нет дома… А Лидка рассчитывала его увидеть. Именно сегодня.
Двери открыл Славка.
– Привет.
– Привет, – отозвалась Лидка, втягивая запах зарудновской квартиры, неповторимый запах дерева, кожи и еще чего-то, чему не было названия.
– Проходи…
Их со Славкой отношения напоминали теперь трогательную детскую дружбу, как ее описывают в книгах. С тех пор как депутат Зарудный убедил Лидку в том, что она, Лидка, не столько сексуальный объект для Славы, сколько романтическая привязанность. В том, что единственная глупость простительна и нельзя сразу же ставить на человеке крест. В том, что ему, депутату, слишком важно душевное здоровье сына… И еще во множестве спорных вещей убедил ее депутат Зарудный, не сразу и не без труда, но все-таки убедил, потому что Лидка захотела быть убежденной… Депутату Зарудному случалось убеждать кое-кого покруче Лидки Сотовой. Где бы он был сейчас, если бы не умел убеждать.
В Славкиной комнате она выгрузила из сумки две кассеты в потрепанных обложках:
– Вот… Как договаривались.
– Спасибо, – сказал Славка.
В прежние времена он сказал бы: «Спасибо, Пигалица». Но теперь он не произносил Лидкиного прозвища. Никогда.
Славка включил телевизор, сунул в видик первую из Лидкиных кассет. Экран пошел полосами, потом прояснился. Любительская съемка, первое сентября в лицее, старшая группа перешла в третий класс, средняя – во второй, а вот младшая группа – первоклашки…
Кассете было почти девять лет. Кое-где лента осыпалась, но смотреть все равно было интересно. Детские мордашки, подумать только, Лидка, оказывается, забыла, как выглядят дети. Рысюк такой смешной, что невозможно сдержать улыбку. Вот дети-одноклассники… да и сама она, Лидка, не лучше. Пухлые щеки во все лицо и белый бант на макушке.
– А вот я, – сказал Зарудный, когда камера прошлась по лицам ребятишек из средней группы.
Лидка рассеянно кивнула:
– А я уже забыла об этих кассетах… Там еще день рождения есть, Новый год…
Смотреть на детей дольше двух минут оказалось противно. Как будто это не собственное Лидкино прошлое, а совершенно чужие, незнакомые, раздражающе глупые дети. Эти круглые щеки, короткие ноги, большие головы…
– Когда твой отец вернется? – спросила она, поглаживая диванный валик.
– Не знаю, – отозвался Славка после паузы. – Никогда не знаю… А что?
– Ничего, – Лидка вздохнула. – Знаешь, в сегодняшней «Деловой газете» большая статья про… этих… которые апокалипсис предсказали.
– Опять?! – насупился Славка. – Елки-палки, ты все еще считаешь? И сколько там осталось, семьдесят два дня?
– А ты откуда знаешь? – после паузы спросила Лидка. – Считал?
Славка смутился. Покраснел до ушей и разозлился, как блоха:
– Делать мне нечего, только вот дни считать!
– Но ведь считал, – сказала Лидка тихо.
Славка фыркнул:
– Только отцу не говори. Засмеет.
Галдели противные дети на экране. Славка откинулся на диване и поджал под себя ноги; Лидка смотрела на него, и ей не верилось, что вот этот самый парень сперва безумно ей нравился, потом пугал, потом вызывал отвращение. Почему-то его насмешки не задевают ее, его похвалы ей неинтересны… Он скажет: «Ты дура», – она и не почешется. Но вот если сказано будет: «Отец сочтет тебя дурой»…
Сейчас Славка пойдет на кухню и принесет кофе с мороженым. У Зарудных потрясающе вкусный кофе. И удобный кожаный диван. И отличный видик.
– Выключи, – она махнула рукой в сторону экрана, где водили хоровод семилетние Лидкины одноклассники. – Давай фильмец какой-нибудь новый… у тебя ведь есть?
– Конечно, – Славка воодушевился.
Интересно, а ведь сына депутат Зарудный тоже, наверное, убедил. Стоит, мол, сделать вид, будто ничего не произошло, – и скоро все в это поверят, а еще через некоторое время окажется, что и на самом деле ничего-ничегошеньки не случилось…
И теперь даже завучиха приветливо улыбается Лидке. Даже математичка все забыла. Даже техничка не хихикает вслед. Умный человек Славкин папаша, не был бы таким умным – не был бы советником…
Щелкнула, открываясь, входная дверь. Лидка встрепенулась. Так, без звонка и предупреждения, сюда приходит только хозяин дома.
Лидка поднялась:
– Надо, наверное, поздороваться?
Славка тоже встал:
– Погоди, я сейчас посмотрю. Может быть, он загруженный, тогда его не стоит трогать…
И вышел. Лидка снова плюхнулась на диван и вытянула ноги в мягких комнатных тапках.
Игра в детскую дружбу, игра, в которую она втянулась помимо своей воли, имела, кроме странностей, множество плюсов. И подобревшие лицейские грымзы не были самым жирным из них.
Самым жирным плюсом был Славкин отец. Если он приходил с работы раньше полуночи. И если приходил «не загруженный».
– Лидка! – позвал Славка из коридора, и уже по голосу она поняла, что просмотр фильма не состоится. – Все в порядке, батя вполне в себе, сейчас только выйдет из душа…
Лидка мельком глянула на себя в зеркало.
* * *
Об Андрее Игоревиче Зарудном ходило множество слухов, иногда скверных, иногда просто гадких. Лидка прекрасно понимала, что человек, находящийся при власти, не может обойтись без многочисленных недругов и врагов, гирляндой навешенных ему на шею.
Одна излишне смелая газета вынуждена была закрыться, после того как депутат Зарудный, упомянутый в одной из статеек, подал в суд и выиграл процесс «о защите чести и достоинства». Прочие обитатели бульваров так далеко не заходили, покусывали депутата как бы невзначай, исподтишка, и по первому же требованию печатали опровержение. Тем временем мощные проправительственные издания не жалели газетной площади под умные статьи Андрея Игоревича, раскованные интервью с ним и огромные фотографии тонкого волевого лица. Депутат Зарудный был в пике своей известности.
Или на подходах к пику.
Ведь говорят – и говорят все громче, что именно Зарудный станет следующим Президентом. Вот было бы здорово, у Лидки Сотовой – знакомый Президент!
Лидка сама себе не хотела признаваться, что короткое знакомство с выдающимся человеком льстит ей. Что только из-за этого она ведет игру с опостылевшим Славкой, смотрит видик на кожаном диване и пьет кофе с мороженым. Ради такого вот счастливого случая: депутат вернулся рано, не особенно «загружен», не прочь пообщаться с сыном… Ну и с гостьей сына, счастливо случившейся рядом.
Розовый после мытья, депутат был облачен в просторную домашнюю рубашку. Влажные волосы стояли торчком, как в тот морозный день, когда Лидка впервые заговорила с Андреем Игоревичем. Когда ждала упреков, завуалированных оскорблений, да пес знает чего ждала…
Подумать только! Если бы не та встреча, вполне возможно, она поперлась бы со Светкой в пригород и влипла бы в историю, в один из этих молодежных «витков», в котором если застукают – без разговоров берут на учет в психдиспансере и пичкают таблетками. Это сейчас. А тогда, зимой, про «витки» еще не знали.
Славкин папа еще тогда рассказал ей про устройство этих «витков». И про мерзавцев, которые их «завивают». И Лидка сразу ощутила себя взрослой, умудренной, такую на мякине не проведешь…
Хорошо, что дурочка Светка только один раз сходила на «виток». И что ее не засекли.
Эх, если бы у лицейской директрисы помещалась в голове хотя бы половина того ума, которым наделен депутат Зарудный! Впрочем, тогда бы она оставила лицей и подалась в политику…
Лидка улыбнулась своим мыслям.
– Как успехи?
Успехов не было никаких. Из двоек Лидка вылезла, но из троек выбраться не удавалось. Интерес к учебе сгинул напрочь – впрочем, как и у большей части Лидкиных одноклассников. Все эти колбочки, уравнения и диктанты казались такими мелкими, такими ненужными, такими незначительными на фоне надвигающейся катастрофы. Потом, говорили себе вчерашние отличники. Как-нибудь потом. А то ведь неизвестно, как все сложится, зачем же морочить себе голову раньше времени?
В особенности отлынивали девчонки. Их объяснения звучали как музыка: три-четыре года после мрыги можно считать вырванными из жизни. После родов, говорят, женщина теряет половину интеллекта, стало быть, кто родит двоих – поглупеет вовсе. А там – пеленки и горшки, минимум три года пройдет, прежде чем обоих младенцев можно будет отдать в ясли. Что останется в голове после такого перерыва? Какие уравнения?!