Кольцом этим Ждане тоже предстояло научиться пользоваться. Чтобы попасть в какое-либо место, следовало точно представить его себе либо целиком, либо хотя бы какой-то находящийся там предмет или человека, после чего пожелать туда переместиться. Это открывало проход в пространстве – ту самую колышущуюся в воздухе «дыру». Таким образом, переноситься Ждана могла только в знакомые места. У женщин-кошек возможности были шире: они умели перемещаться без колец и в незнакомую местность – по проходам, уже проделанным другими. Всё пространство было исчерчено этими ходами, как земля – дорогами. Увы, даже с надетым кольцом Ждана не могла их видеть, а дочери Лалады легко распознавали и даже заранее прослеживали, куда они ведут.
Сначала Ждана жила в доме Твердяны. Каждое утро с первыми лучами солнца родительница Млады со старшей дочерью уходили в кузню, беря с собой обед, а возвращались только к ужину. Хотя в доме работали три наёмные девушки, Ждана не сидела сложа руки: стараясь произвести хорошее впечатление на свекровь, она в меру сил и умения помогала по хозяйству – благо, всему, что необходимо знать женщине, мать её научила. (Будучи сама из простой семьи, Томила Мировеевна считала, что даже если её дочери не придётся хлопотать по дому собственноручно, она как будущая хозяйка всё равно должна сама уметь делать то, что будет приказывать служанкам). У Крылинки не было причин для недовольства будущей супругой Млады, если, конечно, не обращать внимания на небольшую разницу обычаев: к примеру, каким способом защипывать пироги, какие класть к мясу пряные травы, на какой манер сворачивать полотенце, как кроить рукав у рубашки и прочие поправимые мелочи. Впрочем, Ждана быстро перенимала местные обычаи. А вечерами Зорица учила её основам особой, колдовской белогорской вышивки.
Для начала она до крови уколола палец Жданы иголкой, сделанной в кузне Твердяны: перед работой, как пояснила она, иглу надо покормить – только тогда заключённое в ней волшебство начнёт действовать. Затем надлежало на четыре стороны света произнести заклинание: «Мать Лалада, пролей каплю силы в мои нитки! Даруй защиту, крепость, здравие и жизнь (имя человека, для которого вышивается вещь)». Эти же слова желательно было как можно чаще повторять во время вышивания – искренне, от всего сердца. На время работы следовало выбросить из головы все дурные помыслы, обиды, печали и тревоги, чтоб не зашить их в узор. Ждана узнала дюжину способов вышить солнце: его полагалось использовать обязательно. Особым «солнечным» знаком являлся петух, который своим криком оповещал о восходе светила. Ну и, разумеется, не обходилось без кошек. Что касается основного рабочего инструмента, то Зорица подарила Ждане целый набор позолоченных волшебных игл, хранящийся в игольнице наподобие складной книжечки из тонких дощечек, обтянутых тканью. С таким набором каждая уважающая себя рукодельница не должна была расставаться, нося игольницу и нитки в мешочке на поясе.
Млада несла службу на западной границе, но приходила увидеться со Жданой почти ежедневно: расстояние в три сотни вёрст ничего не значит, если умеешь преодолевать его в мгновение ока. За каким бы делом женщина-кошка ни заставала свою избранницу, Ждана тотчас же всё бросала и бежала к ней – лучисто улыбающейся во все тридцать два белых зуба, включая две пары остреньких клыков. Синеглазые кошачьи чары грели не хуже солнца, и Ждана, с разбегу повиснув на шее Млады, купалась в безграничном и бездонном счастье. Млада частенько утаскивала её с собой в укромный уголок в горах, чтобы досыта нацеловаться; иногда дело заходило и дальше, но без проникновения: в вопросе сохранения девственности Жданы до обряда она оставалась тверда. От её колдовски-проницательного взгляда не укрывался ни один оттенок настроения, и Ждана не смогла долго прятать своё смятение, порождённое словами Твердяны и тенью вороньего крыла омрачавшее её светлое белогорское счастье…
Однажды они перенеслись в любимое место Млады – водопад совсем близко от западной границы. С плоского края обрыва ниспровергались семь струй, ступенчато разбиваясь о каменные выступы, а если глянуть вниз, то становилось дурно от высоты. В брызгах сияла радуга, вокруг поднимались ощетинившиеся островерхим еловым лесом склоны, а река бурливо убегала вдаль – в Воронецкое княжество. Сев на торчащий корень огромной старой ели и усадив Ждану к себе на колено, Млада сказала:
«Ну вот, отсюда всё как на ладони… Здесь лучше всего слышно, что творится в западных землях».
Совсем ничего зловещего на западе не было видно. Небо как небо – такое же, как над Белыми горами… Даже не верилось, что там начиналось Марушино владычество. Да и всякие мысли об этом отгоняла тёплая рука Млады, то гладившая Ждану по щеке, то игравшая с её серёжкой, то обследовавшая кончиками пальцев основание косы. Поцелуи щекотали сердце еловой сказкой, а пальцы Жданы заблудились в шёлковых дебрях чёрных кудрей.
«Не скрывай от меня ничего, Жданка, – сказала вдруг Млада, серьёзно и глубоко заглянув девушке в глаза. – На сердце у тебя какой-то груз… Я уже давно жду, когда ты расскажешь, но ты молчишь. Ты думаешь, мне легче от незнания? Нет, я вместе с тобой несу эту тяжесть. Поэтому лучше открой мне, что тебя тревожит».
Как же Ждане не хотелось об этом говорить! Но Млада была права: груз действительно висел на её сердце, и если днём от множества домашних дел тучи ненадолго рассеивались, то к вечеру, когда возвращалась домой Твердяна, тень снова набегала на окоём будущего. Нет, глава семьи ни слова больше не говорила о том, что Ждане с Младой не судьба быть вместе, но слова и не требовались. Твердяна относилась к Ждане спокойно и не враждебно, но без особой приязни, а вернее – вообще никак, будто её и вовсе не существовало. Она никогда не заговаривала с девушкой первая, даже смотрела в её сторону редко, а если и случалось, то взгляд Твердяны обдавал Ждану прохладой. Пустота и ветер, как в чистом поле… К супруге своей Твердяна обращалась с шутливой церемонностью, величая ту своей госпожой и владычицей, и не скрывала удовольствия во взгляде, когда любовалась округлостями Крылинки; с внучками она всегда была ласкова, никогда не прогоняла, когда те забирались к ней на колени, и рассказывала им предания старины… К Рагне Твердяна относилась тепло, как к родной, с Гораной и Младой держалась просто и серьёзно, но за этой внешней сухостью и суровостью крылась большая привязанность. А вот на младшую дочь, Зорицу, Твердяна смотрела так, как не каждый влюблённый смотрит. Её суровый голос, сильный и зычный, весь какой-то взъерошенный, точно дикий зверь, всегда становился кротким и ласковым, когда произносил: «Зоренька…» – но дрожали в нём такие обожание и страсть, что становилось даже страшновато при мысли о том, что она могла сделать с обидчиком своей дочери.
Для Жданы же, казалось, не было места ни в её сердце, ни в доме.
«Я чужая здесь», – вздохнула девушка, пытаясь проглотить сухой ком горечи в горле. Не могли излечить эту горечь ни привольные зелёные горные склоны, ни таинственная сень под еловыми лапами, ни пружинистые подушки мха под ногами, ни причудливые бороды лишайника на стволах… Ни, наверное, даже гордый гром водопада и ясная радуга, блестящая в облаке брызг под лучами солнца.
«Жданка… Что ты говоришь! – нахмурилась Млада, прижимая девушку к себе. – Какая же ты чужая, если мы нашли друг друга, даже разминувшись на смотринах?»
«А твоя родительница считает, что вместе нам не быть, – сдавленно выговорила Ждана. – Хоть ничего она и не говорит, но от её взгляда мне холодно становится. И даже тепло всех остальных от этого меня не спасает».
На несколько мгновений светлый лоб Млады омрачился думой, взгляд посуровел, остро заблестев. Размышление было недолгим.
«Не горюй, лада моя, – решительно сказала она. – Спорить с моей родительницей мы не будем, а сделаем по-своему… Если тебе плохо там, перебирайся ко мне. Правда, у меня жить не так удобно, как в родительском доме, да и скучно: застава моя – в глухомани, и голос человеческий можно услышать только в крепости, которая в тридцати вёрстах… Ну, да если и соскучишься – кольцо-то при тебе, можешь в любое время матушку, Зорьку и Рагну с малыми навестить. Миг – и ты у них».
В тот же день Млада и показала Ждане свою заставу – одинокий дом на берегу синего, как небо, озера. Роскошным убранством он не отличался, но построен был крепко и добротно, имел прохладный погреб для съестных припасов, обложенный камнем колодец и баню. Столовалась Млада в основном в крепости Шелуга – на противоположном берегу озера, и из съестного в доме имелась только мука, мёд и солёная рыба. А порой, перекидываясь в кошку, она и вовсе могла не думать о приготовленной по-человечески пище, довольствуясь пойманной в лесу добычей. Впрочем, постоянно сырым мясом она не питалась – иногда тянуло и на людские разносолы.
«С припасами – дело поправимое. Наладим. Что нам надо? Хлеб, крупа да овощи – этим можно в крепости разжиться, а остальное мы и сами добудем: в лесу дичи полно, грибов и ягод, а в озере – рыбы. Рыбку я люблю… – Мурлыкнув и по-кошачьи сощурив глаза, Млада потёрлась носом о щёку Жданы. – Поскромнее тут, конечно, чем дома-то, у матушки под крылышком, да ничего – с голоду не помрём. Лишь бы вместе быть».
Прохаживаясь по деревянной площадке перед домом, огороженной резными перилами, Ждана всматривалась в небо над верхушками деревьев. Торжественную тишину украшали, как яхонты, только голоса птиц, гулко отдающиеся эхом… Хорошее место, спокойное и величественное, таинственно-красивое. И неважно, что всё придётся делать без чьей-либо помощи: Ждане хотелось жить здесь, топить очаг в этом доме, готовить еду для Млады, вышивать ей рубашки и полотенца… О да. Пощупав мешочек с игольницей и нитками у себя на поясе, девушка улыбнулась. Можно будет совершенствоваться в белогорском шитье, применяя на деле хитрости, которым её обучала Зорица, коротать скучные дни и вплетать в узор любовь и оберегающую силу Лалады…
Причину для переселения они объяснять не стали. Крылинка нахмурилась было, но Твердяна неожиданно легко дала разрешение:
«Что ж, живите, дело ваше. Пусть Ждана сама хозяйствовать учится. Если что понадобится – пусть приходит в любое время».
Первый их совместный ужин состоял из пирога, испечённого Жданой в закопчённой дочерна печке, давно требовавшей побелки. На пирог были пущены две увесистых рыбины, выловленные Младой собственноручно… а точнее, её собственными зубами. Ждана присутствовала при этом и пришла в восторг от способа ловли. Раздевшись, Млада прыгнула в озеро и нырнула… Волны сомкнулись над ней, холодно-голубая гладь снова стала неподвижным зеркалом, отражавшим в себе вершины гор и лес, а Ждана осталась на берегу – изнывать от нетерпения и тревоги. Время шло, а Млада всё не показывалась, и к девушке подкрался сзади страх, взяв её в свои ледяные объятия. Но почти сразу отпустил, уступив место радостному облегчению: недалеко от берега над водой показалась голова Млады, а в зубах у неё трепыхалась, блестя сталью чешуи и поднимая хвостом тучу брызг, живая рыбина! Добыча была большой и тяжёлой, билась яростно, и женщине-кошке приходилось прилагать всю силу своих челюстей, чтобы её не упустить. Рассекая воду сильными руками, за десяток взмахов она добралась до берега, разжала жутковато удлинившиеся клыки и бросила рыбу на траву, после чего по-звериному встряхнулась, обдав Ждану брызгами – мокрая и прекрасная в своей наготе.
«Ох ты… Вот это да! – расхохоталась девушка, прыгая и хлопая в ладоши. – Ну ты и рыболов!»
Млада, сияя озорной незабудковой синевой глаз и обнажив в клыкастой улыбке розоватые от рыбьей крови зубы, проурчала:
«Сейчас ещё одну словлю, обожди».
Ждане казалось, что и из одной такой здоровенной рыбины получится достаточно большой пирог – такой, что целой семье за один присест не съесть, но Млада заверила:
«Я осилю! Мне этого – на один зуб только».
Ждане оставалось только удивляться тому, сколько женщины-кошки могут съесть – и это при том, что ни одной тучной дочери Лалады девушка до сих пор не видела: все они обладали могучим, но вместе с тем стройным и ладным телосложением. Ещё когда в доме Твердяны гостили родители, она заметила, что сытно покушать в Белых горах любили, причём в тарелки накладывали столько, сколько Ждана могла съесть, самое меньшее, в два-три захода. Если матушка Крылинка, родом бывшая из Светлореченского княжества, от таких обычаев и раздобрела, то в женщинах-кошках всё съеденное будто сгорало, не оставляя на боках ни капли лишнего жира.
Таким же макаром Млада поймала вторую рыбину. Пока добыча трепыхалась на траве, она обсыхала нагишом и отплёвывалась от чешуи, а Ждана сидела рядом, восхищённо лаская взглядом линии её сильных длинных ног и дотрагиваясь подушечками пальцев до твёрдых бугров под её кожей на руке… Стоило Младе повести плечом, как бугры пришли в движение, перекатываясь.
Потом Ждана чистила эту рыбу – потрошила, скребла чешую. Не самое приятное занятие, но от потрескивания дров в печи её наполняло тугое и тёплое счастье, уютное, доброе и духмяное, как пирог. Мысли, жарко дыша, возвращались к блестящим капелькам воды на коже Млады, к её плоскому животу с впадинкой пупка, к мускулисто вылепленным ногам, способным как быстро бегать, так и страстно переплетаться с ногами Жданы в постели… Грудь – две гладкие и упругие перевёрнутые чаши, округлая ямка между ключиц… О, если бы только ночь могла настать скорее! Ради такого счастья Ждана была готова с радостью навечно переселиться из огромных отцовских хором в ещё более скромное жилище, чем это, и делать всю домашнюю работу своими руками, как самая бедная селянка.
Млада рыскала где-то дотемна. Вернулась она не с пустыми руками и не пешком, а на телеге, гружёной кучей добра: пшеном, сушёным горохом, ржаной и овсяной мукой… Ещё там нашёлся короб сушёной земляники и такого же лука, масло, соль, пряные травы и коренья.
Далее был ужин при свете лучины, а потом – похрустывание сухой душистой травы в тюфяке на деревянной лежанке и песня тел, напряжённых, как струны. Девственность Жданы оставалась сохранной, но шея и грудь горели от клыкастых поцелуев, а рёбра едва ли не трещали от зверски-крепких объятий. Млада терзала её, как добычу, жадно насыщаясь, а Ждана даже не успевала дарить ей ответные ласки. В самом деле, как ласкать дикого зверя, взъерошенного и взблёскивающего в полумраке холодящей синевой глаз, рычащего и скалящего зубы? Собственные руки казались девушке неуклюжими, слабыми и медлительными, они не могли укротить зверя. Когда её остро пронзило раскалённым наслаждением, из прильнувшего к её плечу рта Млады полилось что-то тёплое и липкое… Не слюна – слишком много. Густые струйки окутали всё плечо, а потом в плоть вошли клыки. Боль сплелась с блаженством в безумную плётку, которая жестоко огрела её, оставив на душе и теле длинный взбухший рубец. Странная липкая жидкость смешалась с кровью. Гортанный рык, последняя судорога – и Млада упала рядом с Жданой, тяжело дыша. Девушка, зажимая рукой кровоточащее плечо, соскочила с постели и голышом побежала вниз, на кухню.