«Вот так, – мурлыкнул в голове голос Млады. – Обними меня крепче, Дарёнка… Прижмись ко мне, почувствуй меня. Надо, чтобы ты ко мне привыкла и в таком облике, потому что это – моя суть».
– Какая ты… большая, – восхищённо прошептала Дарёна. – И красивая… Я тебя совсем не боюсь.
«Вот и хорошо. Твоё сердце узнало меня, оно откликнулось раньше разума. Ведь мы с тобою знакомы уже давно. Вспоминай, Дарёнка, ну же!…»
Утопая в чарующей, затягивающей синей бездне глаз, Дарёна снова поплыла на тёплых, медово-золотых волнах бубенцов – прямо в летний солнечный день, полный шелеста берёз и стрекотания кузнечиков в траве. Смех подружек, огромные охапки полевых цветов и венки, сплетаемые проворными пальцами. Босые ноги, льняной подол рубашки, косой взгляд в зелёную глубину леса… И снова – знакомое чувство, будто кто-то оттуда за нею наблюдает. Прохладные мурашки посреди жары – как объятия речной воды. Лесная сказка…
Руки отложили венок. Зелёная сень за стволами влекла и чаровала, заставляя сердце стучать, а дыхание – взволнованно замирать. Трава обнимала и щекотала ноги, а из-за деревьев смотрел кто-то невидимый, но живой. Берёзово-солнечное пространство звенело птичьими голосами, а ноги остановились… Сердце трепетало на ниточке. Вон там, за кустами, притаилась сказка. Или – никого? Просто её детское воображение?
«Нет, смотри, смотри внимательно!» – подсказывал голос в голове.
Синие кошачьи глаза среди листвы. Нет, это не тогдашняя маленькая девочка их увидела, это теперешняя, выросшая Дарёна каким-то чудесным образом сквозь толщу времени рассмотрела то, что когда-то укрылось от её взгляда. Тогда, в детстве, картинка постоянно менялась, и беспрестанное колыхание листвы с пляской солнечных зайчиков не давали ей увидеть сказку. Теперь же будто чья-то рука остановила всё, мир замер, и больше ничто не отвлекало взгляда Дарёны… Они были там, эти глаза. Ей не мерещилось, за ней и правда наблюдали.
Звон бубенцов снова обступил её и перенёс в другой день. Середина лета, в лесу полно малины, земляники и смородины, и ребята наполняли туески и корзины свежими ягодами. Колючий малинник, душистая сладость на языке. Вдруг – пронзительный крик:
«Медведь!»
Ребята – врассыпную, а ноги Дарёны точно приросли к земле. Деревья словно сковали её со всех сторон своими молчаливыми взглядами, опутали лесными чарами, сдавив по рукам и ногам незримыми обручами, а душа белой бабочкой рвалась к небу. Здоровенная бурая туша, широкая морда, маленькие круглые уши и вытянутое рыло с чутко вздрагивающими ноздрями… Сначала медведь стоял на четырёх лапах, нервно подрагивая верхней губой, а потом поднялся на дыбы и заревел, показывая ребристое нёбо и чудовищные клыки. Полумёртвая, замершая столбом Дарёна безотрывно, как зачарованная, смотрела ему в глаза, со страху забыв наставление отца никогда так не делать. Нельзя кричать, нельзя шуметь, махать руками и смотреть дикому зверю в глаза…
Дарёна уже прощалась с жизнью, когда медведь вдруг снова опустился на все четыре лапы. Зверя словно что-то смутило или напугало: пасть захлопнулась, и он затоптался на месте, будто не зная, бросаться ему наутёк или остаться. Неужели этот громадный, сильный зверюга испугался её, маленькой девочки?!…
Тогда, в детстве, Дарёна так и решила, а сейчас ей подсказывали:
«Обернись… Оглянись назад! Посмотри!»
Мир снова застыл, и взрослая Дарёна в своём десятилетнем теле обернулась. Нет, не её медведь испугался: в нескольких шагах за её спиной на напружиненных ногах, прижавшись брюхом к траве, находилась огромная чёрная кошка с голубыми глазами, готовая к прыжку. От неё с шелестом катилась волна жуткого многоголосого шёпота, будто все лесные духи проснулись и заговорили разом. Дыхание колдовской жути накрыло Дарёну с головой, прохладно щекоча, но крик застрял в горле. А медведь всё-таки рванул прочь, косолапо переваливаясь и вздрагивая всей своей грузной тушей…
Звон бубенцов – и снова ночь, пятно лунного света на полу и тепло постели. Вот только пальцы Дарёны перебирали уже не пушистую кошачью шерсть, а чёрные кудри Млады. Её длинные ноги переплелись под одеялом с ногами Дарёны. Ощутив на своей груди её твёрдые соски, девушка вздрогнула, но из крепких объятий женщины-кошки было не так-то просто вырваться.
– Ну, теперь ты узнала меня? – шевелились губы Млады совсем рядом с губами Дарёны, обдавая их теплом дыхания. – Поняла ты теперь?… Мы предназначены друг другу: ты – мне, а я – тебе. Искала я в ваших землях свою украденную невесту, а судьба меня к тебе привела. Позвала я твою душу, и она откликнулась мне, как родная. И поняла я, что всё так и должно было случиться, как оно случилось… Думала, что ошиблась с невестой – ведь её душа на зов тоже откликалась, но потом всё стало ясно. – Улыбка Млады белозубо сверкнула в полутьме. – Не ошибкой то было! Ведь через неё-то моя судьба ко мне и стучалась, вот в чём всё дело… Нашла я тебя, когда ты ещё мала была совсем; оставалось только подождать, пока ты расцветёшь. Когда ты пошла скитаться по свету, я потеряла тебя из виду: нельзя дочерям Лалады заходить так далеко вглубь Марушиных земель, да и на княжеской службе я состою, не могу надолго из нашего края отлучаться. Потому и не последовала за тобою, хоть и рвалось сердце из груди… Но путям нашим всё одно суждено было сойтись. Как суждено мне назвать тебя своею ладой.
Огненными маками расцвели на лице Дарёны поцелуи, и в ответ на каждый из них всё её существо стонало тугой стрункой. Сказка, которая мерещилась ей в детстве, оказалась правдой. Издалека текла эта река, беря начало намного дальше и раньше, чем родничок ветреницы Цветанки. Ещё не появились в жизни Дарёны васильковые глаза, а лесная сказка уже была – пусть и неуловимой тенью. А началось всё с маминых рассказов: с тех самых пор и рвалось сердце Дарёны в Белые горы, к дочерям Лалады.
– Тела твоего касался мужчина, – обожгли шею девушки слова Млады, в то время как ладонь женщины-кошки горячо скользила по внутренней стороне её бедра. – Но проникнуть в тебя он не успел… Хвала Лаладе! Значит, будут у нас детки.
Дарёне показалось, что сердце оборвалось и упало куда-то в живот, трепыхаясь там, будто сучащее ножками дитя. Словно успокаивая, на него сверху легла рука Млады. Сердце бухнуло и встало, а по телу пробежала судорога.
– Не дрожи, – тепло зашептала Млада. – Сейчас я тебя не трону, время ещё не настало. Всё будет только после того, как ты примешь меня в своё сердце.
Дарёна не могла понять саму себя. «Как же так? – бунтовала какая-то часть её сознания. – За меня всё решили? Судьба… Предназначение… Дети! А как же я? Как же Цветанка?» Тяжёлая и горячая рука женщины-кошки лежала на животе девушки нежно и по-хозяйски, будто внутри уже рос их ребёнок, а между тем в душе Дарёны ещё била усталыми крыльями скорбь по золотоволосой подруге. Столько дней и ночей они провели вместе, столько тягот вынесли, столькими поцелуями обменялись… Невозможно забыть. Да, были измены… Но кровавое зеркало под головой Цветанки и её взгляд, уже далёкий и неземной, стали той чертой, за которой приходит прощение.
И – лесная сказка… Звёзды маминых глаз, детские мечты, берёзовый шёпот и несмолкаемый зов из года в год. Чёрные кудри и горячее тело, прильнувшее под одеялом, властная, судьбоносно-неумолимая тяжесть обнимающей руки. Не вырваться, никуда не деться. Закрывая глаза и сосредотачиваясь на своих чувствах, Дарёна мысленно возвращалась в детство, к сказке, незримо прятавшейся в лесной чаще. Да… Всё совпадало. Млада права: сердце узнало её раньше, чем разум. Узнало по шороху листвы и пляске солнечных зайчиков, по вкусу лесных ягод и запаху цветов, по блеску звёзд в ночном небе, по розовым зорям, по утренней росе, по туману над сонной речной гладью. По той тоске, от которой хотелось стремглав побежать между деревьев, крича: «Кто ты? Где ты? Покажись!» Но теперь бесплотное обрело плоть, да такую, что Дарёна рядом с нею таяла, как масло на сковородке. Расслабленно и безвольно лёжа в этих объятиях, девушка понимала: пожелай Млада сейчас овладеть ею – она будет просто не в силах воспротивиться этому, отдастся безропотно, с болью и наслаждением. «Ты моя», – сказала женщина-кошка, и Дарёна с изумлением поняла: да.
Но ясные глаза золотоволосой воровки всё ещё были ей родными.
– Не смогу я быть твоей, – простонала она, всё же найдя в себе силы отвернуться на бок, спиной к Младе. – Не отболело ещё… А что, если Цветанка жива?
Младе не нужно было объяснять, кто такая Цветанка. Она, казалось, сама всё давно знала, словно прочитала это в сердце девушки. Приподнявшись на локте и склонившись над Дарёной, она тихонько прижала ей плечо. Тяжесть её руки была печальной.
– Цветанка твоя сейчас там, откуда никто не возвращается, – вздохнула она. – В лапах у Маруши она. А Маруша из своих когтей никого не выпускает.
Она сказала это так, что у Дарёны не возникло и тени сомнения: это правда. Страшная, беспросветная, злая, невыносимая. Последний огонёк надежды, что ещё теплился в душе Дарёны, потух, как догоревшая лучина. Серокрылая птица-тоска упала камнем и разбилась оземь: всё. Конец. Да, она была готова к этому. Да, допускала… И всё равно горе накрыло её чёрным удушливым колпаком. Слёзы заклокотали в горле, опрокинули все преграды и хлынули из глаз. До боли закусив кулак, Дарёна беззвучно затряслась.
И вновь – тёплая тяжесть объятий.
– Дарёнка… Ладушка моя, – с нежным состраданием прозвучал голос, щекоча ухо. – Не плачь. Слезами её не вернуть.
Дарёну вдруг будто обожгло изнутри слепящей солнечной вспышкой. Рывком повернувшись, она вцепилась в обнажённое плечо Млады.
– Ты так говоришь, словно точно знаешь… Ты видела? Ты была там? Если да, то почему ей не помогла?!
Голубоватый отсвет глаз женщины-кошки остался печален и сдержан.
– Нет, я не была там, где с вами случилась беда, – ответила она, пропуская волосы Дарёны меж кончиками пальцев. – Но твой след был пропитан мёртвой хмарью, а это значит, что в том месте, откуда ты пришла, похозяйничала Маруша. Хмарь – она как кровавый след, только просто так её не увидишь, нужна особая сноровка.
Дарёне почудилось, будто тьма, сгущавшаяся в углах, ожила, задышала и шевельнулась, подбираясь к постели. Иголочки ужаса вонзились в спину, и в следующий миг Дарёна уже прижималась к Младе всем телом.
– Ну, ну… Чего ты испугалась? Здесь хмари нет, – успокоила та, вновь надёжно обнимая девушку. – Да и не надо тебе её видеть.
Нет, даже в этих обезоруживающих, просто обездвиживающих нежностью, сильных и жарких объятиях Дарёна не могла не думать о Цветанке…
***
Непогода застигла путниц на дороге через бескрайнее поле с лишь изредка встречавшимися кустиками. Порывистый ветер гнал по пёстрому приволью волны, низко пригибая травы и цветы, как холопов в поклоне перед князем, а сизое брюхо туч то и дело пронзали ветвистые молнии. Девушки грозы не боялись, а вот их кляча, несмотря на свои преклонные лета – должна бы уж привыкнуть за такую-то долгую жизнь! – пугалась этого явления природы, как несмышлёный жеребёнок. Её пронзительное ржание было похожее на бабий визг. Задрав хвост и взмахивая косматой гривой, лошадь понесла легко гружёную телегу, не разбирая дороги – прямо по полю.
«Тпррруу, сто-ой!» – кричала Цветанка, натягивая вожжи, да только всё напрасно.
Дарёна едва успела вцепиться в бортик – её чуть не выкинуло наземь, когда телега подскочила на кочке. От бешеной тряски и скачки все вертелось перед глазами: пёстрый ковёр полевых цветов перемешался с грозовым небом, зелёная свитка подруги металась из стороны в сторону.
«О-ой, Цветик, останови-и!» – вопила девушка, едва не прикусывая себе язык.
«Да как её остановишь! Тпр-ру-у, окаянная! – Одной рукой придерживая почти сползшую шапку, другой Цветанка что было сил пыталась унять взбесившуюся скотину, дёргая вожжами. – Ох, перевернёмся! Сто-ой, волчий корм, тпру-у-у!…»
А непогода тем временем, словно желая добавить им несчастья, разразилась со всей возможной силой: небо поднатужило вспученное пузо и обрушило на землю такой ливень, что девушки вымокли до нитки в мгновение ока. Ураганный ветер бесновался, вкупе с тряской стараясь выбросить седоков из телеги, швырял им в лица дождевой водой, заставляя задыхаться и паниковать. Громовые раскаты оглушали, отдаваясь эхом глубоко внутри у Дарёны: с каждым ударом в кишках у неё всё страшно содрогалось. Одежда липла к телу, стесняя движения, холодная стена ветра упиралась в грудь, из которой рвался крик.
«А… а-а-а!» – не выдержав, заверещала Дарёна.
«Не ори ты – ещё больше скотину испугаешь!» – рявкнула Цветанка, бросив вожжи и зачем-то стаскивая с себя мокрую свитку.
Держась за бортик, она втянула ноги на телегу, упираясь в её край. Её до жути неустойчивая, опасная, пружинистая поза навела Дарёну на мысль, от которой у неё заледенело сердце.
«Ой, Цветик, не надо! Убьёшься!» – взмолилась девушка.
Та ответила только раздражённым полуоскалом через плечо: не мешай, мол. Надо же что-то предпринимать! А уже в следующее мгновение, оттолкнувшись на полном ходу, она прыгнула со свиткой в руках на спину лошади. Шапка свалилась, золотые волосы разметались по плечам Цветанки и тут же вымокли, прилипнув к её спине и став почти рыжими. Плотная зелёная ткань, наброшенная на лошадиную морду, закрыла животному обзор, и кляча, не видя, куда бежать, сама остановилась.
Тряска прекратилась. Земля и небо встали на свои места, только сердце Дарёны ещё колотилось, чуть ли не пробивая насквозь грудь…
«Уф…»
Цветанка тем временем соскользнула в бело-жёлтое море пастушьей сумки и сурепки. Завязав мокрые рукава свитки так, чтобы лошадь не смогла её сбросить с морды, она присела, потирая голень.
«У-у, волчье мясо, – злобно скалясь, выругалась она на клячу. – Из-за тебя ногу об оглоблю зашибла…»
Ливень по-прежнему хлестал, гром бабахал, а ветер нещадно ерошил траву, но теперь, когда опасность миновала, гроза казалась пустяком. На подгибающихся ногах спустившись с телеги, лишь каким-то чудом не перевернувшейся, Дарёна подошла к кляче и стала ласково поглаживать её по шее. Животное постепенно успокаивалось, хотя и ещё вздрагивало от громовых раскатов. Саму Дарёну тоже потряхивало. Холодные струи дождя казались ей материнской лаской по сравнению с этой бешеной скачкой.
«Ой, Цветик… А если б ты убилась?» – пробормотала она, ёжась и подходя к Цветанке.
«Если бы да кабы, – проворчала та. – Ну, одной бы дальше ехать пришлось, только и всего…»
Она всё ещё морщилась от боли, растирая ушибленную ногу. Дарёна села возле неё в мокрую траву: теперь уж всё равно с головы до ног – точно в пруду искупались.
«Куда я без тебя, – шмыгнула она носом, чувствуя приближение слёз. – Я без тебя на обрыв пойду и вниз кинусь…»
Представить себе жизнь без Цветанки даже на минуту было страшно. Ледяная безысходность давила со всех сторон, пустота расстилалась на сотни поприщ вокруг… Так же, как в этом поле – только цветы да ветер. Да небо – безжалостное, безучастное.