- Как вы попадёте к Венере на пути к Марсу. Их орбиты лежат в противоположных направлениях от Земли.
- Ваше недоумение было бы законно, - ответил Камов, - если бы планеты были неподвижны. Но они движутся, и притом с различными скоростями. Часто бывает, что обе, то есть Венера и Марс, находятся по одну сторону от Земли. Чтобы вам стал яснее наш маршрут, я нарисую его на бумаге.
Он взял карандаш и быстро провёл на листе несколько окружностей. Несмотря на то, что он рисовал без циркуля, круги получились замечательно ровными. Я сохранил этот рисунок на память.
- Смотрите, - сказал Камов: - точка в центре обведённая маленьким кружком, изображает Солнце. Первый круг - это орбита Венеры. Между нею и Солнцем есть ещё планета Меркурий, но его орбита нам не нужна. Второй круг - это орбита Земли. Третий - орбита Марса. Если бы я соблюдал правильный масштаб, то изобразить планеты на этом листе было бы невозможно: они были бы не видны на нём. Но это не план, а схема. Кружки, которые я помечаю цифрой «1», - это положение планет в момент, нашего старта. Движения всех планет по их орбитам направлены в одну сторону. На этом рисунке - справа налево. От кружка, изображающего Землю, я начинаю наш маршрут пунктирной линией. Вот! В этой точке мы встретим Венеру…
Он нарисовал второй кружок на орбите Венеры и отметил его цифрой «2».
- Отсюда мы направляемся тем же путём к Марсу и встретимся с ним вот здесь, а затем - обратно к Земле, которая, за это время успеет пройти больше половины своего годового пути и будет находиться примерно вот тут.
- Ясно! - сказал я.
- Этот рисунок не более чем грубая схема, - заметил Камов. - Орбиты не замкнуты, так как Солнце, увлекая планеты за собой, само движется в пространстве; но так вам должно быть понятнее.
- Благодарю вас. Мне всё совершенно ясно.
- Вот теперь вы вполне поймёте, почему мы не можем ни на один день отложить старт.
- Понимаю.
- На сегодня этого достаточно. За семь с половиной месяцев пути мы успеем обо всём переговорить. Ваше участие в экспедиции начнётся с завтрашнего утра после медицинского осмотра. Чтобы подготовить вас к полёту, нельзя терять ни одного для.
На этом наш первый разговор с Камовым закончился.
Было за полночь, когда я пришёл домой.
Над крышами домов поднималась Луна. На ней побывал человек, с которым я говорил сегодня. Кто знает, может быть, и я попаду когда-нибудь на её сверкающую поверхность…
Сверкающую… Я вспомнил статью Камова, в которой он писал, что поверхность Луны тёмная и мрачная, покрыта скалами густокоричневого цвета, - и улыбнулся своей восторженности.
Там, в непосредственной близости, всё выглядит иначе, чем с Земли. Блестящие планеты - в действительности тёмные, несветящиеся тела. Скоро я сам буду на одной из них.
Буду ли? А что если завтра приговор врача навсегда закроет передо мной такую возможность? Как тяжело будет пережить это разочарование!
Я очень плохо спал и в эту ночь. Лёжа в постели с открытыми глазами, я прислушивался к медленному ходу часов на стене, и временами мне казалось, что они совсем остановились.
Я заснул под самое утро, и во сне меня не оставляла всё та же мысль.
Но страхи оказались ложными. Комиссия, состоявшая из трёх врачей, под председательством известного профессора, долго и тщательно выстукивала, выслушивала и измеряла меня. Проверяли зрение, слух, вращали на какой-то специальной карусели и даже заставили несколько минут провисеть вниз головой на особых петлях, после чего опять принялись за бесконечные выслушивания.
В заключение старик профессор, похлопав меня по спине, сказал слова, сладкой музыкой прозвучавшие у меня в ушах:
- Идеальный организм! Можете, молодой человек, направляться хоть на Полярную звезду, если вам так надоела наша Земля.
Врачи засмеялись.
- Готовьтесь к полёту! - серьёзно сказал профессор. - Помните, если перед стартом у вас окажется хотя бы насморк, вы не будете допущены. Соблюдайте строгий режим. - Он указал на одного из членов комиссии: - Доктор Андреев специально прикреплён к участникам экспедиции. Советуйтесь с ним как можно чаще. Работа, отдых, пища, развлечения - всё должно проходить под его контролем. Вы больше не принадлежите себе.
Пройдя комиссию, я поехал прямо к Камову, чтобы получить у него указания для начала работы. Он меня, по-видимому, ждал и обрадовался, когда узнал, что всё в порядке.
- Мне было бы жаль потерять вас. Очень рад, что этого не случилось. Познакомьтесь, - сказал Камов, подводя меня к высокому худощавому человеку, сидевшему у письменного стола: - Константин Евгеньевич Белопольский - мой заместитель в космическом полёте.
Имя, названное Камовым, было мне знакомо. Белопольский - однофамилец знаменитого русского астронома - был автором многочисленных астрономических книг, и я сам изучал в школе астрономию по его учебнику.
Когда Камов назвал мою фамилию и сказал, что я участник будущего полёта, Белопольский пожал мне руку, но, как мне тогда показалось, сделал это совершенно равнодушно. Даже тени улыбки не появилось на его лице, покрытом глубокими морщинами (хотя ему было только сорок пять лет), и он не сказал ни одного из тех слов, которые принято говорить в подобных случаях.
Помню, что на меня произвело неприятное впечатление это молчание, и я даже подумал, что иметь такого спутника в долгом путешествии не особенно большое удовольствие.
Как я знаю теперь, крайняя молчаливость является отличительной чертой этого человека, который может долго говорить только об астрономии и математике.
Совершенно иначе встретил меня четвёртый участник экспедиции - Арсен Георгиевич Пайчадзе, с которым я познакомился двумя днями позже.
Ещё молодой, не старше тридцати пяти лет, он был широко известен как выдающийся знаток спектрального анализа. Влюблённый в астрономию, называющий её «верховной наукой», Пайчадзе способен часами говорить о какой-нибудь звезде или туманности. Говорит он не очень хорошо, с заметным грузинским акцентом, но я знаю, что студенты университета, где он преподаёт астрономию, любят его слушать.
- Борис Николаевич Мельников? - спросил он, пожимая мне руку с такой силой, что я сморщился от боли. - Слышал про вас. Участвовали в полярной экспедиции.
- Участвовал, - сказал я.
- Тогда на полюс, теперь на Марс. Боитесь полёта?
- Если говорить откровенно, боюсь немного.
Возможно, что я не ответил бы так кому-нибудь другому. Но вся небольшая, тонкая фигура Пайчадзе, его смуглое лицо с коротко подстриженными чёрными усиками, его ласковые глаза сразу произвели на меня такое впечатление, как будто я знал его уже много лет.
- Неудивительно, - сказал он. - Перед полётом на Луну я очень боялся. Не спал. Потерял аппетит.
- А теперь не боитесь?
- Теперь нет. Космический полёт не страшен. Не надо бояться.
- Меня очень беспокоит, смогу ли я оправдать доверие.
- Будете так думать, - не оправдаете. Надо быть уверенным. Наверное, думаете, случайно попали в полёт. Ткнули пальцем - попали в меня. Неверно!
Сергей Александрович не возьмёт случайного человека. Наводил справки. Советовался. Не надо ни в чём сомневаться.
Он заставил меня рассказать ему мою биографию, сам рассказал о себе, и мы расстались друзьями. За два месяца, которые прошли с тех пор, я убедился, что Пайчадзе человек приветливый, общительный и будет хорошим товарищем в полёте. На нашем корабле моё место в одной каюте с ним, и это меня очень радует.
Потянулись дни напряжённой и увлекательной работы. Слова Камова, что мне дадут обширное задание, оправдались. Объём порученной работы был громаден. До сих пор я и не подозревал о тех применениях фотографии, которым меня научили. Снимки в инфракрасных и ультрафиолетовых лучах, снимки объектов, покрытых туманной или облачной дымкой, снимки Солнца и его «короны» и многое, многое другое. Пришлось пройти целый курс. Помимо двух специально прикреплённых ко мне консультантов по астрономической съёмке, со мной занимались мои будущие спутники - Камов и Белопольский. Сергей Александрович знакомил меня с устройством корабля и работой приборов управления, а Белопольский - с основами звёздной навигации.
Дней не хватало. Я работал по восемнадцать часов в сутки и часто, приехав домой, вместо того, чтобы лечь спать, садился к письменному столу.
Так продолжалось до тех пор, пока наш врач, Степан Аркадьевич Андреев, не заявил решительного протеста.
- Я не могу допустить, - сказал он Камову, - чтобы Мельников работал без отдыха. Если так будет продолжаться, то он не будет допущен к полёту. Я отвечаю за него и за всех вас перед правительственной комиссией.
- Я вас понимаю, - ответил Камов, - но что я могу сделать? Мы готовились год, а Борису Николаевичу оставлено только два месяца.
- Всё равно, я не разрешаю ему не спать по ночам, - стоял на своём врач. Он должен спать восемь часов в сутки. Всё остальное время в вашем распоряжении.
На том и порешили. С этого дня он лично отвозил меня домой и уходил только тогда, когда я засыпал.
Кончилось это тем, что он поселился у меня в комнате, чему я был очень рад, так как Степан Аркадьевич был на редкость занимательным рассказчиком. Лёжа постели, он начинал рассказывать какой-нибудь случай из своей медицинской практики. Он считал, что для моего мозга полезно отвлечься от изучаемых вопросов, но нередко, увлёкшись воспоминаниями, забывал о времени. И лишь внезапно заметив, что предательская стрелка далеко ушла от положенного часа, прерывал рассказ на самом интересном месте и сердито ворчал:
- Спать! Спать! И о чём вы только думаете?! Однажды у нас зашёл разговор о будущем полёте и о влиянии на организм невесомого состояния, в котором мы будем находиться во время пути. Степан Аркадьевич жалел, что не сможет участвовать в экспедиции.
- Наблюдение за деятельностью органов тела в таких условиях было бы очень интересно, - сказал он.
- Меня очень удивляет, - заметил я, - что в составе экспедиции нет врача.
- Почему нет? У вас есть врач.
- Кто?
- Сергей Александрович.
- Как, разве он врач?!
- А вы не знали этого? Камов окончил медицинский институт специально для того, чтобы не было надобности в лишнем человеке, которому в межпланетном рейсе почти нечего будет делать. Он знал, что экспедицию всё равно не отпустят без врача.
- Когда он успел?
Было чему удивляться. Я знал, что Камов окончил институт гражданского воздушного флота и, заочно, физико-математический факультет университета, но суметь получить ещё и третий диплом…
- Когда он успел? - повторил я.
- Сергей Александрович - замечательный человек, - задумчиво сказал Андреев. - Он не только получил диплом врача, но и работал несколько лет в московских больницах. Он ничего не делает наполовину. Жизнь, целиком отданная идее, утраивает силы человека.
В напряжённой работе как-то незаметно приблизился день старта. Корабль и его экипаж были готовы. За три дня до отлёта Камов и сопровождении нас троих в последний раз осмотрел звездолёт. Были испытаны все приборы и аппараты, проверен груз. Камов и Белопольский проверяли корабль в целом, Пайчадзе - астрономическую часть, а я - своё фото- и кинохозяйство.
В моём распоряжении три киноаппарата: один переносный и два вмонтированных в стенки корабля, могущих работать автоматически, четыре великолепных фотоаппарата, каждый с шестью сменными объективами, и маленькая фотолаборатория. Всё это поражает своим техническим совершенством, как, впрочем, и весь наш корабль. Экспедиция Камова с продуманной щедростью снабжена всем, что только может понадобиться при любых обстоятельствах. Ничто не забыто, ничто не упущено из виду. Тщательно и заботливо предусмотрено и сделано всё, чтобы обеспечить успех.
Следующая запись в моём дневнике будет уже сделана в полёте.
На сегодня хватит. Десять минут первого.
За мной заедут в семь часов утра.
Итак, последняя ночь на Земле!
Завтра старт в неведомое!…
СТАРТ
3 июля 19… года.
Восемнадцать часов по московскому времени.
Тридцать два часа полёта…
Прошли первые сутки. Идут вторые. Я знаю об этом о часам. На нашем корабле смены дня и ночи нет и не будет. Солнце непрерывно освещает правый борт, и корабль регулярно плавно поворачивается, чтобы равномерно нагревалась вся поверхность его корпуса.
Двигатели давно прекратили работу, и мы летим по инерции со скоростью - двадцать восемь с половиной километров в секунду. Мы не чувствуем этого. Кажется, что корабль висит на одном месте. Земля осталась далеко позади.
Звёзды повсюду. Со всех сторон нас окружают бесчисленные светящиеся точки. Млечный Путь виден весь как исполинское кольцо. Солнце сияет нестерпимо ярко, но в непосредственной близости к нему видны звёзды. Странное зрелище! Солнце и звёзды на чёрном фоне.
С Земли небо никогда не кажется таким чёрным. Простым глазом видно, что та звезда дальше, а эта ближе, но как они все далеки!
Корабль висит в центре бесконечного пространства…
Та самая картина, которая так пугала меня на Земле, здесь не вызывает страха. Нет ощущения, что под нами бездна, потому что такая же бездна находится со всех сторон, а понятия «верх» и «низ» давно уже спутались. Как только перестали работать двигатели и корабль полетел по инерции с постоянной скоростью, тяжесть исчезла, а с нею вместе исчезли обычные представления. По привычке считаю, что под ногами «низ», а над головой «верх», но мне ничего не стоит повернуть своё тело на сто восемьдесят градусов, и тогда то, что было «верхом», становится «низом» - и наоборот. Для этого достаточно сделать лёгкое усилие, используя как точку упора какой-нибудь неподвижно укреплённый предмет или, просто стену.
Я ничего не вешу!…
Ощущение невесомости, о котором я так много думал перед полётом и которого чуть-чуть боялся, оказалось совсем не страшным, даже приятным. За одни сутки я вполне освоился с ним.
Вот сейчас я пищу за столом. Мне удобно; но как это выглядит со стороны?…
Наша каюта невелика. Одна стена полукруглая - это борт корабля. В ней круглое окно. Когда им не пользуются, оно закрыто снаружи стальной плитой. Задняя стена прямая и идёт от одного борта к другому. В ней «дверь» - круглое отверстие диаметром в один метр. Если мне надо выйти из каюты, то я, слегка оттолкнувшись от чего-нибудь, проплываю в неё, как рыба. Две боковые стены представляют собой правильные полукруги и не имеют отверстий. На одной из них находится стол, привинченный наглухо, и я сижу за ним прямо на воздухе. Левая рука лежит на столе и придерживает тетрадь, в которой я пишу. Если я сниму руку, то от моего дыхания тетрадь немедленно улетит. Она улетела бы, даже если бы весила полтонны (на Земле), так как здесь все предметы одинаково ничего не весят. Мускульного усилия, которым я прижимаю тетрадь к столу, достаточно, чтобы удерживать меня самого на месте. Кроме стола, в каюте находится шкаф, в котором помещаются инструменты, приборы и наши личные вещи. Он сделан из алюминия и занимает всю стену напротив стола. Когда я сижу за столом, то шкаф относительно меня находится на «потолке», а если я повернусь ногами к нему, то на «потолке» окажется стол.
Никаких постелей в каюте нет. По обеим сторонам окна висят две сетки. В них мы должны спать. Делается это так: слегка оттолкнувшись от чего-нибудь, подплываешь в воздухе к сетке и, поместившись в ней, застёгиваешь пряжки. Невесомое тело ни на что не давит, и спать можно в любом положении, как на мягчайшем пуховике. Сетка не даёт моему телу двигаться по каюте во время сна. Дело в том, что в нашем невесомом мире время от времени возникает чуть заметная сила тяжести. Это происходит тогда, когда корабль поворачивается вокруг своей продольной оси. Как ни мала эта сила, но её достаточно, чтобы я проснулся совсем не там, где «лёг». Точнее говоря, это не тяжесть, а центробежный эффект. Когда происходит поворот, все незакреплённые предметы начинают двигаться.
Эта же причина вызывает красивую иллюзию, которой мы можем любоваться в окно. В момент поворота создаётся впечатление, что вся Вселенная сдвигается с места и медленно поворачивается вокруг корабля. Зрелище неописуемое!