Бар Комас был лучшим бойцом, так как был крепче, проворнее и умнее. Скоро противник уже только защищался, уклоняясь от решительного удара, но вдруг Бар Комас, замахнувшись на него кулаком, поскользнулся. Наступил момент, который только и был нужен Даку Кове. Бросившись на своего противника, он вонзил свой единственный клык в пах Бара Комаса и последним усилием разодрал тело молодого джеддака по всей его длине и вонзил, наконец, клык в челюсти Бара Комаса.
Победитель и побежденный безжизненно покатились на траву, сплошным клубком изодранного и окровавленного мяса.
Бар Комас погиб, и только невероятные усилия женщин спасли Дака Кову от заслуженной участи. Спустя три дня он пришел без посторонней помощи к телу Бара Комаса, которое по обычаю оставалось нетронутым там, где он пал, и, поставив ногу на шею предыдущего правителя, он принял титул джеддака Уорухуна.
Руки и голова убитого джеддака были присоединены к украшениям его победителя, а то, что осталось, сожгли с диким смехом женщины.
Раны Дака Ковы задержали поход настолько, что было решено предпринять набег на маленькую таркскую общину, чтобы отомстить за разрушение инкубатора, не дожидаясь больших игр. Мощный отряд воинов, числом в десять тысяч, выступил из Уорухуна.
Мое пребывание среди этого жестокого народа сделало меня свидетелем кошмарных сцен, при которых я присутствовал почти ежедневно. Это была орда меньше таркской, но гораздо более свирепая. Ни один день не проходил без того, чтобы члены различных уорухунских общин не вступали между собой в смертный бой. Я видел до восьми дуэлей со смертельным исходом в течение одного дня.
После почти трехдневного перехода мы достигли столицы Уорухуна и меня тотчас же заключили в подземную темницу и крепко приковали к полу и стенам. Пища мне приносилась с правильными промежутками времени, но благодаря полной темноте я не знал, сколько я провел там дней, или недель, или месяцев. Это было самое жестокое испытание за всю мою жизнь. Как уцелел мой рассудок, для меня навсегда осталось непонятным от ужасов этой черной тьмы.
Помещение кишело пресмыкающимися, ползучими существами; холодные, скользкие животные передвигались по мне, когда я лежал, и в темноте вспыхивали искорки блестящих глаз, которые устремлялись на меня со зловещим вниманием. Ни один звук не доходил до меня из внешнего мира, и ни словом не удостаивал меня мой тюремщик, хотя я сначала бомбардировал его вопросами.
В конце концов вся ярость, все безумное отвращение к ужасным тварям, бросившим меня в это страшное место, сконцентрировались в моем пошатнувшемся сознании в ненависти к этому единственному существу, которое воплощало для меня все орды Уорухуна.
Я заметил, что он всегда приносил с собой тусклый факел, чтобы поставить миску с едой, не касаясь меня, а когда он наклонялся, чтобы поставить ее на пол, его голова приходилась на уровне моей груди. С хитростью сумасшедшего я пятился в дальний угол моей камеры, когда слышал его приближение и натягивал длинную цепь, понемногу ее ослабляя. Я ждал его прихода, припав к земле, как животное, которое просит пищи. Однажды, когда он наклонился, чтобы поставить на землю мою пищу, я взмахнул цепью над его головой и обрушил изо всех сил звенья на его череп. Без звука, без дыхания, он упал на пол.
Смеясь и скрежеща зубами, я упал на его распростертое тело, ощупывая пальцами его мертвую глотку. Внезапно мои пальцы коснулись маленькой цепочки, на конце которой висели несколько ключей. Прикосновение моих пальцев к этим ключам неожиданно вернуло моему сознанию ясность. Я больше не топтался на месте, как сумасшедший: я стал снова здоровым, рассудительным человеком. Средство к бегству в моих руках.
Когда я ощупью снимал цепочку с шеи моей жертвы, я увидел в темноте шесть пар блестящих глаз, которые не мигая смотрели на меня. Они приближались медленно и медленно, в неописуемом ужасе, я отступил перед ними. Пятясь в мой угол, я присел, вытянув руки ладонями вперед, а блестящие глаза все продвигались и продвигались ко мне. Они остановились возле мертвого тела у моих ног. Потом они медленно отступили со странным скрипящим звуком и, наконец, исчезли в каком-то черном, отдаленном убежище моей темницы.
19. Сражение на арене
Медленно я успокоился и, наконец, попробовал опять снять цепочку с мертвого тела моего бывшего тюремщика. Но когда я добрался в темноте до того места, где он лежит, я обнаружил, к моему ужасу, что он исчез. Тогда истина озарила меня: обладатели блестящих глаз утащили свою добычу, чтобы пожрать ее где-то там, в своем логове. Там они ждали целые дни, недели, месяцы, всю ужасную вечность моего заключения, — ждали возможности утащить и мой мертвый остов на свой пир.
Два дня мне не приносили пищи, но появился новый посланец и мое заточение пошло по-прежнему, но теперь я уже никогда не позволял своему разуму останавливаться на ужасе моего положения.
Вскоре после этого эпизода в темницу привели другого пленника и приковали около меня. При тусклом свете факела я увидел, что это красный марсианин, и едва дождался ухода конвоиров, чтобы заговорить с ним; когда шаги уходящих отзвучали в отдалении, я мягко произнес марсианское приветственное слово «каор».
— Кто вы, говорящий в темнице? — ответил он.
— Джон Картер, друг красных людей Гелиума.
— Я из Гелиума, — сказал он, — но никогда не слыхал вашего имени.
Тогда я рассказал ему мою историю, как она здесь описана, пропустив только указание на мою любовь к Дее Торис. Сообщение о принцессе Гелиума очень его взволновало, но он был, казалось, совершенно убежден, что она и Сола легко достигли безопасного места оттуда, где они меня оставили. Он сказал, что знает это место хорошо, потому, что проход, которым пробирались уорухунские воины, когда они обнаружили нас, был единственный пригодный для продвижения на юг.
— Дея Торис и Сола скрылись в холмах не дальше как в трех милях от большой реки, а теперь они, вероятно, в совершенной безопасности, — уверял он меня.
Пленник был Кантос Кан, падуор (лейтенант) гелиумского флота. Он был членом злополучной экспедиции, которая попала в руки тарков во время заключения Деи Торис, и он вкратце рассказал происшествия, которые последовали за поражением военных кораблей. Сильно поврежденные и только отчасти обслуживаемые командами, они медленно продвигались к Гелиуму, когда они проходили мимо города Зоданга, столицы наследственных врагов Гелиума, красных народов Барсума, их атаковали множество военных судов, и все парусники, которыми Кантос Кан командовал, были истреблены или взяты в плен. Его корабль преследовали четыре дня зодангские военные суда, но, в конце концов, он ускользнул от них в темную безлунную ночь.
Тридцать дней спустя после пленения Деи Торис или после нашего прихода к таркам, его корабль достиг Гелиума с десятком людей, оставшихся в живых от семисот человек команды. Немедленно семь больших флотилий, каждая из сотни мощных военных судов, поспешили на поиски Деи Торис, и кроме этих кораблей, две тысячи мелких парусников были посланы в длительные, но напрасные поиски исчезнувшей принцессы.
Две общины зеленых марсиан были стерты с лица планеты мстительными флотилиями, но никакого следа Деи Торис не нашлось. Они искали ее среди северных племен, и только в последние несколько дней поиски распространились на юг.
Кантос Кан подробно рассказал, как он имел несчастье быть застигнутым уорухунцами, когда исследовал город. Отважный и смелый, этот человек вызвал во мне восхищение. Он один высадился на окраину города и проник пешком в группу строений, окружающих площадь. Два дня и две ночи он исследовал их кварталы и темницы, ища свою принцессу, и, попал в руки отряда уорухунцев, когда уже удалялся, убедившись, что Дея Торис не была там заключена.
В продолжение нашего заточения Кантос Кан и я хорошо познакомились, и между нами завязалась горячая дружба. А между тем, мы провели вместе только несколько дней до того, как нас вывели из нашей темницы для больших игр. Однажды ранним утром нас привели в огромный амфитеатр, который был выстроен прямо на поверхности почвы и покрыт рытвинами. Частично он был в развалинах, так что трудно было судить, насколько он велик в действительности. В настоящее время он вмещал двадцать тысяч уорухунцев из соединенных орд.
Арена была огромная, но крайне неровная и нерасчищенная. Вокруг нее уорухунцы нагромоздили строительные камни из некоторых разрушенных зданий старого города, чтобы помешать животным и пленникам убежать. На каждом конце они соорудили клетки, чтобы держать их там, пока не придет для каждого очередь на арене.
Кантос Кана и меня посадили вместе в одну клетку. В других были дикие лошади, зеленые воины, женщины из других племен и множество странных и свирепых барсумских зверей, которых я раньше никогда не видел. Шум их рычанья то рос, то замолкал, и чудовищного вида многих из них было достаточно, чтобы самое бесстрашное сердце забилось тяжелым предчувствием.
Кантос Кан объяснил мне, что в конце дня один из пленников получит свободу, а другие должны пасть мертвыми на арене. Победители в разнообразных состязаниях целого дня должны будут бороться друг с другом, пока в живых не останется только двое; победитель в последней схватке, будь то человек или животное, освобождается. На следующее утро клетки наполняются новым запасом жертв, и так все десять дней игрищ.
Немного спустя, после того, как мы попали в клетку, амфитеатр начал наполняться, и в течение одного часа каждое свободное место в пространстве, отведенном для зрителей, было занято. Дак Кова с его джедами и офицерами сел в центре одной из сторон арены, на широкой приподнятой платформе.
По сигналу, данному Даком Ковой, двери двух клеток распахнулись, и дюжина зеленых марсианок были выгнаны на арену. Каждой был дан кинжал, а там, с другого конца, свора из двенадцати диких собак была выпущена против них.
Когда свирепые звери, рычащие и покрытые пеной, ринулись на почти беззащитных женщин, я отвернулся, чтобы не видеть ужасного зрелища. Вой и смех зеленой толпы свидетельствовал о превосходном качестве спорта, и когда я опять повернулся к арене, после того, как Кантос Кан сказал мне, что зрелище уже кончилось, я увидел трех торжествующих собак, которые кусались и дрались над телами остальных. Женщины уже покончили счеты с жизнью.
Сейчас же бешеный зитидар был выпущен против оставшихся собак — и так это шло весь длинный, жаркий, ужасный день.
В продолжение дня я сражался сначала против людей, а затем зверей, но я был вооружен саблей и всегда превосходил своих противников ловкостью и вообще боевой опытностью, так что это составляло для меня детскую игру. Время от времени я удостаивался аплодисментов кровожадной толпы, а к концу послышались крики, что я должен быть взят с арены и сделан членом племени Уорухун.
Наконец, остались трое из нас: большой зеленый воин из какой-нибудь дальней северной орды, Кантос Кан и я. Те двое должны были сражаться, и затем мне предстояло драться с одолевшим, ради свободы, которая принадлежала последнему победителю.
Кантос Кан в течение дня боролся много раз и всегда, подобно мне, торжествовал, но случайно ему попадались некрупные противники, особенно когда он выступал против зеленых воинов. У меня была очень слабая надежда, что он окажется сильнее своего исполинского противника, который побеждал всех, выступавших против него в течение целого дня. Это был малый приблизительно шестнадцати футов ростом, тогда как Кантос Кану не хватало нескольких дюймов до шести футов. Когда они приблизились друг к другу, я сразу увидел уловку марсианских полчищ, которая отнимала у Кантос Кана всякую надежду на победу и жизнь в этой азартной игре. Но, приблизившись на расстояние около двенадцати футов к великану, он взмахнул вооруженной рукой, отведя ее далеко назад от себя, над своим плечом, и сильнейшим взмахом бросил свое оружие вперед к зеленому воину. Оно полетело прямо, как стрела, и, пронзив грудь бедняги, уложило его мертвым на арену.
Теперь Кантос Кан и я должны были сражаться друг с другом, но когда мы приближались для состязания, я шепнул ему совет затянуть сражение до темноты, в надежде, что мы найдем способ бежать. Толпа, очевидно, догадалась, что у нас нет желания сражаться друг с другом, и они выли от ярости, что ни один из нас не переходил в роковое наступление. Когда стало темнеть, я шепнул Кантос Кану, чтобы он всунул свою саблю между моей левой рукой и телом. Когда он так сделал, я качнулся назад, плотно прижав саблю рукой, и так упал на землю, как будто его оружие пробило мне грудь. Кантос Кан понял мой фокус и, быстро шагнув ко мне, он поставил ногу мне на шею и, вытащив свое оружие из моего тела, нанес мне окончательный удар. Предполагалось, что он пронзил мне шею, перерезав шейную вену; на самом же деле холодное лезвие мягко скользнуло в песок арены. В темноте, которая уже наступила, никто не мог сказать, покончил ли он действительно со мной. Я шепнул, чтобы он шел требовать себе свободу, а затем искал меня в холмах, на восток от города, — и он оставил меня.
Когда амфитеатр опустел, я тихонько взобрался наверх и, так как большой овраг уходил далеко от площади по необитаемой части большого вымершего города, я без больших затруднений добрался до отдаленных холмов.
20. На атмосферной фабрике
Два дня я ждал Кантос Кана, но так как он не являлся, я отправился в северо-восточном направлении, к тому пункту, где, как он сказал, пролегал ближайший водный путь. Мою единственную пищу составлял сок растений, которые щедро дарили мне эту ничего не стоящую жидкость.
В течение двух длинных недель я путешествовал, ковыляя по ночам, руководимый единственно звездами, скрываясь днем за каким-нибудь выступом скалы. Иногда в темноте на меня нападали дикие звери — страшные неуклюжие чудовища, но мне стоило только взять саблю в руки, чтобы освободиться от них. Обычно моя странная, вновь приобретенная телепатическая сила предупреждала меня в должное время, но однажды я был опрокинут, схвачен когтями за спину, и косматая голова прижалась к моей, прежде чем я понял, что мне угрожает.
Что за существо схватило меня, я не знал, но, что оно велико, тяжело и многотонно, — я мог почувствовать. Мои руки очутились на его горле прежде, чем его клыки успели пронзить мою шею, и медленно я оторвал поросшую шерстью морду от себя и сдавил пальцами, как тисками, его дыхательное горло.
Мы лежали без звука; зверь употреблял все усилия, чтобы достать меня своими ужасными клыками, а я изо всех сия сжимал его и старался задушить, не допустив к моему горлу. Медленно уступали мои руки в неравной борьбе, и дюйм за дюймом горящие глаза и сверкающие клыки надвигались на меня, пока косматая морда не коснулась моего лица, и я понял, что все кончено. Но в это время что-то живое, выскочив из окружающей темноты, упало на того, кто держал меня пригвожденным к почве. Оба схватились и покатились по траве, терзая и раздирая друг друга, все было скоро кончено, и мой спаситель стоял, опустив голову, и держа за горло тварь, которая хотела меня убить.
Вскоре луна, внезапно показавшаяся над горизонтом и осветившая барсумскую почву, показала мне, что защитником моим был Вула; но откуда он явился и как нашел меня — я совершенно не знал. Не нужно говорить, как я был доволен его присутствием, но удовольствию видеть его мешало беспокойство — по какому поводу он покинул Дею Торис?
Я знал, наверное, что только смерть последней могла быть причиной этого ухода — настолько точно он повиновался моим приказаниям.
При свете молодого яркого месяца я увидел, что он был тенью прежнего Вулы, и, когда он отвернулся от моих ласк и начал жадно пожирать мертвое тело у моих ног, я понял, что бедное животное было полумертвое от голода.
Я и сам был в немного лучшем положении, но не мог заставить себя есть сырое мясо и не имел никаких средств добыть огонь. Когда Вула кончил свою трапезу, я опять пустился в свой утомительный и, казалось, бесконечный путь в поисках скрывающейся реки.
На заре пятнадцатого дня моих поисков я обрадовался, увидев высокие деревья, означавшие близость предмета моих исканий. Около полудня я дотащился, измученный, до входа в огромную постройку, которая тянулась до четырех футов. В мощных стенах не было видно никакого отверстия, кроме маленькой двери, у которой я опустился, задыхаясь; вокруг не было видно никакого признака жизни. Я не нашел ни звонка, ни другого способа оповестить о своем присутствии жителей этого места, кроме маленького круглого отверстия в стене, около двери, сделанного для этой цели. Оно было размером не больше, чем графит карандаша; думая, что это могло быть нечто вроде переговорной трубы, я приложился к нему ртом и был готов крикнуть туда, как вдруг голос, исходящий из него, спросил меня, кто я, откуда и по какому делу.