Я воспользовалась беспомощностью партнера и выяснила, есть ли хоть какой-то отклик на мои прикосновения. Оказалось, что реакция в отсутствие морального контроля есть, и если не ожидать бурного секса, то определенные ласки мы вполне сможем друг другу дарить. Мелкие радости, так сказать.
* * *
В Вичугу мы путешествовали дольше, зато дружнее. Теперь я была свободна от ожиданий и пыталась построить какие-то дружеские отношения с человеком, которого Вселенная послала мне в мужья. Мы шутили, смеялись, но чем ближе подбирались к пункту назначения, тем чаще на челе супруга отражалась обеспокоенность. На станции нас встречала карета с гербом, на котором смешались флаг, пушка, ворона и императорский орел поверх всего. И я тут. Когда в детстве слушаешь Золушку, ни одна душа не намекает на то, насколько неловко оказываться на чужом месте.
Несколько часов по тряским дорогам и вот оно. Дворец, а не деревенская усадебка. Пусть и два этажа, но глаз не хватает на все здание. Четыре белоснежные колонны поддерживают портик, обрамленный тройными окнами, боковые крылья уходят в бело-розовую бесконечность.
Карета остановилась посреди курдонера, и мы выпорхнули в радушные родственные объятья. Ну то есть как в радушные — на крыльце нас встречал высокий мужчина с невероятными бакенбардами щедро тронутыми сединой и высоким лбом, переходящим в раннюю залысинку. Колючий взгляд из-под орлиных пушистых бровей ненадолго зацепился за меня и переключился на мужа.
— Стало быть женился… Ну, Бог тебе судья. — и круто развернувшись скрылся в коридорах.
Когда я решила, что челядь купца Калачева несколько прохладно меня встретила, то была не права. Люди там попались чуткие, гостеприимные. Надо было сразу за Фрола замуж выходить.
Петенька еще плотнее сжал губы, взял меня за руку и повел внутрь.
— Петя, если мы так обременяем твоих родственников, может и не стоит… — начала было шептать я.
— Стоит. Ты — теперь моя жена и тоже часть этой семьи.
Вот не была бы столь опрометчива в высказываниях.
С Петром здоровались слуги, сдержанно кланялись мне и я сбилась со счета — сколько же здесь народу проживает. Судя по всему, молодого барина любят, а вот упырицу, кинувшуюся на его свободу и счастье — не очень.
Разместили нас в нескольких комнатах, но я не стала рассчитывать на долгое гостевание — Петя заранее был настроен на пару-тройку дней, а судя по приему, выдвинемся в Самару после ужина. Чтобы разрядить тягостную обстановку, предложила погулять, на что он с радостью согласился.
День выдался жаркий, тихий, пахло сушеной травой и пылью. Петя, поначалу угрюмый, все больше погружался в историю усадьбы, демонстрируя полноводный ручей, парк с множеством самых разнообразных растений, большую часть из которых я вообще не узнаю. Парк огромен. Его можно обходить неделями, но все равно не запомнить, какой поворот к ротонде, какой к охотничьему домику, где развалины оранжереи, а где просто укромный уголок, в котором можно целоваться, не боясь быть застигнутыми.
— Я люблю тебя. — и ведь почти не вру. В эту секунду я влюблена в своего мальчика.
А он улыбается, поднимает меня на руки, смеется.
— Мы будем счастливы. Счастливее всех.
— Обязательно. — я мехом внутрь вывернусь ради этого.
И мы счастливы вплоть до ужина.
За бесконечным столом с одной стороны расположился граф Николай Владимирович, его супруга Ольга Александровна и двое малышей — мальчик лет пяти и девочка чуть постарше. Ольга Александровна — идеальная хозяйка усадьбы — светлокудрая миниатюрная кошечка, затянутая в тугой корсет и розовые, в тон интерьеров шелка. Она правильно говорит, ровно держит спину и идеально подходит своему мужу. В двадцать пять и с таким семейным стажем это несложно, а в мои годы уже выйдет со скрипом.
Мы с мужем, словно последний потрепанный батальон проигравшей армии заняли другую сторону комнаты. Под столешницей я сжимаю его ладонь и от этого уже не так страшно. Меня словно не замечают все, а с Петей лишь перебросились приветствием. И перемены блюд не радуют, поэтому я медленно ковыряюсь в тарелке, раздумывая, отравят меня прямо сейчас или потерпят до завтрака. Ужин тянется томительно долго, почти час, и заканчивается непредсказуемо: граф с грохотом отодвигает стул, бросает мужу «Зайди» и уходит. Графиня собирает детей и бросив на меня презрительный взгляд следует за ними, а я остаюсь одна в этой огромной душной комнате.
Где-то в глубине дома летают пух, перья и предметы интерьера, грохочет граф и лишь изредка огрызается муж. И вот оно — распахиваются двери и гулкое:
— Сударь, не будь Вы моим отцом, я бы уже вызвал Вас за эти слова.
— Уж лучше бы ты не был моим сыном!
Поднимаюсь и иду укладывать вещи. Так в сумерках мы покидаем чудо-усадьбу и еще несколько часов гуляем у закрытого вокзала.
— Прости меня, милая, за эту сцену.
— Ничего, мы со всем справимся. — а как иначе-то?
* * *
В Самаре выяснилось, что так, а не иначе — очень не просто. У меня после свадьбы осталось около восьмисот рублей, а Петино жалованье — 41 рубль и 25 копеек в месяц. От семейных доходов мужа отлучили, и я догадываюсь, кто тому виной. Поэтому квартирку мы сняли очень простенькую, в две комнаты, за готовку приплачивали хозяйке, а уборку я пыталась делать сама. Вспоминая советы саратовских офицерш, я понимала, что многие моменты кажутся издевательством. Суаре, как же! Хотя несколько полковых дам меня навестили в первую же неделю, и мы неплохо провели время за чаем со все возрастающей пропорцией конъяка. Обещались приходить почаще и так женский алкоголизм навис над артиллерийской бригадой.
Петя целыми днями пропадал на службе, возвращался и практически падал в постель, поэтому к нему с претензиями было стыдно даже подходить, и я догадывалась, что относительно безбедного существования у нас будет месяцев шесть-семь, а дальше придется осваивать какие-то источники заработка. Причем с частной гинекологической практикой придется завязать, потому что подобная репутация жены Пете точно повредит. Ладно, об этом я подумаю позже, ближе к зиме.
Раз Петя вернулся поздно, был изрядно нетрезв, зато притащил гитару.
— Ты откуда такой нарисовался? — я уже начала беспокоиться.
— Душа моя, тут у капитана Осеева именины были и я в фанты выиграл.
Ну хоть какая-то радость, и теперь я напропалую музицировала. Дни перестали быть бесконечными и тягостными, и к нам потянулись гости. К счастью, народ здесь тактичный и наше имущественное положение быстро перестало быть загадкой, так что приходили к нам чаще со своей выпивкой и закуской, а уж культурную программу я обеспечивала.
Чаще всего нас навещали молодые, несемейные подпоручики и поручики, так что обстановка царила самая непринужденная. А дамы постарше начали напрашиваться в гости с дочерями на выданье. И это было великолепно — стать сводней.
— Ксюшенька, счастье мое, спой нам сегодня. — как бы между делом произнес муж за завтраком.
Я поперхнулась своей кашей.
— Что?
— Ну выбери на свой вкус. Вот это твое про соловья — очень недурственно.
Само собой, недурственно. Через 25 лет «Белой акации гроздья душистые» зазвучат в Париже, Риме, Ницце, Нью-Йорке, Шанхае как реквием именно по нашему времени.
— Хорошо, милый. На сколько персон ужин?
— Только свои будут. Человек 20.
Отдохнула, почитала, помечтала.
Какой-то странный контингент — суровые лица, часть из которых мне незнакома, а вот этот мужчина в очочках и непривычном темно-зеленом мундире с серо-синими брюками — вообще, как прыщ на попе.
— Ксюшенька, милая, позволь тебе представить инженера железнодорожной службы Федора Андреевича Фохта.
Лучезарно улыбаюсь, протягиваю руку для поцелуя, наблюдаю за его неуклюжестью — вот же человек, роняет все, что ни увидит, а затем извиняется, долго и сбивчиво, краснея кончиками ушей.
Несколько секунд после последних аккордов стояла тишина и лишь потрясенные глаза блестели в полусумерках, а потом комната взорвалась овациями.
— Ксения Александровна, это невероятно!
Инженер Фохт молча неотрывно следил за моими движениями. Как-то странно, я от подобного отвыкла после полета одного почтового служащего вниз по лестнице. Но вскоре беседа переключилась на что-то более важное, какие-то прокламации, с которыми я не была знакома, и мне удалось скрыться.
В передней, под вешалкой с плащами лежал промокший от дождя обрывок листа бумаги. Дешевой желтой бумаги с уже подтекшей типографской краской.
Помни же, молодежь, что изъ тебя должны выйти вожаки народа, ты должна стать во главѣ движенія, что на тебя надѣется революціонная партія! Будь же готова къ своей славной дѣятельности, смотри, чтобы тебя не застали врасплохъ! Готовься, а для этого сбирайтесь почаще, заводите кружки, образуйте тайныя общества, съ которыми Центральный Революціонный Комитетъ самъ постарается войти въ сообщеніе, разсуждайте больше о политикѣ, уясняйте себѣ современное положеніе общества, а для большаго успѣха приглашайте къ себѣ на собранія людей, дѣйствительно революціонныхъ и на которыхъ вы можете вполнѣ положиться. Товарищи солдаты! Жадные имперіалисты пьютъ нашу кровь, посылаютъ на смерть для собственнаго обогащенія. Не будемъ же, братья товарищи, поддаваться обманнымъ рѣчамъ тѣхъ, кто насъ держитъ во тьмѣ невѣжества, будемъ стараться выяснить себѣ истину, чтобы идти къ освобожденію отъ теперешняго рабскаго состоянія. Силы наши велики, ничто не устоитъ передъ нами, если мы будемъ идти рука объ руку всѣ вмѣстѣ.
Вашъ товарищъ рабочій.
Пять букв. Одно короткое слово. Только одно, зато описывает все и вся.
Я дождалась пока накал страстей схлынет, а алкоголь в гостиной будет употреблен почти полностью. Вот голоса в прихожей стихли, и тогда я выползла из логова спальни.
— Ты, любезный друг Петруша, чем думаешь? — потрясала я обнаруженной уликой. — Это что за бредовые идеи и преступные провокаторы в доме?! Вы же ни один не думаете, кто и с какой целью промывает вам мозги. Такие, кто хочет разрушить страну, повергнуть в хаос общество, уничтожить миллионы жизней — обычных, благополучных жизней, Петя, не станут говорить и делать это впрямую. Им нужно пушечное мясо. Не получилось с народовольцами — будут пролетарии и вот такие мыслящие офицеры.
Я тыкала мужа в грудь, постепенно загнав к стене, а там продолжала орать. Безобразная сцена, я такого тут себе еще не позволяла.
— Ксюшенька, ты не разобралась… — пытался объясниться он.
— Тоже мне, декабристы. — меня несло, как ни разу раньше. — Те ни о чем не подумали, а ринулись на Сенатскую площадь. Ни один не думал, а что дальше? Вот убили бы Николая Павловича, и что потом? Были среди них экономисты, государственники, управленцы? Лишить страну лидера, уничтожить все государственные институции и ждать всеобщего благоденствия — гениально. Только вот обычно этим пользуются соседи, которые успевают оторвать куски от бедствующей страны.
— Ну успокойся, милая, это мужские разговоры. Они слишком волнительны для женщины. — он обнял меня, несмотря на сопротивление, и гладил по спине.
— А о семьях своих, о близких, кто думал? Это сейчас так романтично быть декабристкой. «Во глубине сибирских руд» и все такое. А на деле — родители с разбитыми сердцами, дети, выросшие в разлуке с родителями, десятки умерших во младенчестве из-за недостатка медицинской помощи. И что взамен? Не было, нет и не предвидится идеального государства, с себя нужно начинать всегда, а не с внешних врагов. — расплакалась я.