Матрена Саввишна кивала, как китайский болванчик у Фролушки в кабинете.
— И дорого ль возьмешь? — ну вот наконец-то включилась купеческая жилка, а то я уж думала не очухается.
— Нитки, говорю, особенные, дорогие. 80 рублей. — Глаза округлились, но удар сдержала. — Шелком-то шить — потом из самого интересного места нитки повалятся — совсем неудобно выйдет. А эти особенные, растворяются. Даже врач не определит (вот тут вру, потому как вменяемый врач это рукоделие определит, а вот то, что Люська от щедрот в свое время наваяла мне — не определил. Поэтому теперь я реально побаиваюсь секса, дома к гинекологу с подобным сходить все откладывала, а теперь вот…)
— Недешево, сударыня.
— Недешево, — согласилась я и долила остатки настойки. — Так мне с этого что? Еще 30 рублей за операцию. Вам особую скидку даю, как очень душевной клиентке, с другой бы и сто рублей взяла. — Душевная клиентка чуть покраснела. — И еще за 20 рублей забываю про все, о чем мы тут разговаривали.
— Как забываешь?
— Да вот просто помню, как Вы травки успокоительные покупали. Про житье-бытье мое расспрашивали, и жалели сироту.
Клиентка мялась и страдала.
— Матрена Саввишна, давайте поступим так. Вы заплатите только за материалы, а мое вознаграждение принесете после свадьбы. — очень рискованное предложение, но нужен рекламный агент и эта купчиха мне подойдет.
— И прямо здесь что ли? — Она огляделась и уставилась на окно. То самое, в котором кукольная медсестра подавала страждущим поднос с пилюлями.
— Ну что Вы. Я у купца Калачева, Фрола Матвеича, благодетеля моего, комнатку снимаю, туда и заходите с утра. Мы с девицей побеседуем, а Вы шоколад можете выбрать для стола.
* * *
Дамы пришли к самому открытию лавки и были необычайно бледны. Матрена Саввишна уже домучила прежнюю сумочку и теперь блистала новой, цветным бисером вышитой. Мы с Агафьей пошли наверх.
— Раздевайся.
Агафья оглядела мои апартаменты и поджала губы.
— Вот поэтому нужно выходить замуж и убедить мужа, что ему за счастье обеспечивать тебе роскошное житье. — пробормотала я.
— И то правда.
— Тяжела ли ты матушка?
Та головой замотала. Ну ей виднее.
— Укладывайся на стол. Да, прямо на стол и на эти подушки. Вот, ноги так и так…И давно ли срамные дела были?
— Так как к Вам приходили….
А, ну это уже попроще будет.
А теперь эфир под нос, шторы чуть одернуть, кисею оставить, инструменты из шкафа достать и вперед, с песней.
Два года прошло, а руки-то помнят. Напевая кое-что из песенок моей юности, я чуть было не прослушала стук в дверь.
Вот что за нахер, а?
Я прикрыла натюрморт на столе ширмочкой и подошла к двери.
— Ксения Александровна, пустите на два слова. — полушепотом блеяла мать пациентки.
Я молча открыла дверь, приложила палец к губам и завела ее к себе. Дышать стало тесно. Отодвинув ширму и зажав вскрик купчихи, я тем же шепотом пояснила картину.
— Вот эти четыре шва создают hymen. На латыни так девство зовут. В брачную ночь оно все снова порвется и все будут счастливы.
Ну кроме невесты, само собой. Она и от нашатыря-то не обрадовалась. Слезть со стола я ей помогла, одеться тоже, и вот скоро она поймет, что боль останется надолго. Про то, что крови будет еще больше на свадьбе я ей говорить не стала.
Пока мы наверху предавались вышиванию крестиком, купчиха Прянишникова набрала недельный запас шоколада, так что Фрол Матвеич смотрел на меня с умилением.
— Хорошая у Вас, Фрол Матвеич, помощница в делах. Не хуже любой родни будет.
— Да уж, Бог послал.
* * *
В четверг с утра в лавку заехала чета Прянишниковых. Я сидела за конторкой максимально сливаясь с интерьером, потому как Фёдор Никитыч был из тех купцов, что двух быков на спор узлом свяжет. И не факт, что хвостами. Но зашел он к нам в настроении хорошем, принял многословные поздравления с удачной свадьбой, пожелал угоститься конфетами с ананасным марципаном, купил на пробу еще несколько коробок лакомств, а супруга его передала сиротинушке кулек орешков со свадебного стола. Я счастливо разулыбалась, поблагодарила щедрую гостью, и лишь у себя рассмотрела, что среди орешков серьги с аметистами лежат. Оно, конечно, подороже 50 рублей, но наличка бы тоже не помешала. А… Купюры вложены между слоями бумаги. Предусмотрительная женщина.
* * *
Матрена Саввишна хранила секрет недели две. А потом пришла в аптеку с высокой, тонкой как жердь дамой с поджатыми губами. Не в пример уютной и какой-то домашней Матрене, та была наряжена в элегантный парижский туалет, чем несколько выделялась из купеческой массы, которая до сих пор еще носила налет крестьянского происхождения. Как я поняла, часть купцов втайне гордилась тем, что произошла из незнатного сословия, а теперь может себе позволить куда больше, чем иные князья. Другие же мехом внутрь выворачивались, чтобы стать неотличимыми от дворянства. Так что ко мне принесло даму из другого лагеря.
— Чем могу Вам помочь?
— Доброго здоровьюшка, Ксения Александровна! — Матрена Саввишна чуть разрумянилась от смущения.
— Изволите чайку?
— Да, чайку будет в самый раз.
* * *
И потянулись в дом купца Калачева матери семейств с дочерями на выданье. По будним дням сложился особый ритуал, когда с утра пара взволнованных грядущим торжеством дам проходили в мою комнатку, откуда через час-полтора выходили бледны, но довольны собой и увозили корзину шоколада. Спустя несколько недель я пришла к выводу, что пора расширять линейку товаров, так как узнаваемый шоколад на столе становился нездоровым маркером для посвященных. И мы перешли на продажу нижнего белья. Заодно и себе кое-что прикупила. Какое-то особое очарование есть в этих кружавчиках, но панталоны с открытой попой — жесть.
Не сказать, чтоб широкой колонной шли, но на новый гардероб к Рождеству уже хватило. Поначалу заглядывали купчихи, а потом потянулись и барышни в вуалетках. С этими было посложнее, но тариф я увеличивала — товар брали не всегда, а хозяину прибыль приносить надо. Не все имели возможность тряхнуть родителей, так что копился у меня и запас девичьих украшений — жемчугов, браслетов эмалевых, брошек, шпилек с камушками… К Масленице я была морально и материально готовой невестой с сундуком приданного.
— Неугомонная Вы, Ксения Александровна, — повторял Фрол, подбивая к вечеру кассу.
— Дурная, но доходная. — я никогда не спорила с очевидным.
Часть 2
1. Пасхальные подарочки
16 апреля 1894 года мы с Фролом возвращались с пасхальной всенощной вдвоем… Аптекарь простыл и не рисковал высовываться на холод.
Исповедь и причастие после поста дают совершенно особенное настроение, когда хочется быть лучше, совершать добрые поступки, любить…Моя вторая Пасха здесь. Обживаюсь потихоньку.
Мы не торопились — после смерти Анфисы Платоновны нас особо-то никто и не ждал, так что прогулка обоим показалась кстати. Шли молча, аккуратно неся в себе праздник. От Ильинской площади с ее храмом до нашего дома в моем девичестве я добегала минут за 15, но здесь и сейчас дорога вполне могла занять и час. Иногда мимо проезжали возки, в которых горожане с улыбками ехали домой. Каждый в ладонях нес кусочек воскресения Господнего, и струйки крохотных огоньков растекались по улицам. Мы миновали кладбищенскую ограду, прошли овраг, рассекающий Ильинскую улицу и потихоньку пошли вверх. Каждый встречный, независимо от сословия, говорил «Христос Воскресе!» и мы отвечали с легким полупоклоном «Воистину Воскресе!». Что-то праздничное в двадцатом веке было безнадежно утрачено.
На углу Петиной улицы нам наперерез сложным зигзагом шел офицер. Невысокого роста, щуплый, большеглазый. По всему видно — из веселого дома шел: расхристанный, шинель кое-как накинута, в руке револьвер.
— Пресвятая Богородица…. - перекрестился Фрол. — Нешто и в святой день блудят?!
— Христос Воскрес! — проблеяла я.
Офицер поравнялся с нами, сфокусировал взгляд на мне, поклонился и с тихим «Не надо, не могу, хватит!» приложил дуло к виску.
Вот это поворот.
— Нет! — я бросилась на него, рука дрогнула, пуля ушла в небо, а мы с несостоявшимся самоубийцей упали на землю. Хорошо хоть подморозило — не в грязь. Все трое задумчиво смотрели на дымящийся ствол.
— Воистину Воскрес! — договорил Фрол.
— А давайте чайку выпьем. Праздник же. — на автомате предложила я и умоляюще уставилась на Фрола. Как-то сложилось, что эта формула срабатывала в других ситуациях, повезло и сейчас. Фрол помог встать мне, как кутенка поднял и оттряхнул впавшего в ступор военного, и бодро, едва ли не вприпрыжку мы отправились домой.
Агафья накануне еще отпросилась к родным, наготовив всего, лавка по случаю праздника была закрыта, и нам никто не помешал. Расположились в столовой.
Мы усадили все еще глубоко погруженного в себя офицера на диван и отошли.
— Ксения Александровна, что делать-то думаешь? — долгим взглядом уставился Фрол.
— Ну не бросать же его. — я как-то не подумала изначально о подводных камнях ситуации. — Оклемается — домой отправим.
— Пистолет-то куда дела?
— Вот. — Оказывается, это настоящий Смит-и-Вессон.
Я про них только в книжках читала, а тут в руках держу. Случились у меня очень непродолжительные отношения с коллекционером оружия, по итогам которых я научилась двум вещам: обращаться с оружием и убегать от одержимых всех мастей, так что разрядить его я с четвертой попытки сумела.
— И это умеешь?
— Чуть-чуть.
Он стоически вздохнул, снова не задал ни единого вопроса и переложил пистолет поближе к задремавшему офицеру. Спящий, он выглядел совершенно безобидно. Темные волосы, чуть кудрявые на концах, длинные ресницы, пухлые губы под едва пробившимися усиками. Не такой уж он и низкий — просто рядом с Фролом все кажутся щуплыми. Через 20 лет будут командовать полком. Если повезет — успеет эмигрировать. Или нет.
Мы совместными усилиями сняли шинель, укрыли одеялом и оставили в покое.
Рассвело. Я накрыла на стол, и мы сели завтракать, тихо, по-семейному. К обеду ожидали Рябинкина, возможно, другие соседи заглянут, а тут у нас этакий натюрморт.
Мы похристосовались, обменялись подарками — я подобрала шефу новое перо, а мне перепало нарядное платье. Офицер спал.
После недолгих препирательств решили перенести его в мою новую спальню.
Фрол был в принципе против, ибо неуместно и срамно, на что я снова упомянула об отсутствии всяческой репутации, и он обиженно засопел.
* * *
Гости шли чередой. Все-таки формально мы еще пребывали в трауре, так что большого приема делать не стали, но яиц и куличей нам принесли немало. Гость продолжал спать, и я уже пару раз проверяла у него пульс.
К вечеру пришел Рябинкин с друзьями и Фролушка сел с ними за стол. Я немного поразвлекла честную компанию и удалилась к себе.
Занять себя было определенно нечем. После смерти старой хозяйки обязанности у меня стали более рутинными и выполняла я их быстро. Поэтому покопалась в конфетнице, нашла любимые марципаны и устроилась в кресле у подсвечника с гитарой. Праздник же, значит можно и с ногами залезть. Я тихо.
Всегда до слез. С детства.
Я уже почти доиграла, когда со стороны кровати послышался шорох. В сумерках на белоснежной коже лица темные глаза особенно ярки.
— Христос Воскрес, сударь! — я улыбнулась ему как родному.
— Воистину Воскрес!
— Вам, пожалуй, стоит одеться.
Ну до чего восхитительно, когда мужчина умеет краснеть! Есть в этом времени какая-то невинность. При этом она локализована по разным сословиям — уличные дети тут лет с восьми уже ничему не смущаются, а вот люди благородного происхождения зачастую впадают в краску. Трудно им придется.
Я прихватила гитару и отправилась к гостям.
— Ксения Александровна, Ксения Александровна, сыграйте нам! — ко мне подсел почтовый чиновник Катусов. Этот взъерошенный худощавый шатен вряд ли когда станет героем Рябинкину, но в революцию уйдет с ушками.
— Ах, господа, разве я могу вам отказать.