Где горы мусора, плевелы рабства, Там мы зажжем свой факел смерти, И главный изверг дал этой чаше Свое имя, опозоренное в веках...
Да ведь это же о той самой зеленой чаше, о которой я сам только что думал! «Слава, мне очень хорошо думается за рулем». Главный изверг — да, конечно же, это Ленин! Центральный стадион имени Ленина! Они хотят взорвать Лужники — завтра!
Я открыл «бардачок» и вынул карту Москвы. Сегодня они завезут взрывчатку на пять объектов вокруг стадиона, Троян под видом обеспечения безопасности генсека организует закладку динамита. Все резервы взрывчатых веществ должны быть переброшены к основному объекту 0. О — не только основной объект, это еще и графическое изображение центральной арены стадиона. «Мы изведем рабство в одну секунду...» Катастрофа небывалой мощи — это взрыв стадиона Лужники, где будут более 100 тысяч зрителей! И среди них Ира, Лидочка и Леля Меркуловы, тысячи других Ирок, Лидочек и Лель, не имеющих никакого отношения к войне за власть, ко всему этому сумасшествию...
Милицейская «Волга взревеламощным мотором, и через десять минут я уже несся по проспекту Мира к дому Меркулова.
19
Меркулов брился у зеркала, а я сидел на краешке ванны. Мне хватило десяти минут, чтобы рассказать самое главное. Кончик носа Меркулова был таким же белым, как мыльный крем на щеках, — он всегда бледнеет, когда волнуется.
Он добрился, вымыл лицо, протер его махровым полотенцем:
— Саша, сейчас мы поедем к Моисееву!
— При чем здесь Моисеев? Мы должны срочно сообщить о заговоре тем, кого это касается В-первую очередь...
— Но мы также против утечки информации. Не так ли?
— Но при чем здесь Моисеев?!
—Семен Семенович пять лет проучился в одной группе на юрфаке МГУ с нынешним генсеком. В пятьдесят втором он дал ему рекомендацию в партию. Такие вещи, думаю, не забываются. Поэтому через полчаса он позвонит своему крестнику и договорится о встрече. Хотя бы на пять минут. При всей колоссальной загрузке генсек сможет уделить пять минут своего драгоценного времени для того... для того, чтобы спасти свою драгоценную жизнь.
—Семен Семенович, прошу извинить за ранний визит, — сказал - Меркулов, как только Моисеев отпер нам дверь.
—Какой же ранний, Константин Дмитриевич! Я уже давно на ногах. Вот сыновьям хворост готовлю. У них праздник сегодня, дипломы в техникуме получают. Я и решил побаловать их «маминым хворостом». Мать им всегда в праздник хворост этот жарила.
В квартире нечем было дышать. Пахло подгоревшим маслом, и дым стоял коромыслом — впору было вызывать пожарную команду.
И время у нас ушло не столько на подготовку Моисеева к «монаршему звонку», сколько на ликвидацию последствий его деятельности по приготовлению хвороста. Пока мы с Семен Семеновичем наполняли хворостом все подходящие и неподходящие емкости, Меркулов договаривался по телефону с прокурором республики Емельяновым. Меркулов является исключением, которому осторожный и хитрый прокурор республики доверяет, можно сказать, безоговорочно.
Моисеев заставил меня сгрызть одну закорючку хвороста, оказавшегося на удивление вкусным.
— У меня, Александр Борисович, накладка с рецептом вышла. По Аниным записям полагается взять одно яичко, полстакана муки и скорлупку воды. Я подумал, что это уж больно мало, и увеличил пропорции в четыре раза.
От Моисеева до Прокуратуры РСФСР рукой подать, минут пять ходьбы нормальным шагом. С учетом хромоты Семена Семеновича минут восемь. Мы пересекли Неглинку и пошли вверх по Кутузовскому мосту...
Помощник прокурора республики провел нас в кабинет Емельянова и вручил Меркулову справочник с телефонами партийно-правительственного аппарата. В кабинете несколько телефонов. На отдельном столике — кремлевка, по этому красному телефону можно соединиться с любым руководителем союзного или республиканского уровня и даже с генсеком. Емельянов на совещании, по помощник получил от него указание, поэтому он так добр с нами. Он объясняет нам, как пользоваться кремлевкой, и удаляется...
Моисеев крутит диск, в его свободной руке — сигарета, и я вижу, как дрожит ее огонек.
— Алле, алле... Это квартира Михаила Сергеевича? Здравствуйте, это Моисеев Семен Семенович...
Из прокуратуры Федерации... Позовите, пожалуйста... Он меня знает... Миша? Михаил Сергеевич? Это вы?
Это ты?.. — заговорил Моисеев петушиным голосом. — Нам нужно срочно увидеться, поговорить. Это очень важно.
Семен Семенович притушил сигарету в пепельнице и нижней губой слизнул пот, выступивший над верхней.
—Кто звонит? Семен... Семен Моисеев... Это Семен, узнал, Миша?!
Семен Семенович, не закрывая трубки, сообщил нам радостно:
— Он меня узнал — Миша!
И потом снова в трубку.
—Очень серьезное дело Михаил Сергеевич! Хотя бы на десять минут. Лично вас, лично тебя касается, и всего нашего государства. Разве иначе я бы осмелился тебе позвонить. Хорошо, хорошо, все понял. Я хоть сейчас готов подойти, что тут идти-то, от Кузнецкого моста до Кремля?!
Потом Моисеев слушал, сдвинув к переносице седые брови.
—К половине десятого? К бюро пропусков? Там где Спасские ворота? Хорошо, хорошо, договорились. К полдесятого буду. До встречи, Михаил Сергеевич!
Моисеев положил трубку. Пот струился по его лбу и щекам. Он наклонился к аппарату и торжественно произнес над его сияющей поверхностью.
— Моритури те салютант! Что на латыни означает «Идущие на смерть приветствуют тебя!»
Меркулов, не говоря ни слова, налил из графина воды и вытащил из кармана коробочку с таблетками.
— Ну-ка, Семен Семенович, примите-ка таблеточку элениума.
— Итак, Семен Семенович, прежде всего о заговоре Агаркина и готовящемся взрыве Лужников. Не забудьте показать документы. Во-вторых, о взрыве в метро и освобождении Геворкяна и остальных невиновных. Сделайте упор на «Афганское братство». Бели останется время—о вредоносных инъекциях ФАУСта. И лучше будет, если вы все это запишете в свой блокнот, —давал Меркулов последние напутствия Моисееву в то время как я счищал с его потертого кителя ворсинки и вязал ему галстук, только что снятый с шеи Меркулова.
Мы поставили муровскую «Волгу» возле 14-го подъезда гостиницы «Россия» и, сидя на заднем сиденье, ожидали возвращения Моисеева из Кремля.
— Идея создания тайной террористической организации «Афганское братство» явно принадлежала Агаркину, — сказал Меркулов.
— Зачем Агаркину эти фантазии, если в руках мощный спецназ?
— Заметь, Саша, Агаркин не только руководитель спецназа. Он председатель Совета обороны! Это первый военный на столь высоком посту. С момента создания Совета— с октября 64-го года — это кресло занимали только лидеры нашей партии.
— Если у него такая власть, зачем ему мараться с какими-то безумными террористами?
— Чтобы у маршала Агаркина была реальная сила, а не просто номинальная власть, как, скажем, у Председателя Президиума Совета, он и создал спецназ... Он собрал в железный кулак подразделения хорошо обученных бойцов, распыленные ранее по различным военным ведомствам... Но чтобы сформировать такую силу, нужно обоснование.
Агаркин объявил: спецназ — штурмовые отряды партии! Это понравилось, и генсек клюнул на эту удочку. Ему тоже нужна независимость от КГБ, МВД и Минобороны.
— И ты считаешь, что Агаркин обманул генсека?
Меркулов насупил брови.
—Вот именно, точное определение. Маршал обманул генсека. Спецназ — вовсе не штурмовые отряды партии. Спецназ — Штурмовые отряды маршала Агаркина! И Совет обороны, возглавляемый им, — лишь кончик айсберга. В его основе — разбросанные по всей стране «даже за рубежом опорные пункты нарождающейся власти — батальоны спецназа...
— Видел я в Афганистане эту нарождающуюся власть, — пробормотал я. — Но зачем все же Агаркину при его батальонах еще и «Афганское братство»?
Меркулов говорил, нагнув голову и глядя исподлобья.
— В принципе я не имею ничего против армии.
Более того, я симпатизирую военным. Сейчас в нашей армии большой процент технической интеллигенции. Люди, закончившие академии, институты.
Они понимают обстановку. И в центре, и на местах.
Вот если бы речь шла о них, если бы они подошли близко к власти, — не знаю, как бы я к этому отнесся. Возможно, даже и поддержал... Но сейчас речь
идет не о власти военных, а об узурпации власти одним человеком. И путь его к власти таков... Запоминаем, что в случае возникновения массовых беспорядков во всесоюзном масштабе Совет обороны
имеет право воспользоваться новым законом и объявить в стране чрезвычайное положение. А это значит, что вся власть от нашего треугольника —
Политбюро, Президиум, Совмин —переходит к Совету обороны! А Совет — это не умные, патриотически настроенные технари-военные, о которых шла
речь выше, а... маршал Агаркин! Вся власть переходит к нему. Дальше. Что нужно, чтобы объявить это чрезвычайное положение?.. Нужна соответствующая обстановка в стране. Нужны беспорядки —массовые беспорядки! Каким образом они могут быть вызваны? Ответь! Я выпрямился:
— Взрывы в метро, взрывы на стадионах, взрывы на атомных электростанциях... Мало ли объектов...
— Верно! Возникает немаловажный вопрос: кто может совершить подобные, перечисленные тобою, Саша, чудовищные диверсии?!
—Террористическая организация!
— Вот почему, Саша, Агаркину мало одного могучего спецназа и ему так нужно еще это «Афганское братство», которое устраивает массовые беспорядки, а спецназ — их подавляет! В результате такой комбинации маршал Агаркин получает неограниченную власть... Алле-гоп! И на арене новый диктатор! Таким образом, спецназ и братство—две стороны одной медали... Вот и готов, Саша, ответ на твой вопрос, зачем Агаркину «Афганское братство». И намеченный им на завтра взрыв в Лужниках — лучшее доказательство!
Меркулов горячился и тем самым выпадал из своего привычного образа. Он нервно закурил, пламя зажигалки высветило часть высокого лба и упрямый, выдвинутый вперед подбородок. Протянул пачку «Дымка» мне и продолжал:
— Агаркин ловко воспользовался препаратом ФАУСт, снимающим «охранительный разум» у человека. Внедряя его, он объяснил в Политбюро, что в условиях атомной войны не обойтись без подобного средства — иначе в панике солдаты и офицеры убегут от пультов и ракет при атомной атаке. В прошлую войну, особенно в первые месяцы, у наших бойцов возникла так называемая «танковая боязнь» —при лобовой атаке немецких танков они в панике бежали из окопов. Массовый психоз, вызванный приближением атомной или водородной бомбы, куда сильнее. Чтобы преодолеть «атомную боязнь», нужен сильный психологический допинг. Этот допинг— предложенный Агаркиным препарат ФАУСт... И снова Агаркин обкрутил Политбюро. Он с помощью ФАУСта не только подчинил себе людей в Афганистане. Он подчинил их своей воле здесь, в Москве. В этом плане «Афганское братство» — явление политическое!
—Хорошо, Костя, то есть, конечно, ничего хорошего. Но предположим, Агаркин захватывает власть. Расставляет своих людей на командных постах. Спецназ — его верный цепной пес. Зачем ему «Афганское братство» теперь?
— Вспомни, что тебе говорил Рогов об оборотной стороне медали в применении наркотика: склонность к преступлениям, чрезмерная жестокость в мирной жизни. Расчет Агаркина — руками безумцев захватить власть. А потом избавиться от них, уничтожить как преступников. Ведь у них есть списки всех солдат, кому сделаны инъекции. Кроме того, не забудь, что солдатам эти инъекции делали без так называемого стабилизатора, им всем без исключения — дорога в дом для умалишенных или лагерь. Поэтому Агаркину не составит большого труда расправиться со своими подручными уже на следующий день после своей победы. Я думаю, что ты с Грязновым и Жуковым раскрыл колоссальное преступление, и сейчас самое главное, чтобы наш генсек поверил Семен Семеновичу.
Меркулов замолк на мгновение, чтобы тут же продолжить с несвойственным ему подъемом.
—Я не сомневаюсь в порядочности генсека! Поверь, он не только ликвидирует заговор и не допустит взрыва, но и организует открытое следствие, а потом и суд, правый и честный! И я уверен, что все будет им сделано по закону. А невиновные будут освобождены из тюрьмы с извинениями.
Я не узнавал Семена Семеновича. Нас покинул — старый и больной человек. А явился эдакий трибун с горящим взором и румянцем во всю щеку.
— Ну как? — спросил я, лишь Моисеев открыл дверцу.
Меркулов конкретизировал мой вопрос:
— Он вам поверил, Семен Семенович?!
Моисеев плюхнулся в кресло. Он с нескрываемой радостью улыбался нам:
— Да, да, да! И еще раз да! Он поверил! Миша мне поверил! Он так благодарил меня! Нас всех!
Я же вам говорил: Миша — человек! Коммунист с человеческим лицом! Он так занят, а меня принял. Если бы только видели — как он меня принял! Отложил на час встречу с каким-то ШавШанкаром. А как угощал! Расспрашивал! Вспоминал! А память! Какая у него память! Ведь все помнит! Вспомнил, как я ему деньги со стипендии на костюм одалживал... Вспомнил, как мы из-за одной студентки поссорились. Как я ему рекомендацию в партию давал!..
Семен Семенович явно пребывал в состоянии эйфории. Эйфория — то повышенное, радостное настроение, чувство благополучия и довольства... не соответствующее объективным обстоятельствам. Так сказано в словаре русского языка...
— Простите, Семен Семенович, а что конкретно сказал он про группу Геворкяна,—спросил Меркулов, — когда их выпустят?
Наступило молчание.
— Конкретно про это разговора не было. Сказал — разберется. И еще! Миша сказал, что сообщение наше о заговоре — чрезвычайное. И при мне он назначил заседание Политбюро на два часа дня. И еще он сказал, что все вопросы, с которыми я пришел, будут обсуждены на этом заседании. Не волнуйтесь, Константин Дмитриевич!
Я знаю Мишу. Он примет правильное решение. Геворкяна и его ребят завтра же освободят из Лефортова...
Я сидел в своем кабинете, ничего не делая. Просто сидел за столом и думал... ни о чем... Несколько раз я снимал трубку с телефона и снова опускал ее на рычаг. Наконец я набрал номер Гречанника в Лефортовской тюрьме, где работала в этот день Лана...
—...Почему ты выбрал это кафе! — усмехнулась Лана одними глазами. — Плебейство какое-то.
Мы сидели с ней в открытом кафе сада «Эрмитаж», там, где сидели двое преступников на следующий день после убийства Ким. У меня очень мало времени для разговора — мне надо успеть до конца рабочего дня вернуться в горпрокурату-ру. Но я никак не могу начать последний акт своего расследования. Официантка принесла нам кофе с ликером, и я выказал большую озабоченность разворачиванием кусочков сахара.
— Если ты собираешься сделать мне предложение, то торопись, а то будет поздно, — откровенно смеется Лана, я все молчу и тщательно
размешиваю ложечкой в кофе ликер. В голове уменя все еще вертятся несуразные стихи Гудинаса и не дают сосредоточиться. «Где горы мусора, плевелы рабства, там мы зажжем свой факел смерти...»
Она должна нести ответ перед законом за соучастие в убийстве Ким, Вани Бунина и молоденького курсанта Морозова. Но я хочу увидеть испуг в ее зеленых глазах, я хочу сам сказать ей все, что я о ней знаю, и ощутить триумф победителя.
Порыв ветра сдул со столика обертки от сахара. Лана прижала ладонями волосы к вискам, и лицо у нее сделалось напряженным. Ветер был ее врагом. Он мог сорвать и разметать ее красивые пышные волосы. Я вспомнил, как она повязала косынку, когда мы ехали в машине и ветер врывался в открытые окна. Это было еще в той жизни, где были живы Ким и Ваня Бунин.
—Я знаю, кому открыла дверь Ким, Лана. Двое парней в черных куртках поднялись на этаж, где была квартира Лагиных. Они не сразу позвонили, потому что одному из них нужно было время. Для чего ему были нужны эти десять — пятнадцать секунд, Лана?