У меня сжалось сердце: когда-то на Фрунзенской жила Рита, почти три года прошло, как она погибла, и только связка ключей, ей принадлежавших, до сих пор покоится на моей книжной полке... Целая вечность миновала с тех пор, и сейчас другая женщина вошла в мою жизнь.
Я не видел Лану два дня, даже как будто забыл о ней — смерть Ким вырвала меня из повседневной жизни — забот, печалей и радостей...
Стоп! Я так резко нажал на тормоз, что меня даже крутануло на перекрестке. Я развернулся на площади каким-то немыслимым образом и рванул обратно к Сивцеву Вражку, где жили славные ребята Юля и Олег, архитекторы со смешной фамилией Чи-пига. Олега я нашел на его обычном месте — выходные дни он проводит под машиной, без конца ее ремонтируя.
— Привет, Саш — крикнул он, высунув голову из-под кузова, — я сейчас быстренько, подожди.
Он снова спрятался, застучал инструментом и сдавленным голосом продолжал:
— Сейчас сообразим что-нибудь... Бутылка есть.
Юляха сварганит закусон...
Наконец он вылез и стал вытирать руки ветошью. - Олежка, я, собственно, к тебе по делу...
— Вот и хорошо, за рюмашкой и поговорим.
— Да ты знаешь, мне надо, чтобы ты порылся в справочниках, или как там у вас — в буклетах? — Я достал фотографию «лыжника». — Мне бы хотелось узнать, что это за развалины.
Олег глянул на снимок и сказал:
— Это Царицыно, Екатерининский дворец, возводившийся по проекту гениальных Баженова с Казаковым, но, увы, строительство было заморожено по монаршему повелению Екатерины. Теперь новый «гений» Илюша Глазунов хочет восстановить кое что и организовать музей. А львиная морда — принадлежность потешинского домика на центральном острове Царицынских прудов...
— Как это ты с ходу? Олег, ты уверен, что это там? Он засмеялся:
— Если я спрошу тебя, например, что такое... — он поднял глаза вверх, — а, вот—что такое «необходимая оборона»? Тебе что — в справочниках надо будет копаться? Ну, давай, пошли, выпьем.
— Олег, не могу, надо ехать.
— У-у, что-то серьезное, да?
— Надо отыскать этого парня.
Олег посмотрел на часы:
— Через полчаса уже будет темно, что ты там найдешь?
Честно говоря, мне самому очень хотелось посидеть у ребят, а прогулка вокруг Царицынских прудов в десять вечера в субботу не сулила никакой перспективы. Я спрятал фотографию в нагрудный карман и сказал:
— Ладно, пошли.
Первым делом я позвонил в МУР, сообщил номер Чипиг, по которому меня в экстренном случае можно найти в течение этого вечера.
— Турецкий, — обрадовался дежурный,— тебя целый день разыскивает какая-то девица. Не соглашается разговаривать ни с кем другим. Говорит, только ты в состоянии разобраться.
— Девица имеет правильный путь суждений.
— Не выпендривайся. Давай номер телефона.
Через минуту звонок:
— Александр Борисович, это Люда Корабельникова. Я не знаю пригодится ли вам это.
— Во-первых, здравствуй, Людочка. Во-вторых, пригодится все, что ты скажешь.
— Ой, здравствуйте... Я вот вчера как-то вдруг представила их себе и вспомнила, что у здорового парня в руках была книжка, а вот что касается второго...
— Стоп, Люда. Что за книжка — записная?
—Ой, ну это я так выразилась. Книга. Довольно толстая. В темной обложке. По-моему, не очень новая...
Убийца — любитель чтения. Идет на дело и прихватывает с собой приключенческий роман. И надо опять ехать к Лагиным и производить дополнительный осмотр. Книгу могли забыть при бегстве. Или она принадлежит Ким.
— Вот, это все про книгу... И вот у меня еще есть некоторое соображение... то есть мне кажется, что молодой парень, в общем... гомосексуалист...
— Что?!
— Я знаю, это очень глупое соображение, но мне так показалось...
— Людочка, почему тебе так показалось? Что-нибудь особенное в походке или... или эти двое вели себя соответствующим образом?
— Да нет... Извините меня, Александр Борисович, я не знаю почему. Просто я почувствовала это инстинктивно...
Акселерация принимает в наши дни гигантские размеры. Я, например, инстинктивно эту публику не знаю. Даже в толпе гомиков у метро «Сокольники», где они обычно встречаются, я не могу с уверенностью сказать, кто есть кто. Но где эта девочка черпает свои инстинкты? — А ты что, многих из них знаешь?
— Ой, что вы! Вот, говорят, в парикмахерской на Ленинском проспекте один парикмахер... Я его хорошо знаю, у него моя мама причесывается. А так больше никого.
Даю задание МУРу, от меня по цепочке идут дополнительные сведения к фотороботам разыскиваемых преступников.
* * *
Я заночевал у Чилиг и спал глубоким сном без сновидений. Настойчивый луч утреннего солнца лег мне на лицо. Я открыл глаза: сквозь деревянные прутья свешивалась с кроватки смешная пятка маленькой Катьки.
Я тихонько открыл холодильник, налил себе черносмородинового киселя и съел холодный блинчик с мясом. Маленькая кухонька — повернуться негде — сияла чистотой и «модерном»: Чилиги своими руками недавно сделали ремонт. Ну могут же люди жить нормально, иметь детей и выходные дни, идти куда хотят и не оставлять никому номер телефона, по которому их будут поднимать среди ночи, вызывать с танцплощадки, отрывать от рыбной ловли или варки пельменей. Да, я сам выбрал свой путь. Но я уж не был, как три года назад, непоколебимо уверен в правильности своего выбора.
Я сразу узнал руины царицынского дворца, хотя сейчас, летом, все выглядело по-другому, чем на черно-белом снимке, сделанном зимой. От развалин меня отделяло водное пространство пруда, покрытого сейчас рябью дождя.
—Эй, молодой - красивый, лодку, что ли, хочешь?
Из зеленой будки вылез хромой мужик с всклокоченной бородой.
— Спасибо, как-нибудь в следующий раз. Скажите, вы не знаете, здесь есть лыжная база?
— Ты что, свихнулся, друг ситный? В июне — какие тебе лыжи?!
— Ну, я имею в виду — зимой. Мне надо найти кого-нибудь из служащих.
— А-а, служащие — это мы и есть. Я то есть. Летом — лодки. Зимой — лыжи.
Хромой мужик долго изучал прокурорское удостоверение, недоверчиво сверял мое фотоизображение с оригиналом. Так же долго осматривал фотографию Ким с «лыжником».
— Кореяночку эту видали мы здесь в зимний период. И паренька тоже. Натворили чего? Девчонка, кажись, из Москвы. А паренек — бирюлевский, это уж точно. Видел его несколько раз неподалеку, на станции Бирюлево - Пассажирская, одет был в железнодорожную форму. Между прочим, здесь вели себя прилично. Хотя и целовалися...
Станция Бирюлево - Пассажирская. Линейное отделение железнодорожной милиции. Дежурный слушает с вниманием. Уходит в ленинскую комнату. Оттуда слышен звук домино. Приводит румяного старичка неопределенного возраста, одетого в майку и фуражку железнодорожника.
— Матвеев, — спрашивает дежурный, — не встречал этого в лыжном? Следователь из Москвы интересуется.
Матвеев отставляет фотографию на расстояние вытянутой руки.
— Дубов это, младший, Алексей, помощник машиниста из нашего депо. Сейчас не работает, в прошлом иль в позапрошлом мобилизован в Советскую Армию. Папаша, Дубов Николай, проживает в городке железнодорожников. Вокзальная три, корпус пять, а вот квартиру запамятовал. Ну, да там скажут...
Огромный двор. Беседки, столы доминошников, гаражи, вплотную примыкающие к пятиэтажкам. Всюду люди — на лавочках, на подоконниках, в открытых настежь гаражах. Спрашиваю, где квартира Дубовых. Сразу стало тихо. Я вхожу к Дубовым и все понимаю. В комнате в углу, как икона, — в траурной рамке портрет Алексея Дубова.
— Погиб наш младшенький, погиб... Вчера было сорок дней, как погиб наш Алешенька, — говорит отец.
— А где же он погиб? — зачем-то спрашиваю я. Отец молчит. Отвечает мать, которую я сначала даже не заметил, такая она маленькая и сухонькая:
— В вашем проклятом Афганистане погиб! Где ж еще! И даже не сказали, где могилка. Своих-то сыночков не посылают, при себе держат.
Дубов смотрит на меня с ненавистью. Превозмогая себя, я все же задаю им вопрос:
— Простите меня, но это важно, вы знаете Ким Лапшу? С ней встречался ваш сын... — И я показываю Дубовым фотографию.
Дубова отворачивается от меня. Плачет. Дубов отрицательно качает головой:
— Не знаем мы никаких ваших шалав...
Рома Розовский среди коллег слыл фантазером. Сам же он себя считал представителем новой отрасли науки — криминальной психологии, что находятся на стыке судебной медицины и права. В своей диссертации, которую он двадцать пять лет тщетно пытался защитить, он доказывал, что версии следствия по горячим следам может разработать только специалист, который является одновременно и медиком и криминалистом. Как бы в подтверждение своей концепции Розовский, помимо медицинского факультета, закончил вечернее отделение юрфака. Для меня же так называемые фантазии этого эксперта-медика были если не руководством, то по крайней мере стимулом для дальнейшего хода расследования.
Кроме того, Розовский был истинным энтузиастом своего дела. Этого никто не отрицал, и мне не составило большого труда уговорить его произвести медицинское исследование трупа Ким, а попросту говоря, вскрытие — в воскресенье.
К четырем часам все было закончено, и мы сидели в кабинете заведующего моргом. Розовский, надев тонкие очки на кончик носа, сказал: — Давайте, Саша, приподнимем завесу таинственности этого дела. Вам — первое слово.
Аутопсия никому не доставляет удовольствия, а вскрытие трупа Ким подействовала на меня настолько угнетающе, что я с трудом заставил себя говорить.
— Двое в кожаных куртках подошли к двери и позвонили. Ким уже была в постели. Она, как была в короткой ночной рубашке, босиком подбежала к двери, посмотрела в дверной глазок, увидела только одного, которого, очевидно, знала, быть может, даже была с ним в близких отношениях, так как не надела халат, а сразу открыла дверь. У нас есть данные, что Ким боялась кого-то (эту фразу я произношу деревянным голосом), но тот, кому она открыла, был, как она думала, ей не опасен. Потом она увидела второго и бросилась на кухню...
— А вот и нет! А вот и нет! — обрадованно закричал Розовский. — Вы помните, как она лежала? Ну, в тот момент, когда вы ее нашли. Она бежала, я не спорю. Но не на кухню! Она бежала к входной двери! Убийца входит — я не знаю, сколько их было, — и просит, настаивает, требует какие-то документы, снимки или еще черт его знает что. И в какой-то момент моя пациентка решает удрать: она бежит из гостиной в коридор и... — Розовский вскочил с кресла и побежал к двери. Замер с поднятыми руками, — ...и ее настигает страшный удар. Нож или, если хотите, кинжал, вонзился под левую лопатку и перерубил дугу грудного позвонка! Он был брошен с расстояния не менее двух метров. А вы знаете, какой скорости может достичь нож, брошенный с такого расстояния? Десяти—двенадцати метров в секунду! А девчонка-то наша весила не больше 45 килограммов, ее этим ударом внесло в кухню. Ну, скажите, зачем ей надо было бежать на кухню? Не чаем же она их собиралась угощать!
— Рома, но ведь он должен быть профессионалом, этот убийца!
— Вот-вот, Саша, правильное слово. Этот человек — профессиональный убийца! Этого человека учили убивать! Ищите его среди охотников или циркачей. А может быть, военных?
5
Школьные друзья и подруги Ким, студенты юридического факультета, работники магазина «Тысяча мелочей», жители дома над этим магазином... В кабинет Грязнова на Петровке, 38, оккупированный мною в восемь часов утра, один за другим входили люди, свидетели по делу. Никто из них не был свидетелем в прямом смысле, но по нашему закону любое допрошенное следователем лицо — свидетель.
—Ты, Сашок, как наш участковый зубной врач,— издевается надо мной Грязнов, — десять минут — зуба нет — следующий! И очередь у тебя как в районной поликлинике — с полкилометра.
Сам я себе напоминаю заводную игрушку, которой задали программу — вопрос, ответ, вопрос, ответ, подпишите... Я спешил. Я ждал, что вот сейчас откроется дверь, войдет еще один свидетель и скажет... Но все говорили одно и то же, порой даже одинаковыми словами, и не было ни фразы, ни слова, за которое можно было уцепиться - стоп, вот оно! — снова: вопрос, ответ, подпишите... Обычная школьница, обычная студентка. Она и на юридический пошла лишь потому, что не обладала способностями ни к математике, ни к физике, ни к пению, ни к рисованию. Лишь в одной сфере она была компетентна — в сфере сексуальных отношений.
— Ничего себе девка, за один год семерым дала, — резюмировал Грязнов.
— «Восьмерым», — уточнил я про себя, раздражаясь.
Вслух же сказал, внимательно изучая угол стола:
— Возьми этих семерых в оперативную разработку. Мне нужно знать о них все. Не могу же я допрашивать подозреваемых вслепую. И второе, не в службу, а в дружбу: допроси, пожалуйста, Лагину, мать Ким. Сегодня она должна прилететь из Якутска. Матери знают о дочерях больше, чем отцы: особенно в интимных связях. А я еду в прокуратуру.
Закроюсь на ключ, чтобы никакая собака мне не мешала. Мне нужно просмотреть все, что вы собрали за эти дни, составить донесение генеральному прокурору и план следствия...
Но ничего этого мне сделать не удалось — в Московской прокуратуре был большой хипеж. На нашем прокурорском языке это означает, что начальство проводит очередную внутриведомственную проверку. На этот раз в силки попался прокурор-криминалист Семен Семенович Моисеев. Кто-то донес Пархоменко, что Моисеев устроил сабантуй в кабинете криминалистики.
Зампрокурора Москвы Пархоменко дрожал от страха: вдруг наверху узнают о пьянке, и притянут этот факт к криминальной смерти практикантки. В стране разгоралась невиданная противоалкогольная кампания. Постановления партии и правительства требовали наказывать руководителей ведомств, которые допускают выпивки на рабочих местах.
— Александр Борисович, кто был организатором этой безобразной пьянки во вторник? — Пархоменко спросил это с таким выражением, как будто речь шла об организации по крайней мере Большого ограбления поезда.
— Совершенно случайно... Мы...
— Случайно? Тогда я вам назову зачинщика: Семен Семенович Моисеев.
— Ну, что вы, Леонид Васильевич. У товарища Моисеева больна печень. Он — непьющий.
В таком духе шли, вероятно, «допросы» и других участников нашего сабантуя. Меня беспокоило одно: спросит ли Пархоменко что-нибудь о Ким. Но я надеялся, что о моем приключении никому не известно.
— Кроме того, работы у меня по горло. И отвлечение меня от дел, контролируемых высшими партийными органами, противоречит установкам партии об укреплении дисциплины, — добавил я, демонстрируя свои достижения в искусстве демагогии.
Он нервно повел ушами и распрямил лоб от морщин.
— Почему вы меня так не любите, Турецкий? — расстроено спросил шеф.
« — Ну, Леонид Васильевич, вы не Ромео, а я не Джульетта! Почему я вас должен любить?
- Глаза Пархоменко холодно сверкнули за стеклами очков:
— Идите работайте, товарищ Турецкий...
В результате этой хреновщины всем было рекомендовано молчать о происшедшем, а Пархоменко издал распоряжение об изъятии практикантов из ведения Моисеева и передаче их под начало товарища Меркулова.
На моем столе лежала гора документов — материалов по делу Ким Лапшой было собрано гораздо больше, чем я предполагал. Но гораздо меньше, чем требовалось, чтобы схватить убийцу за горло. Я знал, что найду его сам, один. Я не думал о том, что их было двое, они слились у меня воедино, мне казалось, что я могу узнать его на улице...
Одному Богу было известно, как я ошибался.