– У меня другие планы на жизнь, – сказал Карташ, удерживая зубами капу, чтобы та не вылетела изо рта.
– О, у тебя есть еще какие-то собственные планы? Ну, ну… – усмехнулся Зубков, который и вовсе обходился без капы, выдерживая некий спортсменовский шик, мол, мне любая травма по лампаде, ради этих сомнительных понтов в свое время канадские хоккеисты играли без шлемов, а некоторые футболисты и сегодня играют без щитков и с опущенными гетрами.
Видимо, чтобы внести некоторые коррективы в жизненные планы Карташа, олигарх снова принял стойку и мелким шагом двинулся вперед, совершая корпусом уклоны влево-вправо. Однако пропущенный удар встряхнул Карташа, настроил на борьбу, и теперь он держал дистанцию под контролем. Правда, Алексей все еще не мог избавиться от ощущения, что принимает участие в неком идиотском балагане.
Зубков тем временем начал методично долбить Карташа фехтовальными выпадами неударной, левой руки (Алексей вспомнил, что подобные удары на боксерском наречии зовутся «джебами»). Карташ уворачивался, подставлял под удары перчатки и локти.
Так они и кружили по рингу. Джебы Зубкова нет-нет да и достигали цели. Большого урона не наносили, но, ежели бы у них шел натуральный профессиональный бой, то зачетные очки у судей боксер Зубков набирал бы исправно. Карташ разок попробовал ответить, но олигарх ловко ушел от выпада и тут же нанес быстрый встречный удар, который пришелся в плечо… и плечо враз отяжелело. Больше Карташ не атаковал, опасаясь нарваться на контрвыпад. И вдруг почувствовал теплую струйку, стекающую на верхнюю губу.
– Слабый нос, – прокомментировал Зубков. – Ай-ай, с таким носом тяжело придется в профессиональном боксе.
Карташ ощутил, как в нем закипает злость. Злость на этого фигляра, на самого себя, на всю цепочку постигших их неудач, постигших тогда, когда казалось, что все сложилось, все удалось, что они прорвались сквозь все засады и заслоны и дальше их ждет отдых, только отдых под пальмами, возле океанов, в шезлонгах, с коктейлями в загорелых руках. Их подстрелили на взлете, посыпались неудачи, и посыпались в полном согласии с неустаревающими народными мудростями: «Беда не приходит одна», «Пришла беда – открывай ворота». И вот они остались без платины, без чьего-либо покровительства, без будущего, зато оказались в полной власти пресыщенного развлечениями богатого буратины, сумасбродствам которого вынуждены потакать. Как говорится, здравствуй, жопа, Новый год…
– А печень прикрывать не надо! – вдруг выпалил Зубков и всадил справа в неприкрытый корпус Карташа увесистый полукрюк.
– Йо-о! – Алексея согнуло от острой боли в правом боку. Казалось, печень разорвало изнутри и осколки свинцовой шрапнелью разлетаются, кроша внутренности на своем пути. Карташа согнуло пополам, но на пол он не упал, повис на канатах. «Мухаммед Али, бляха, не охнуть, ни вздохнуть, ни пошевелиться».
Откуда-то сверху звучал самодовольный голос Зубкова:
– Это только далекие от бокса люди полагают, что самый чувствительный удар – в голову. А ты, москвич, сейчас на себе прочувствовал, каково получить в печень. Самый болезненный удар в боксе – в незащищенную печень.
Между прочим, доморощенный рефери по прозвищу Поп мог бы открывать счет, нокдаун был налицо, но отчего-то не спешил. Думается, не ввиду своей судейской неопытности. Думается, он дожидается сигнала от своего хозяина, а сигнала все нет. «Может, закончить эту клоунаду, прикинувшись нокаутированным?» Но что-то подсказало Карташу, что этого делать не стоит, а стоит, наоборот, подняться. Тем более, его, что называется, отпустило, острый приступ боли прошел, можно попытаться распрямиться, попробовать вновь утвердиться на ногах…
Карташ распрямился, оторвал себя от канатов, принял кое-как боксерскую стойку. Он снова оказался лицом к лицу с Зубковым.
Противника, который не оправился от потрясения, на профессиональном ринге принято додавливать, добивать. Однако Зубков заканчивать бой явно не торопился – его высококупечество еще не наразвлекался. Зубков дал Карташу время продышаться, изображая ложные выпады. А вскоре и прозвучал гонг, знаменующий конец первого раунда.
Действительно, алюминиевый олигарх решил скрупулезно соблюдать весь ритуал боксерского поединка. Секундант Гоша выставил в угол ринга табурет, на который рухнул Карташ, и, как положено, принялся обмахивать подопечного полотенцем.
Алексей закрыл глаза. Под веками на темном фоне взрывались радужные всполохи и раскачивался колокол. Под монотонные «бум-бум» Карташу пришла на ум фраза: «Остап играл в шахматы второй раз в жизни». А Алексей Карташ боксировал впервые в жизни и, честно говоря, большого удовольствия не получал.
– Гоша, не забывай, что ты секундант! – услышал Карташ порядком уже опротивевший голос олигарха. – Ты должен давать указания на раунд, должен накачивать боксера.
Гоша тяжело вздохнул, но ничего не попишешь, приказ пахана – закон, и он, наклонившись к уху Карташа, забубнил:
– Короче, это. Слышь, боец. Ты не ссы его. Он тебе тоже не Майк Тайсон. У него дыхалка не очень, понял? Проведешь длинную серию, он может и не выстоять, понял?
Какой-то там Хамид отбил в гонг начало второго раунда. Минута пролетела для Алексея быстрее мига. Только закрыл глаза – и вот уже подымайся.
Второй раунд начался неожиданно. Боксеры, покинув каждый свой угол, не рванули друг к другу в нетерпеливом ожесточении. Господин Зубков вообще направился не к центру, а пошел краем ринга. Сделал пару шагов, остановился, прислонившись спиной к канатам, положив локти на верхний. Вперился взглядом в Карташа, покачиваясь на канатах. Алексей тоже не стремился поскорее сойтись с гражданином олигархом в жестокой рукопашной.
– Ненавижу вашу московскую породу, – вдруг сказал Зубков, пепеля Карташа взглядом. И с чувством выдал: – С-суки жирные!
Он оторвался от канатов, вытянул руку в перчатке в сторону:
– Вот погляди на этих парней, москвич, – Зубков ударил себя перчаткой в грудь, – погляди на меня. По вашим столичным понятиям, мы – не что иное, как быдло, коровьи лепешки, дерьмо на лакированных ботинках. Какое, на хрен, будущее нам светило! Все парни, которых ты здесь видишь, родились в сраных городишках, половина из них и батек-то своих не знает, у другой половины батьки спились на глазах. Нищета, вонь, мордобой, вечный недоед, никто из нас в детстве не хавал от пуза. Пределом жизненных фантазий представлялась собственная лайба марки «жигули». По вашим, столичник, сучьим понятиям мы должны были горбатиться на заводах, окисляя легкие и пополняя закрома ваших московских хорей и хомяков. А в сорок лет должны были сыграть в дешевый гроб, к этому времени проспиртовавшись насквозь, оставшись без зубов и не оставив детям ни копья на сберкнижке… Нет, вру, был у нас еще вариантец: притащиться к вам в столичку, наняться в прислугу, шестерить на вас, убирать за вас дерьмо. Но мы, кого ты здесь видишь, мы выгрызли свое право. И теперь половина вашей Москвы позавидовала бы жизни конкретно этих парней. Еще четверть позавидовала бы тем, кто работает на меня, на моих заводах и в моем городе… Но мы додавим и последнюю четверть, что купается в бабках. Она еще станет жалеть, что родилась в Москве, а не в Мухосрансках и Урюпинсках.
– Андрей Валерьевич, – произнес доморощенный рефери с легким оттенком укоризны. Похоже, тем самым он давал понять хозяину, что тот говорит лишнее.
– Остынь, Поп, – отмахнулся от него Зубков. И ухмыльнулся. – Один раз меня не пустили в стольный град, типа – рылом не вышел. Но мы еще придем туда, верно, парни? И я не завидую тем, кто встанет на нашем пути.
На классический боксерский поединок сие походило мало, в нормальном поединке зрители уже вовсю захлебывались бы презрительным свистом, рефери без конца подгонял бы соперников: «Бокс, бокс! Коммон, бойз!», – секунданты исходили бы слюной: «Драться, драться, забыл, зачем здесь?!», – промоутеры подсчитывали будущие убытки. Но Зубкова мало интересовало мнение нынешней публики и секундантов. Ему приспичило поговорить, и он говорил:
– Хлюпики вы все, москвич. Дело не в мышцах, встречал я столичников и крупных, как шкафы, и накачанных на станках, а все равно – как один хлюпики. Ткнешь пальцем, и лопаются, что твой пузырь из мыла. И случись до серьезного дела, я только одними своими хлопцами возьму вашу столицу. Потому что солдаты, которыми вы станете загораживаться, они ж все тоже из глубинки, столичники в армию не ходят, откупаются или косят. Поэтому срочники с радостью станут давить зажравшихся москалей…
«Угораздило меня родиться в первопрестольной, – тоскливо подумал Карташ. – Теперь отдувайся за происхождение. Нет чтобы родиться в Питере. Сейчас говорили бы без надрыва. И вообще, по нынешним временам модно быть рожденным в Питере…»
– Ну, что скажешь, москвич? – оторвал Алексея от дум вопрос Зубкова. Олигарх по своему обыкновению улыбался.
Карташ пожал плечами, утер кровь с губы.
– А надо чего-то говорить? Ну, раз так хочешь… Ты ж при Союзе родился, в Прибалтике, значит, бывал. Или в Татарии…
– При чем тут татары? – перебил Зубков.
– А при том, что и прибалты, и татары, или, допустим, гуцулы всегда жили нормально. Что при старом режиме, что при новом. Не доводили себя и своих детей до нищеты и убожества. Пока вы тут водку жрали, в грязи валялись и скулили по поводу проклятых москалей, которые-де житья не дают, обдирают нас как липку, они обустраивали свою маленькую частную жизнь как могли. Обували-одевали, поднимали детей, помогали родне. Так может, в себе лучше покопаться, а не винить во всех грехах зажравшуюся Москву?
Карташ замолчал. Молчал и Зубков, разумеется, улыбаясь. Похоже, не улыбаться он не умел.
– Эй, Хамид! – крикнул олигарх. – Заснул там, что ли! Где гонг!
Незамедлительно последовал удар в гонг. «Ну вот и прошел второй раунд, – констатировал Карташ. – Прошел, надо признаться, своеобразно».
– Бумкай еще раз, Хамид! – скомандовал Зубков. – Мы с москвичом проговорили и весь перерыв. Третий раунд!
Вместе с ударом гонга Зубков, не переставая лыбиться, двинулся к Карташу.
Алексей ощущал в себе разительные перемены по сравнению с самим собою в начале боя. Он завелся. Если до этого неунывающий алюминиевый весельчак его просто раздражал, то теперь Карташ испытывал к нему нешуточную злость. «С-сука, игрушку нашел! Кеглю, мячик! Развлекух ему, падле, мало!» Нет, наверное, ничего мерзее, чем ощутить себя игральной картой-«двойкой» в чьих-то руках: захочет – сбросит с рук, захочет – покроет козырем или вовсе сожжет на свече. И Карташу дико захотелось расквасить эту лыбящуюся физиономию. Ему вдруг припомнилась слышанная в каком-то телерепортаже боксерская поговорка: «Каждый панчер имеет свой шанс», что в переводе на человеческий означает – исход поединка может решить один удар. Черт с ним, пусть не решить исход поединка в свою пользу, но хотя бы вмазать от души, хотя бы разок, чтоб юшка хлынула…
Карташ броском сократил дистанцию, безоглядно вклинился в ближний бой и па-ашел молотить кулаками. Алексей лупил без всякой боксерской правильности, лупил отчаянно, размашисто, от души, в технике «как получится, так и получится», лишь бы влепить посильнее и поточнее… С поточнее выходило не очень. Половина ударов шла мимо цели – Зубков уклонялся, уходил, нырял. Другая половина вроде попадала в цель, но пропадала без пользы, поскольку была блокирована перчатками и локтями.
Алексей понимал, что силенок надолго не хватит. Серия выматывала, особенно выматывали удары, в которые он вкладывал весь вес, а те удары летели в пустоту и за ними проваливалось все тело. Сознавая, что выдохся, Алексей вошел в клинч.
Карташ разобрал, что не только он тяжело дышит. Защита отразилась и на дыхалке Зубкова. Верно, правду изрек секундант Гоша – не больно-то сильна дыхалка у магната.
Сцепку боксеров разорвал рефери, клином вонзив руки между поединщиками.
– Разошлись! Бокс!
Разошлись, оступили на шаг друг от друга.
– Неплохо, москвич, – сказал Зубков, продолжая улыбаться. – Хотя…
И вот тут-то Карташ поймал алюминиевого спортсмена. А не хрен болтать на дистанции вытянутой руки. Отойди подальше – там и болтай. Это ринг, а не застолье. Карташ залепил в подбородок Зубкова правый прямой, вложив в удар все, что смог. Не будь Карташ измотан своей предыдущей серией бестолковых атак, ему, может, даже удалось бы сбить противника с ног. Но и так неплохо получилось. Голову олигарха откинуло назад, брызнули в стороны капли пота, похожие на сочные виноградины, руки нелепо дернулись. В явном потрясении Зубков отскочил к канатам и плотно прикрыл себя защитной стойкой.
Карташ, пожалуй, добился главного – гадскую улыбку, от которой его уже трясло, стерло с самодовольной морды олигархического лица. Еще же Карташу удалось по-настоящему разозлить Зубкова. В этом Алексей убедился спустя секунд десять. Эти десять секунд Карташ преследовал противника, а тот просто уходил вдоль канатов, и достать его еще хотя бы раз не удавалось. Потом Зубков пришел в себя, собрался, продышался и бульдозером попер на Карташа. Вот тут-то Алексей и ощутил на своей шкуре, каков он, боксерский хлебушек.
Удары посыпались на него как из пулемета. Слева, справа, джебы, крюки, полукрюки, апперкоты, – Зубков всаживал в противника весь боксерский арсенал. Бой, начинавшийся как чистой воды фарс, пошел всерьез, в начале третьего раунда наконец превратился в полноценную жестокую схватку.
Карташ хватал удар за ударом. Пропускал в голову, в солнечное сплетение, в область сердца. Раз за разом Зубков пробивал его защиту. Если не получалось прямым, доставал боковым. Разбивал джебом сдвинутые локти и всаживал в брешь прямой акцентированный удар с правой руки. Проводил простенькие комбинации-двойки и выдавал серии, не встречая никакого сопротивления.
Перед глазами плыло, розовая пелена застлала взгляд. Мир вокруг размазало пятнами, из которых вылетали черные круги, сотрясая то голову, то корпус. В голове гудело, как в трансформаторной будке. Карташ пропустил удар, известный в боксерском мире под названием «колокольный звон» (это когда попадают за ухо), название не случайное, название в точности отражает последствия, что следуют за пропуском такого удара.
Только печень Карташ рефлекторно умудрялся прикрывать локтем, понимая, что повторный удар непременно и окончательно свалит его. Да и вообще, по всем канонам и разумениям, Алексей должен был уже свалиться, напропускав такую тьму ударов. Но он все-таки держался, хотя и исключительно на морально-волевых. Уж очень, прям страстно хотелось ему изловчиться и попасть еще разок в эту самодовольную харю. Правда, вместо хари, отмахнувшись, Карташ угодил олигарху в другое, более чувствительное место.
– Стоп! – закричал рефери и живым заслоном встал между боксерами. – Удар ниже пояса. Москвичу – предупреждение.
По правилам, боксер, получивший в пах, может взять перерыв до пяти минут. Однако Зубков этим пунктом правил не воспользовался – видно, плохо все-таки получил. Олигарху хватило пяти секунд тайм-аута, после чего он снова бросился в схватку.
А Карташу пяти секунд было явно недостаточно, чтобы очухаться. И новый натиск Зубкова он выдержать не смог. После пропущенного бокового в висок у Карташа подломились ноги, мир качнулся, и Карташ загремел на пол.
– Бой закончен в виду явного преимущества… – донесся до него приговор рефери.
– Хрена там! – услышал Карташ голос Зубкова. – Будем драться, как дрались во времена Рокки Бальбоа. Или нокаут, после которого боксер не может подняться, или угол боксера выбрасывает полотенце. Никакого полотенца я не видел… Во, гляди, Поп, поднимается наш Рой Джонс-младший. А ты говоришь – «финита»…
Карташ встал на одно колено. Левый глаз заплыл, вдобавок была рассечена бровь, и рассечение, видимо, было неслабым, судя по тому, сколь частыми каплями капала на ринг кровь. В голове по-прежнему звенело. Но даже одним глазом Карташ разглядел, что Зубков больше не улыбается. Ага, хоть чего-то добился… И Алексей нашел в себе силы на вопрос: