– Я не разгневана, – солгала я. Просто у меня довольно часто возникало желание заехать без причин кому-нибудь в физиономию или начать швыряться предметами. К сожалению, это желание было довольно-таки трудно подавить.
– Мужчина, за которым ты была замужем, в своё время забыл, к сожалению, сообщить тебе, что у него есть не только скудный доцентский заработок, но и немаленькие доходы от домов и различных вложений капитала. – Тёмные глаза Мими засверкали. – И это не вызывает у тебя гнев?
Ах вот оно что, она это имела ввиду. Нет, тогда я действительно не разгневана. Я пожала плечами.
– К деньгам я всегда была совершенно равнодушна. И Карл тоже.
– Это то, что ты думаешь!
– Да.
– Но ты ошибаешься. Ты помнишь прошлогоднее рождество? Ты хотела прилететь в Германию, а Карл сказал, что в данный момент вы не можете себе позволить купить билеты. И папа оплатил вам перелёт. – Мими фыркнула. – И всё это время этот парень сидел на приличном состоянии и никому о нём не говорил. Стоит только вспомнить о жалкой лачуге, в которой вы жили в Мадриде. А крохотная квартирка в Лондоне с неработающим отоплением! Богема! Смешно слышать. Он был вовсе не богемой, он был просто скупердяем!
– Мими! – прошептал Ронни, но моя сестра если уж заводилась, то её было трудно остановить.
– Он тебе не сообщил, что у него тяжба с братом за немаленькое наследство, – продолжала она. – Да и зачем? В конце концов ты могла подумать, что у него достаточно денег, чтобы купить тебе новое зимнее пальто.
– У меня было всё, что мне нужно.
– Да, как практично для Карла, что ему не надо было тратить своё состояние на твои скромные потребности. А папины деньги он принял не моргнув глазом.
– Может быть, это тебе стоит пойти к этой психотерапевтше, – предложила я. – Очевидно, это ты гневаешься на Карла.
– Да, – признала Мими. – И ещё как! Но я не была за ним замужем. И со мной он не не вёл себя как Эбенайзер Скрудж.
Ронни слушал нашу перепалку с растущим беспокойством, но Мими игнорировала его шёпот и выразительные взгляды.
– Мими, я не знаю, подходящий ли сейчас момент, чтобы говорить о… э-э-э… возможных…. э-э-э… недостатках Карла, – сказал он несколько громче. – Ведь речь идёт о том, что Каролине нужна помощь. И разговор с психотерапевтом – это хороший старт.
Мими ещё раз фыркнула, но промолчала.
– Пожалуйста, Каролина, – сказал Ронни. – Ты по крайней мере можешь попытаться.
Я решила сменить тактику и ответила:
– Я бы пошла, но в данный момент всё так сложно из-за медицинской страховки, жилья и вообще – без карточки…
Тут на лицах Ронни и Мими засияла улыбка, и я поняла, что проиграла. Пока я проводила дни в мизантропических размышлениях («все идиоты!»), бессмысленном копании в коробках с моими вещами (в поисках позолоченной табакерки) и тестировании воздействия вина (совсем не плохо – во всяком случае, если знать, когда остановиться), моя сестра не теряла времени даром и занялась проблемами моей медицинской страховки. И пока я впервые в жизни забылась пьяным сном, Ронни обеспечил мне перевод денег от своего домашнего врача и записал меня к этой психотерапевтше. Того самого врача, который, ни разу меня не видев, выписал мне рецепт на успокоительные и на якобы поднимающие настроение таблетки. С этим рецептом я пока никуда не ходила. Не важно, что я буду принимать – Карла этим не вернёшь. Кроме того, мне сначала хотелось испытать вдохновляющее воздействие вина.
Ну да. Эта попытка, надо сказать, не увенчалась успехом. Лежать на тротуаре, налакавшись вина – это было не то, что я запланировала. Поэтому я понимала, что на других людей я могу производить впечатление человека, нуждающегося в терапии. Но тем не менее мне терапии не хотелось. Тем более от персоны, которую зовут Керстин К. Картхаус-Кюртен.
– Я уже её ненавижу, – сказала я Мими, увидев множество «К» на стальной табличке у двери кабинета.
– Это не важно, – ответила Мими и втолкнула меня внутрь. Только чтобы быть уверенной, что на последних метрах я не развернусь и не убегу, она проводила меня до двери. – Если я тебе понадоблюсь, я буду в магазине. И не выключай телефон.
Фрау Картхаус-Кюртен не предложила мне лечь на кушетку. Мы сидели за её столом друг напротив друга, как во время интервью при приёме на работу. На столе стояли фотографии – мужчина, маленький мальчик, лохматый пёс и она сама. Мне пришлось вытянуть шею, чтобы рассмотреть фотографии.
– Прелесть, – сказала я, хотя у ребёнка была круглая, как горошина, голова и поросячьи глазки.
Фрау Картхаус-Кюртен провела рукой по волосам и с гордостью улыбнулась.
– Это мой сын Кеану.
Боже мой. Кеану со светлыми волосами. Кеану Картхаус-Кюртен. Что же будет с бедным ребёнком?
Фрау Картхаус-Кюртен ещё некоторое время задумчиво смотрела на фотографию, а потом сказала:
– Ваш зять сказал мне, что ваш муж внезапно умер от инфаркта. Это тяжёлый удар для вас. В психотерапии мы говорим о травматизации. Очень правильно, что вы решили обратиться за помощью.
Да, я охотно вам верю.
– Вы, конечно, много плачете.
Я кивнула. Да, я много плакала. Но перед фрау Картхаус-Кюртен я не уроню ни слезинки, это точно. Хотя она услужливо поставила передо мной коробку с бумажными салфетками.
– Могу я спросить, сколько лет было вашему мужу?
– В октябре ему исполнилось 53 года. За неделю до смерти.
– 53? – Фрау Картхаус-Кюртен вздёрнула брови. А ей можно так делать? Ведь терапевты должны уметь контролировать свою мимику. – А вам сколько?
– В апреле мне исполнится 27. – Спорим, это написано в моей карточке, глупая корова.
– То есть у вас разница в возрасте… – Она высунула кончик языка и снова провела рукой по безупречно уложенным волосам.
– Разница в возрасте 26,5 лет, – ответила я через пару секунд. Бог мой, эта женщина не в состоянии решить даже простейшую арифметическую задачу. Вряд ли она сможет понять мою сложную душевную ситуацию.
– А сколько лет вы были вместе?
– Пять. Четыре из них в браке.
– Хм. – Она стала что-то писать карандашом. – Вы не хотите поговорить о вашем отце?
Естественно. Можно было ожидать. Молодая девушка, мужчина в возрасте – людям сразу же приходит на ум слово «отцовский комплекс». А ещё «вид на жительство».
Не имею ничего против предубеждений. У меня самой их куча. Например, по отношению к психотерапевтам, которые четыре раза в минуту гладят себя по волосам. Или по отношению к людям, которые называют своих детей Кеану и / или носят двойную фамилию из восьми слогов. Кроме того, по поводу разведения бойцовых собак или по отношению к людям, которые моют свою машину дважды в неделю. Но надо понимать, что человек со своими предубеждениями может быть глубоко не прав. Тем более если он называет себя терапевтом.
У меня нет и никогда не было отцовского комплекса.
Я вышла замуж по любви.
Фрау Картхаус-Кюртен вздохнула – видимо, потому, что я молчала. Терапевты не должны вздыхать! Что она сделает в следующий момент – закатит глаза? Она несомненно новичок в профессии. Или просто не очень хороший врач. Поэтому Мими и Ронни смогли так быстро записать меня к ней.
– Давайте, может быть, ещё раз вместе подумаем о том, почему вы здесь, фрау Шютц.
– Разумеется, не из-за моего отца, – сказала я и внезапно почувствовала потребность защитить его. – Я думаю, что скажу от имени всех моих сестёр, что он не был отцом, из-за которого мог возникнуть комплекс. Он милый, дружелюбный, немного замкнутый министерский советник на пенсии, и вообще я за то, чтобы мы оставили в покое моё детство, потому что на мою теперешнюю ситуацию оно никак не влияет. В терапевтическом смысле, я имею ввиду.
Фрау Картхаус-Кюртен крутила в пальцах карандаш.
– Может быть, вы хотите мне рассказать, почему вы влюбились в своего мужа? – Я точно видела, что она старается выглядеть не любопытной, а профессионально-отстранённой.
Тебя это совершенно не касается. Но я вряд ли могла всё время сеанса просто сидеть здесь, молчать, как упрямый ребёнок, и размышлять о том, какой второе имя могло быть у фрау Картхаус-Кюртен. (Кримгильда? Кунигунде? Должно быть что-то ещё более ужасное, чем Керстин, иначе она бы не сократила его до одной буквы). За её стулом на стене висели часы, минутная стрелка которых едва сдвинулась с места. Поэтому я просто сказала:
– В Карла были влюблены многие студентки. Он преподавал историю искусств, и на его семинарах было всегда очень много народу. Он был просто очень… харизматичный. Необычный, умный и остроумный. И действительно привлекательный. Но я влюбилась в него не поэтому.
– Нет?
– Нет.
Она подождала некоторое время, не продолжу ли я говорить сама, а потом спросила:
– И почему вы в него влюбились?
– Потому что он был первым мужчиной, который меня не боялся.
– Вы думаете, мужчины вас боялись? – Она что-то написала в своей тетрадке и при этом кивнула.
– Многие мужчины боятся умных женщин, – ответила я.
– Ох. Это интересно. – Она вздёрнула брови, приняв слегка насмешливый вид. – Может быть, вы поясните подробнее?
Я выпрямилась на стуле и подняла подбородок.
– Мой IQ – 158. Школу я закончила в 16 лет, в 19 у меня уже был диплом геофизика и метеоролога. Мужчины, с которыми я в то время знакомилась, считали это несколько… устрашающим. – И неэротичным. Хотя мужчины любят говорить, что им важен интеллект в женщине, но они при этом не допускают, что женщина может быть умнее их самих. Во всяком случае, не так, чтобы они это заметили.
Фрау Картхаус-Кюртен недоверчиво разглядывала меня. Очевидно, в её глазах я не выглядела человеком с IQ 158. Я стала думать, стоит ли мне рассказывать ей про музыкальные инструменты и пять иностранных языков. Но тем самым я снова ткну её носом в моё детство, и она начнёт рыться там в поисках какой-нибудь детской травмы. Как известно, все высокоодарённый дети учатся играть на скрипке и могут выбрать для изучения китайский язык. Вместо этого я играла на мандолине и клавесине, потому что клавесин как часть наследства тётушки Эльфриды уже стоял у нас доме, а преподавательница мандолины ходила с моей мамой на гимнастику позвоночника. При этом преподавательница мандолины была урождённой полькой, а учитель клавесина, которого где-то откопала моя мать, был из Кореи. Поэтому я учила одновременно польский и корейский, чтобы мой незагруженный мозг не скучал. Не то чтобы всё это пригодилось мне во взрослой жизни. Но людей, когда они слышали о моих дарованиях, это впечатляло.
Фрау Картхаус-Кюртен откашлялась. Я решила, что она уже достаточно впечатлена.
– И после геофизики и метерологии вы начали изучать историю искусств и влюбились в вашего профессора?
– Это называется метеорология, – ответила я. – Нет, тогда я начала заниматься юриспруденцией. При этом я познакомилась с Лео, моим первым настоящим парнем.
– И у Лео не было страха по поводу вашей интеллигентности? – Опять в её голосе промелькнула тень насмешки.
– Нет, но потому, что он о ней не знал. – Чтобы побыстрей покончить с неприятной частью истории, я не стала дожидаться её следующего вопроса и сказала: – Мы были вместе пару месяцев, когда он представил мне своего отца. Это был Карл.
– Но это же не тот Карл, за которого вы потом вышли замуж? – Фрау Картхаус-Кюртен выдала себя окончательно: она идиотка.
– Нет, просто какой-то Карл, про которого я вам рассказываю, чтобы как-то убить время, – ответила я. – Знаете, какой был у Карла девиз? Держись подальше от идиотов. Он говорил, что это единственное, что нужно учитывать, чтобы быть счастливым. Может быть, он был прав и я потому так несчастна, что мне не удаётся после его смерти держаться подальше от идиотов.
Фрау Картхаус-Кюртен посмотрела в свои записи.
– Так что, я правильно поняла? Ваш муж был отцом вашего первого парня?
Боже мой.
– Да, вы правильно поняли. Я порвала с Лео и полетела с Карлом в Мадрид. Он как раз получил там место. Через год мы поженились.
Фрау Картхаус-Кюртен какое-то время кивала головой, как механическая игрушка. Её разбирало ужасное любопытство, я это точно видела. Она два раза пыталась задать мне вопрос, но оба раза не доводила его до конца.
– А как тогда его… я хочу сказать.. собственный сын… и ваши… то есть ваше окружение…? Никто не… разве все не…?
О, ещё как! Они буквально все были шокированы! Моя семья, его семья, его друзья – поднялся ужасный шум. Конечно, больнее всего это ударило по бедному Лео. У него были и без того напряжённые отношения с отцом. Но я сделала вид, что я не понимаю, о чём хочет спросить фрау Картхаус-Кюртен, и сказала:
– Наряду с преподаванием Карл выступал в роли эксперта в музеях, галереях и на аукционах. Мы прожили два года в Мадриде, потому переехали в Цюрих. А оттуда уже в Лондон. Где Карл и умер. – Я минуту помолчала и посмотрела на часы на стене. – Четыре недели, три дня, 23 часа и 15 минут назад. Или же 72026040 секунд.
Фрау Картхаус-Кюртен посмотрела на меня прищуренными глазами и затем кивнула, словно подсчитав всё это в уме. Конечно, она не могла меня обмануть, ведь она была не в состоянии вычислить разницу между 53 и 26. Но потом она меня удивила.
– Расскажите мне про ваш последний общий день.
Последний общий день… последнее прикосновение, последний поцелуй, последний взгляд, последние слова… Из моих глаз хлынули слёзы, и я ничего не могла с собой поделать.
Фрау Картхаус-Кюртен протянула мне коробку с бумажными платками.
3
«Живи каждый день так, как будто он последний».
Календарная мудрость, украденная предположительно
у индейцев гуппи или у другого народа, не имеющего
кредитных карточек, с которыми можно превысить
лимит и пошиковать – в последний день.
– Кофе там ещё есть? – спросил Карл.
Не отрывая глаз от газеты, я указала подбородком на кофейник. В «Обсервере» напечатали статью об исследовании коммуникации у супружеских пар. В статье утверждалось, что в среднем супруги обмениваются за день менее чем четырьмя сотнями слов. 350 из них, говорилось в исследовании, приходится на долю женщины. Самое часто используемое слово – «чай», честно, кроме шуток, за ними следуют «и» и «в». Как в «Возьми в шкафу» или «Масло в холодильнике».
А что касается чая – ну, мы же в Англии. «Любовь англичан к чаю можно понять только тогда, когда попробуешь их кофе», – всегда говорил Карл. Мы не участвовали в этом исследовании, но я была уверена, что мы обмениваемся более чем четырьмя сотнями слов. И что он говорит больше, чем я. Тем не менее я решила подсчитать шутки ради. У меня была тайная слабость к подсчётам, я подсчитывала всевозможные вещи: собак, школьников в форме, дверные ручки, двухэтажные автобусы – или слова.
В восемь мы позавтракали, прочитали «Обсервер» – и уже обменялись семьюдесятью словами.
– Кофе там ещё есть? – это уже четыре слова, а Карл спросил это два раза (кофе был итальянский).
– Отопление по-прежнему ледяное, – это были ещё четыре слова, и я произнесла их, клацая зубами. – А он утверждал, что дело в вентиле.
– Я знаю, что наш сантехник просто некомпетентный болтун, – восемь слов. – Я сегодня вечером ещё раз ему позвоню. Иногда очень обидно идеально говорить по-английски, но не знать ни одного подходящего ругательства.
– «Некомпетентный болтун» звучит хорошо, – ответила я.
– Он этого не поймёт.
– Тогда «Мазафакер», – предложила я.
– Парень вдвое выше меня и втрое шире. Мне лучше быть поосторожнее.
Я молча клацала зубами. Когда мы въехали в эту квартиру восемь недель тому назад, ещё стояло лето, но сейчас на дворе была осень. С якобы типичной лондонской погодой я могла ещё смириться, но в квартире должно быть тепло и уютно. К сожалению, в нашей квартире с этим были проблемы: если включить отопление в комнате, то бойлер на кухне становился ледяным, и наоборот. А в ванной был вообще холодильник.