Аптекарь выглядел озадаченным. Затем его взгляд упал на меня, и на его лице засияла улыбка.
– О, привет!
Ну, его я посчитала довольно милым, в отличие от ребёнка в шапочке.
– Сейчас наша очередь! – Женщина злобно посмотрела на меня. – И не надо на нас так смотреть!
Мой муж умер, глупая корова. Я могу так смотреть.
Флавия положила лопнувший пакетик на прилавок.
– Марлон его раздавил.
– Ницево не лаздавил! Он узе сам вопнул.
– Разумеется, я заплачу, – рявкнула женщина на аптекаря. – Как вы и запланировали, не так ли?
Аптекарь по-прежнему выглядел озадаченным, но он не возразил ей, а только вежливо спросил:
– Что нибудь ещё?
Я невольно улыбнулась.
– Вши, – фыркнула женщина. – Опять появились случаи вшей. Некоторые люди не придерживаются предписаний и старательно способствуют их распространению. Поэтому я на всякий случай хочу иметь дома какое-нибудь средство. – При этом она снова бросила на меня мрачный взгляд, как будто я тоже относилась к «некоторым людям». Я демонстративно почесала голову.
Пока аптекарь продавал женщине средство от вшей и соответствующую расчёску, Марлон пошлёпал к полке с косметикой. Я затаила дыхание, но Марлон удовлетворился тем, что стал указательным пальцем расстреливать коробочки с кремом, выкрикивая «Пуф, ты убит». Поскольку Флавия в это время обкусывала ногти, её мать купила ей горький гель для ногтей, не забыв попутно выяснить его состав. Когда эти четверо наконец ушли, аптекарь облегчённо вздохнул. Я его очень хорошо понимала.
Он снова одарил меня сияющей улыбкой.
– Очень мило, что ты зашла.
– Э-э-э. Спасибо. – Я привыкла к тому, что люди считают меня моложе, чем я есть. Причина была в том, что я была невысокого роста и довольно хрупкого телосложения, а красилась я только тогда, когда это было совершенно необходимо. Сегодня я была ненакрашена. Поскольку мою слишком длинную чёлку придерживала заколка в виде божьей коровки, которую забыла у Мими моя пятилетняя племянница, то мой вид был совсем уж невзрослым. Я протянула ему рецепт. – У вас есть это лекарство?
Аптекарь взял листок, но не посмотрел в него.
– Я думал, может, мне стоит заглянуть и спросить, как ты себя чувствуешь, но потом решил, что тебе, возможно, будет неловко. Но ты выглядишь хорошо, правда, немного бледная.
– Что? – Он что, со мной флиртует? Если да, то это был какой-то очень странный флирт.
– Ну да, и честно говоря, мне и самому было немного неловко, – продолжал он. – Я мог бы быть не таким строгим с тобой. Но для меня это острая тема, подростки и алкоголь, понимаешь?
Я с непониманием пробормотала:
– Ну за кого вы… – но тут я запнулась. О нет! Аптекарь был тем типом, который подобрал меня с тротуара после моего эксперимента с вином. Я только не запомнила его лица. А он моё, к сожалению, запомнил. Я секунду размышляла, не сказать ли мне: «Ах, понимаю! Вы перепутали меня с моей сестрой-близнецом!», но потом решила этого не делать.
– Очень мило, что вы мне помогли, – сказала я. – Спасибо.
– Любовные проблемы? – сочувственно спросил он.
– Можно сказать и так.
– Ни один мужчина не стоит того, чтобы ради него напиваться!
Ах. Это классика среди утешающих банальностей. Мне было интересно, какая будет следующей.
Он стал изучать рецепт.
– И то, и другое у меня есть. Но это сильные средства. Меня удивляет, что тебе это прописали.
В качестве альтернативы у нас есть валерьянка и чудесный чай из мелиссы.
– Терапевт сказала, что они удержат человека от бросания с моста, – пояснила я. – И я думаю, что ни один мужчина не стоит того, чтобы ради него бросались с моста, верно?
Аптекарь, казалось, несколько смутился и что-то пробормотал себе под нос. Затем он исчез между полками позади прилавка и вернулся с двумя маленькими коробочками. Тем временем в аптеке появился ещё один покупатель, пожилой мужчина.
– Мне нужна мазь, – пролаял он вместо приветствия.
– Минуточку, я сейчас подойду, – сказал аптекарь.
Пожилой мужчина застонал.
– Что, больше нет никакого персонала, Господи Боже мой?
– Извините, но моя коллега заболела.
– Тогда я лучше зайду в другой раз. Но отложите для меня мазь, я тороплюсь.
– О какой мази речь?
Пенсионер был уже на полпути к выходу.
– Так, которую я всегда покупаю. Белая коробочка с синей надписью! Господи Боже мой. Германия – это пустыня сервиса! Неудивительно, что экономика падает. – Ругаясь, он вышел за дверь.
– Постоянный клиент? – спросила я.
– Нет, – ответил аптекарь. – Но, к сожалению, таких много. Вчера пришёл один, показал мне таблетку и сказал, что он хочет точно такие же, но красные. Как он на меня рычал! Даже на той стороне улицы можно было слышать, что я самый некомпетентный шарлатан во всём городе.
– Звучит так, как будто это работа мечты.
– О да. Но не только пенсионеры регулярно радуют. Молодёжь тоже. На прошлой неделе один юноша совершенно разъярился из-за того, что мы не продаём упаковки кондомов по сто штук. То есть – Боже мой, зачем ему такая?
– Может, он хотел запускать воздушные шарики. Или у него бордель.
– Нет. Я думаю, он хотел впечатлить мою ФТА. Потому что он пришёл на следующий день и попросил средство от аллергической эрекции. – Он хихикнул и выжидающе посмотрел на меня, не засмеюсь ли я тоже. Но я не смеялась уже пятую неделю, не считая случая с опьянением.
– Что такое ФТА?
Он вздохнул и положил мои лекарства в бумажный пакет.
– Любовные заботы не дают возможности смеяться, верно? ФТА – это сокращённое «фармацевто-технический ассистент». Твоя семья из Польши?
– Почему вы так решили?
– Ну, в ту ночь ты всё время говорила со мной по-польски.
– Правда?
– Во всяком случае ты сказала, что это польский. В моих ушах, честно говоря, это звучало как пьяное бормотание.
Мне стало стыдно, что я своим опьянением повредила репутации польского языка, и я ощутила необходимость загладить произведённое впечатление.
– Польский – чудесный, музыкальный и поэтичный язык, – строго сказала я. – Он ни в коем случае не звучит как пьяное бормотание. Нет, мы не из Польши. Из Польши происходит моя учительница мандолины. Вы хотите узнать что-нибудь ещё? Или сказать что-нибудь оскорбительное про мандолину?
Он покачал головой.
– Я просто хотел немного подбодрить тебя. Любовные заботы! Брррр. Это не причина ненавидеть весь мир. – Я видела, как он напрягся, принимая деньги, а затем откашлялся. Было видно, что он хочет ещё что-то сказать.
– Такая красивая девушка, как ты, наверняка скоро найдёт себе кого-нибудь получше, – предложила я.
Он поднял голову, и я увидела, что он слегка покраснел.
– У других матерей тоже есть красивые сыновья, – безжалостно продолжала я. – И, разумеется, классическое: ты ещё такая молодая. Радуйся, что ты от него избавилась.
– Я совершенно не собирался этого говорить, – сказал он, качая головой.
– Ах, нет?
Он ещё покраснел.
– Я только хотел сказать про инструкцию. Эти медикаменты несовместимы с алкоголем. Иначе будут довольно неприятные последствия.
– Я приму это во внимание. – В следующий раз я пойду в другую аптеку. – До свиданья.
– Хорошо бы, – сказал аптекарь. Когда я уже была у двери, он тихо добавил: – Вредная колючка.
– Я это услышала, – ответила я. По-польски.
5
«Счастье – это то, что впервые замечаешь,
когда оно с треском исчезает».
Марсель Ашар
Аптекарь был прав. Я действительно вела себя как вредная колючка. А хуже всего было то, что грубости вылетали из меня совершенно сознательно. При этом раньше я была такой милой девочкой. Честно, в семье меня называли «нашим солнышком», и почти на всех фотографиях я мило улыбалась. (У меня были даже ямочки на щеках. Могут ли они исчезнуть, если ими больше не пользоваться? Как дырочки в ушах, которые зарастают, если не носить серёжки?)
Но это было до того, как я стала ощущать ужасную ярость по отношению ко всем людям, чей муж только что не умер.
Правда, этот неправедный гнев был лучше того тупого равнодушия, которое я испытывала в первые дни после смерти Карла. В первую ночь я потеряла всякое чувство времени, и без моей семьи – сестёр, брата, родителей и моего ангелоподобного зятя – я бы пропала. Время от времени я ела и пила то, что ставила передо мной Мими, иногда я засыпала на пару минут, а остальное время проходило неизвестно как. Ронни тоже приехал на пару дней в Лондон, как и мой брат, который прилетел на выходные, чтобы помочь с багажом. Надо было организовать кремацию и поминки, расторгнуть договор насчёт квартиры, разобрать вещи, найти перевозчика. Потому что без Карла мне не было смысла оставаться в Англии, и Мими с Ронни предложили мне пожить первое время у них. (Мои родители предложили мне то же самое, но поскольку они жили дверь в дверь с моим братом и его женой, Циркульной пилой, я выбрала – при всём безразличии – наименьшее зло).
Мне ничего не надо было делать, только периодически поднимать голову и говорить «да» или «нет». От меня больше никто ничего не требовал.
В Лондоне я почти никого не знала, все люди, с которыми я имела дело в течение восьми недель до смерти Карла, были его знакомыми либо коллегами, сотрудниками Института искусства Курто, где он преподавал. У него был друг в Сотбисе, были ещё галеристы и музейщики. Все они пришли на поминки, которые моя семья организовала от моего имени – день, который я, словно завёрнутая в вату, как-то прожила.
Только вечером, когда Мими помогла мне снять чёрную одежду (в эти дни мне иной раз стоило огромных усилий просто расстегнуть пуговицу), мне пришло в голову, что из семьи Карла никто не приехал, и какую-то секунду я думала, что мы забыли им сообщить, что Карл умер. Но Мими меня заверила, что ещё в день смерти Карла (я тогда была в какой-то коме – я ничего не помнила о тех часах) она обзвонила всех и прислала приглашение на поминки всем, кто значился в адресной книжке Карла, и каждому из его детей в отдельности. Кроме того, она долго общалась с Лео по телефону и просила его приехать в Лондон для участия в подготовке похорон и улаживании формальностей, но он отказался.
Всем, кроме меня, было трудно поверить, что никто из семьи Карла не посчитал нужным присутствовать на его похоронах, но именно так всё и обстояло. Моя семья была неприятно задета, разочарована и разозлена, только я апатично таращилась в пустоту и подсчитывала розы на диванных подушках (23 розы на одной подушке, 19 целых роз и 15 половинок на одной стороне, 21 целая и 11 половинок на другой – как это было возможно? Везде, куда ни посмотришь, неразъяснимые феномены). Я как раз не очень-то удивлялась. За прошедшие пять лет Карл нечасто виделся со своими детьми, отношения были – не в последнюю очередь из-за меня – сложными и напряжёнными. Лео прервал контакт со своим отцом в день нашей свадьбы. Причины этого он изложил в письме, которое Карл порвал на мелкие кусочки и выбросил в мусорку. Я около часа складывала кусочки вместе и после прочтения снова их выбросила, чтобы Карл не заметил, что я прочитала письмо. Он никогда не говорил со мной о содержании этого письма, и я не говорила ему, что я его знаю. Впоследствии я иногда жалела о своём любопытстве, потому что, увы, слова Лео навеки впечатались в мою память. Из всего того, что ты до сих пор причинил нашей матери, это самое хладнокровное и безвкусное оскорбление… Хотелось бы, чтобы ты понял, как ты смешон – мужчина, женившийся на отставной подружке своего сына и ещё ждущий, что семья за него порадуется…
В эти дни я мало спала или почти совсем не спала, и к тому моменту, когда пришло первое письмо от адвоката дядюшки Томаса, я была такой уставшей, что иногда, сказав что-нибудь, я хоть и слышала собственный голос, но думала, что за меня говорит кто-то другой. Не то чтобы я много говорила. Больше, чем «да», «нет» или «всё равно» из меня было не вытянуть. Может быть, иногда глухое «спасибо». Я мечтала о сне, о паре часов, на которые я могла забыть, что Карл умер, о паре часов, когда я могла вообще всё забыть, но при этом я страшно боялась заснуть.
Но даже тогда, когда у меня слипались глаза, я не спала и думала об одном. Карл умер. Карл умер. Карлумер. Умерумерумер.
Я заснула, когда это стало интересным. То есть когда Мими открыла письмо от адвоката дядюшки Томаса и возмущённо втянула ртом воздух.
С недоумением она начала читать письмо вслух. Мой отец в процессе чтения отпустил несколько несвойственных ему крепких словец.
– Что за бесстыдный и наглый засранец! – воскликнул он, и моя мать начала спешно искать его таблетки от давления. Я в это время ещё глубже погрузилась в подушки.
«…поэтому моему доверителю важно указать на то обстоятельство, что перечисленные ниже предметы являются объектами семейного наследия, которые покойный хранил исключительно для моего доверителя…».
Моя голова отклонилась в сторону, дыхание стало глубже, а глаза закрылись.
«Если покойный или его супруга уже реализовали эти предметы, то они должны быть возмещены моему доверителю в полном стоимостном объёме».
– Наглая свинья! – вскричал мой отец, на плечо которого я склонила голову. – Не появляется на похоронах своего брата, но не теряя времени бежит к адвокату, жадный хорёк!
– Каролина? Она что, спит? Пощупайте кто-нибудь её пульс!
– Пускай спит, – сказала моя мать. – Она измучена, а это письмо ещё ухудшит ситуацию. Читай дальше!
«Вне зависимости от запросов супруги и детей покойного мой доверитель претендует на следующие предметы…» – это было последнее, что я услышала за 14 последующих часов.
Проснувшись, я почувствовала себя ещё более уставшей и истощённой, чем до сна. И такой же равнодушной.
Мими и отец начали разбирать бумаги Карла и выяснили при этом, что действительно имеется наследство, за которое стоило бы побороться.
Наследство, о существовании которого я и не подозревала. Наследство, которое повергло бы меня в шок, не будь я уже в шоке из-за смерти Карла.
В отличие от сестры, которая невзирая на слова моего отца, что о мёртвых либо хорошо, либо ничего, называла Карла не иначе как Эбенайзером Скруждем или просто скрягой, я по-прежнему считала Карла щедрым человеком. Мы всегда жили хорошо, вопреки словам Мими насчёт зимних пальто, халуп и так далее. Наши квартиры не были огромными или шикарно обставленными, но они были неизменно в хорошем состоянии и уже поэтому стоили дорого. Кроме того, Карл выбирал такие города (к примеру, Цюрих и Лондон), где жизнь была дороже, чем в других местах. И одни только переезды стоили колоссальных денег (попробуйте как-нибудь переехать с клавесином!). В Мадриде у нас была даже домработница, сеньора Седа, которая неплохо у нас зарабатывала, потому что мы оба ненавидели уборку и мыли посуду только тогда, когда уже не оставалось чистой. (Воображаемая сеньора Седа сопровождала нас и дальше. К примеру, я говорила: «Кто-то должен опять помыть ванну», на что Карл отвечал: «Я думал, что сеньора Седа давно это сделала – кстати, она должна ещё развесить бельё»).
Карл повсюду вёл курс в университете, но эта работа не очень хорошо оплачивалась, поэтому он дополнительно работал как консультант и эксперт в музеях, страховых компаниях и аукционных фирмах, и эти деньги явно не были лишними, потому что Карл любил хорошую еду (я тоже), хорошее вино (я нет), он охотно покупал деликатесы, и по меньшей мере дважды в неделю мы ходили в ресторан. Кроме того, мы часто бывали в театре и кино, и мы оба тратили кучу денег на книги. На шмотки и дорогую косметику оставалось мало, и поэтому было очень хорошо, что я не особо этим интересовалась. Или скажем так: для меня это просто было не важно. А что касается зимнего пальто, на которое всё время намекала Мими, то у меня уже несколько лет было чёрно-белое драповое пальто, которое я очень любила и люблю до сих пор, хотя оно уже довольно-таки поношенное. Я не покупала себе нового вовсе не из-за скупости Карла, а просто новое мне было не нужно. И я не имела привычки выкидывать вещи только потому, что они уже старые.