– Де-е-е-евочка… – выдохнул Алекс, толкаясь в горячее, скользкое, шелковисто-гладкое лоно. – Моя…
Замер, готовый к слезам или истерике, но Маред подалась к нему навстречу, простонав что-то, вцепилась в спину неожиданно сильными пальчиками. Алекс, просунув ладони, приподнял ее, удобнее устраивая на подушках, а потом все мысли исчезли из головы, потому что все, наконец, стало единственно правильным и верным. Маред таяла и билась в его руках, отдаваясь яростно и жадно. Прижималась и снова откидывалась на подушки, томно выстанывая каждый толчок, терлась щекой о его плечо, безмолвно прося и требуя, и Алекс давал ей это и сам брал с мучительной неутолимой жадностью, только краешком сознания следя, чтобы не оставить следы там, где их не спрячет платье.
В последний момент, когда он уже испугался, что не выдержит раньше, Маред хрипло вскрикнула, чувствительно царапнув ему спину, и долго застонала. Алекс, едва слыша ее, толкнулся еще раз, и еще… и, уже не сдерживаясь, излился сам – мучительно сладко, жарко, долго.
Сразу же, едва опомнившись, он перекатился набок и обнял горячее влажное тело Маред, слушая тихие всхлипы, прижал к себе. Глупая девочка, неужели и сейчас все поняла неправильно? Что он там думал? Отпустить ее? Полная чушь. Просто с самого начала повел себя неверно. Девчонка боится боли и унижения, а если вот так, ласково…
– Успокойся, – прошептал он, целуя зажмуренные глаза с трогательно мокрыми ресницами. – Все хорошо…
Маред замотала головой, но не отстранилась, а даже обняла его крепче, уткнувшись лицом в плечо. Ну разумеется… Пришла в себя, осознала глубокую непристойность своего поведения и желаний… Алекс вздохнул. Не переставая гладить ей спину, устроил голову Маред удобнее на своем предплечье, обнял другой рукой.
– Это всего лишь удовольствие, – напомнил терпеливо. – А ты – взрослая свободная женщина. Глупо прятаться от чувственной стороны жизни и бояться собственных желаний… Что плохого в том, что мы делали? Кому это повредило?
– Это… порочно, – еле слышно отозвалась Маред, подтверждая его недавние догадки.
– Нет, девочка. Порок – это насилие над тем, кто не согласен. Порок – это совратить ребенка или споить кого-то, чтобы уложить в постель. Принуждение, использование слабости или беззащитности… Порочно было бы то, что могло случиться у нас при первой встрече. И почти случилось… Но даже в этом случае – запомни – вина никогда не лежит на жертве. А сейчас ты пришла ко мне сама, верно? Можешь стыдиться общественной морали, хоть это и глупо, но не обвиняй меня в насилии, а свое тело – в предательстве. И то, и другое – нечестно. Ты не виновата в удовольствии своего тела, и хватит переживать.
Он почти силой развернул к себе лицо Маред и снова нежно поцеловал, с неудовольствием отметив мокрые от слез щеки. Впрочем, женщинам полезно иногда поплакать. Слезы – шлюз в плотине разума, ограждающей чувства. Если запереть эту плотину накрепко, не позволяя слезам иногда излиться, чувства переполняют сердце и захлестывают разум, приводя к настоящей беде. А Маред Уинни слишком долго жила исключительно велениями разума. Это необходимое умение, чтобы выжить, но отвратительное качество, чтобы просто жить.
И только он успел подумать, что девочку надо отвлечь, раз уж она не умеет пока нежиться и ласкаться после полученного наслаждения, как Маред заговорила, так и не открыв глаза:
– Я… доделала контракт. Вторую версию, с учетом поправок…
– Прекрасно, – с облегчением улыбнулся Алекс. – Возьми его завтра с собой, я посмотрю, пока будешь на занятиях.
Он ткнулся губами в чуть влажные душистые завитки волос на голове девушки, спросил:
– Хочешь спать?
Маред слегка пожала плечами, явно раздумывая, как выгоднее ответить. Потом заворочалась и промолвила очень несчастным голосом:
– Я должна кое-что сказать. Нам сегодня показали конкурсную работу. Тендер для франкской страховой компании. Ну, вы же знаете…
– Разумеется, я знаю, – согласился Алекс, щурясь от удовольствия, что все верно рассчитал и девочка не прошла мимо такой возможности.
– Я унесла из конторы документы на ключ-камне, – еще несчастнее сказала Маред. – Нас предупредили, что нельзя, но на работе совсем нет времени. А послезавтра выходные…
– Какой ужас, – серьезно ответил Алекс, осознав сравнительный масштаб проблемы и прилагающихся к ней переживаний. – Грубейшее нарушение внутренней процедуры персональной ответственности! Вы уже видели эти документы, тье Уинни?
– Н-н-нет…
– Что ж, – зевнул Алекс, – тогда мы с тьеном Даффи постараемся сохранить конфиденциальность, не прибегая к физическому устранению свидетелей. Не убивать же вас…
Сжалившись, он фыркнул:
– Успокойся. Забирать документы не следовало, но раз уж сама призналась… На первом этапе там ничего действительно секретного. Можешь не удалять, только не оставляй без присмотра. Завтра Кормака Даффи в конторе не будет, а в понедельник подойдешь и попросишь разрешения взять материалы домой под личную ответственность. Только не говори, что уже успела это сделать.
– Благодарю! – выдохнула Маред, словно ей пообещали давно желанный подарок, и Алекс негромко рассмеялся.
– После того, чем мы занимались, вспоминать о контрактах? – сказал он насмешливо и ласково. – Девочка, я от тебя в восторге. Или это я был настолько плох в постели, что тебе пришлось, как истинно добродетельной лэди, закрыть глаза и думать о Великобриттии?
Чмокнув насупившуюся Маред в кончик носа, он потянул девушку на себя сверху, положив ладони на восхитительно горячую и гладкую кожу. Маред замерла у него на груди, едва дыша. Глядя в удивленно-настороженные глаза, Алекс мягко произнес:
– Сегодня больше никаких мыслей и разговоров о делах. Мы так и не выяснили, любишь ли ты массаж… Исправим это упущение?
И медленно заскользил по ее спине кончиками пальцев, прикрыв глаза и слушая неровное глубокое дыхание на своем плече.
* * *
Монтроз спал, разметавшись по постели. Маред, очнувшаяся, будто ее толкнули, приподнялась на локте и вгляделась в спокойное лицо, освещенное лунным светом. Спящий лэрд Корсар выглядел куда мягче и даже моложе, сейчас в нем не было привычной дневной жесткости и постоянного внутреннего напряжения. Спящий он был… безопасен? И все-таки Маред не хотела остаться в этой роскошной спальне, а утром, едва проснувшись, увидеть Монтроза и услышать его самоуверенно-ласковое «девочка». Вот не хотела – и все!
Она тихо встала, стараясь не разбудить спящего, сгребла вещи и выскользнула, накинув халат, из спальни. Прошмыгнула к себе и лишь тогда поняла, что проснулась от озноба. Противное недомогание началось после весенней простуды, от которой она так и не вылечилась толком, до сих пор покашливая в дождь. После напряженной работы над очередным заказом, стоило несколько дней не выспаться, озноб непременно являлся вечером вместе со слабостью и головной болью, но ничего странного в этом не было. Маред просто забиралась в постель с чашкой некрепкого горячего кофе и старалась согреться и уснуть.
В этот раз озноб вернулся как-то особенно сильно, она даже дверь с трудом открыла, сразу нырнув под одеяло, сжавшись и обняв колени руками, чтоб согреться. Стиснула зубы, чтоб не стучали, и с тоской поняла, что здесь на кухню за кофе не пойдет и вызывать горничную среди ночи не станет. Ничего, само отпустит…
На душе было тошно. Монтроз мог сколько угодно успокаивать, быть неожиданно нежным, умелым и заботливым, но так неправильно. Маред чуть не застонала от стыда, стоило вспомнить, что с ней творилось. Нет, что она творила, – так честнее – всем телом откликнувшись рукам и губам Корсара, его низкому голосу и то ласково-нежным, то насмешливым словам. А еще тому, что он вытворял этой проклятой штукой…
Маред уткнулась лицом в одеяло, обняла его руками и ногами, как привыкла с детства, лежа в своей маленькой спальне и мечтая, что кто-нибудь подойдет и погладит по голове, подоткнув одеяло. Но отец всегда допоздна сидел за работой, горничная прощалась, потушив свет, и Маред засыпала в обнимку с одеялом, потому что спать с игрушками тоже было блажью и распущенностью.
Завтра ей бы стоило отлежаться, но ведь утром полегчает, верно? А Монтрозу она найдет, что сказать, если тот спросит, почему Маред ушла. Лэрда стряпчего ее нездоровье не касается, сколько бы тот ни распространялся о доверии. Хватит и того, что неожиданно для самой себя Маред призналась в глупости с тендером. Хорошо, что обошлось! В ее ушах до сих пор стояли слова лэрда, сказанные с холодным жестким удовлетворением, как он лично позаботился разрушить жизнь предавшего его стряпчего. Вот так-то, тье Уинни, – задумайтесь. У доверия и вправду две стороны, но одна из них, когда доверие оборачивается предательством, темная и опасная.
ГЛАВА 4. Бабочка у свечи
– Убью негодяя! Узнаю кто – убью! Да чтоб ему баргест повстречался!
Тье Эстер сочувственно покачала головой, не отрываясь от работы. Впрочем, даже ее замечательное равновесие духа имело пределы – тье слегка поморщилась. Маред подумала, что невозмутимую пожилую даму больше раздражает поведение Тилли, мешающей ей работать, чем происходящее в отделе. А может, одно сочетается с другим. Неприятно, когда рядом с тобой происходят противные мелкие гадости! Но Тилли слишком уж громко и часто возмущается, лучше бы и вправду попыталась выяснить, кто это делает – не может ведь быть, чтоб никто ничего не заметил.
Однако сердиться всерьез и подолгу секретарша не умела. Хлопнув опустевшим ящиком стола так, что тот едва не вылетел из пазов, она с торжеством извлекла из сумочки коробку с шоколадом.
– Тье Эстер, будете конфетку? А вы, Маред?
– Благодарю, нет, – в голосе почтенной тье проскользнули холодные нотки. – И осторожнее с бумагами, милая… Шоколад оставляет пятна.
Маред улыбнулась ничуть не обескураженной Тилли, покачала головой и снова уткнулась в документы, всем видом показывая, как занята. Взгляды тье Эстер на еду и напитки возле документов она полностью поддерживала, но не делать же замечания коллеге, которая работает здесь куда дольше тебя? К тому же Тилли старается быть милой… Может, удастся с ней подружиться?
Маред украдкой покосилась в сторону секретарши. Держа конфету, свободной рукой Тилли накручивала на палец длинную прядь, умело выпущенную из прически, чтобы обрамлять личико, и даже с расстояния нескольких шагов было видно, каким блестящим ярко-розовым лаком накрашены ноготки. Слишком длинные, кстати, чтобы с удобством работать на клавиатуре. Маред вздохнула и посмотрела на собственные руки. Наверное, это она сама неправильная женщина. Чернильные пятна только-только полностью сошли, можно бы отрастить ногти и заглянуть в салон красоты – сделать что-то похожее. Пусть не такое яркое, но милое и женственное. Как-то после свадьбы она попробовала – хотела быть как можно красивее для Эмильена.
Оказалось, что стоит ногтям отрасти чуть длиннее, и работа на вычислителе жутко замедляется, а блестящий, как леденец, лак мгновенно тускнеет и трескается от воды с мылом, уксуса, лимонного сока и прочих средств поддержания порядка в доме. У них, разумеется, была служанка, но платить ей столько, чтобы совершенно избавить хозяев от домашних забот, семья Уинни никак не могла себе позволить. Поэтому болтливая, но расторопная девица не жила в доме, а приходила на половину дня и занималась только грязной работой вроде крупной стирки, чистки камина и кастрюль, мытья и натирания полов воском. Остальные домашние заботы ложились на Маред, но Эмильен клятвенно обещал, что, как только завершит свою работу и возьмет патент на изобретение, его маленькой женушке больше не придется и пальчиком прикоснуться к грязной тарелке или стирке рубашек. А пока нужно немножко потерпеть…
И Маред терпела. Обойтись без длинных ногтей, пышно уложенных локонов и модного платья – это такие мелочи. К тому же Эмильен обожал ее именно такой, ему нравилось, когда она одевалась скромно, как подобает приличной замужней тье. Строгие темные платья, удобное белье, практичная обувь… Хороший вкус и респектабельность – вот главные помощники женщины. И Маред понимала, что это настоящая любовь, потому что муж искренне считает ее красивой и не заглядывается на ярких кокеток. Тилли, с ее густо накрашенными ресницами, блестящими от помады губами и приталенными блузочками, он наверняка счел бы слишком легкомысленной, да и на новое платье Маред покосился бы неодобрительно – да, темно-синее, но как подчеркивает фигуру!
«Прекрати, – остановила она себя. – Хватит. Он был твоим мужем, так что имел полное право решать, как тебе одеваться… И, между прочим, был прав. Пока ты пряталась от мужских взглядов и была незаметной, как истинная Чернильная Мышь, все было хорошо. Ты была в безопасности. А стоило однажды попасться мужчине – и посмотри, в кого ты превратилась. Наложница и содержанка! Но… ведь другие как-то ухитряются быть привлекательными и при этом чувствовать себя спокойно? Посмотри хотя бы на Тилли…»
Словно почувствовав внимание Маред, девушка ответила ей задорной улыбкой и снова опустила длинные пушистые ресницы, не просто накрашенные, а явно еще и завитые. Да и глаза подведены так, что превратились в дивные восточные очи, как у сказочной пери. И плевать Тилли, что краситься днем – это на грани приличий для незамужней девицы. Она-то явно счастлива, когда цокает по паркетному полу конторы высокими каблучками изящных туфелек, и на это цоканье оборачиваются все мужчины поблизости. Попробовал бы кто-нибудь сравнить ее с мышью! И попробовал бы кто-нибудь оскорбить ее непристойным предложением…
Маред сглотнула горькую слюну, обнаружив, что сидит, уставившись в страницу с расчетом, и цифры расплываются перед глазами. Да хватит же! На работе следует думать о работе! Так, с этой таблицей – все готово. И тут собственный рассудок снова начал предательски играть с ней излюбленную игру последних недель «если бы не Монтроз».
Как бы она жила сейчас, если бы на свою беду не попалась в лапы милэрду Монтрозу? Да, самую гнусную роль сыграли тьен Оршез и враги королевского стряпчего, но если бы лэрд не обратил на нее внимания… Что бы с ней было? Вот сегодня пятница, весь Лунден отмечает окончание рабочей недели. А завтра и послезавтра кто-то уедет на пикник, а кто-то просто будет гулять в парке и по бульварам, смотреть уличные представления, кататься на лодках по Темезу и парковым прудам… Она тоже могла бы!
«Если бы не Корсар-Монтроз, ты бы себе не позволила даже задуматься о подобном, – возразил внутренний голос. – Сидела бы дома и строчила очередную работу. Какой парк и гулянья? Много ты на них ходила?» «Я была в трауре», – возразила Маред. «Траур закончился – и что? Помнишь, что сказала о вдовстве и новом замужестве твоя квартирная хозяйка, которую ты втайне презирала за невежество и глупость? А почтенная женщина поумнее тебя будет. Или ты решила всю жизнь оплакивать Эмильена? Очень добродетельно, не спорю. Только добродетель должна идти от сердца, а у тебя она от страха, мышь несчастная…» «Нет же, – попыталась сопротивляться беспощадной правдивости своих мыслей Маред. – Я просто хотела закончить Университет! Получить диплом, найти достойную работу, пережить боль…» «Как? Прячась от всех мужчин на свете? Как ты собиралась играть с ними на равных в их деле? Как надеялась превзойти их, если боишься высунуть нос из норки? Ты же избегаешь мужчин, как огня – в прямом смысле. А его светлость Монтроза избегать бесполезно – он знает, чего хочет, и берет это, не обращая внимания на чужие благоглупости. И ведь с ним ты еще как чувствуешь себя женщиной. И удовольствие получаешь. Причем такое, которое с законным любимым мужем даже представить себе не могла и не знала, что подобное существует в жизни, а не только на страницах дамских романов. Но при этом врешь сама себе и во всех своих бедах винишь других. Оршеза – за то, что решилась на воровство. Чисхолма – за то, что уступила шантажу и стала постельной игрушкой. А Монтроза – за то, что тебе нравится делить с ним постель, но согласиться на это в открытую тебе стыдно, а отказаться – страшно. Добродетельная трусливая дура, вот ты кто, Маред Уинни…»
«Замолчи, – уже не понимая, кого просит, взмолилась Маред. – Замолчи, пожалуйста! Я все понимаю… И я поговорю с лэрдом. Но не сейчас же? Сейчас у меня отчет. Отчет!»