Юки-Онна выставила ладонь перед собой, дунула на нее – на руке стремительно выросла огромная сосулька. Дева размахнулась и швырнула ее в Карасу. Тот загородился веером, но ледяное копье легко пронзило шелк, ударило демона в грудь. Тэнгу со стоном рухнул возле Дана. Издав победный вой, Юки-Онна подлетела к постели девушки, приникла к ее лицу. Несколько мгновений, и Снежная дева растаяла в воздухе. Вместе с нею исчезли холод, ветер, белый свет и горы снега.
Дан почувствовал, как паралич постепенно отступает. Он подполз к девушке, которая неподвижно лежала на спине. Поднес ладонь к ее рту, не ощутил дыхания, попытался нащупать биение пульса на шее – его не было.
– Не мучайся, Акира, – простонал из темноты Карасу. – Она мертва.
Действительно, тело девушки было холодным и твердым, как будто несколько дней пролежало на морозе. Казалось, подними, кинь на пол – и она разобьется на мелкие кусочки.
В распахнутую дверь вползали первые лучи утреннего солнца.
– Дочка! Дочка! – заплакала, приходя в себя, пожилая женщина.
Она обхватила девушку обеими руками, пытаясь отогреть своим теплом, гладила покрытое инеем лицо. Отец, усевшись на постели, не отрываясь, смотрел на Дана. В глазах его были ненависть и укоризна.
Тэнгу снова обратился в ворона, прихрамывая, подковылял к Дану.
– Идем отсюда, Акира, – хрипло каркнул он. – А то сейчас деревня проснется, и тебя отсюда погонят камнями. Хорошо, если не забьют насмерть.
Дан встал, поклонился хозяевам, тихо произнес:
– Простите, – подхватил катану, мешок и вышел из хижины.
Было невыносимо стыдно и больно. «Я не смог выполнить обещание, – думал он. – Опять не смог. Я снова обесчестил себя, потерял лицо. Я должен за это заплатить жизнью». Жизнью?.. Дан остановился, потряс головой: это были не его мысли. Конечно, совесть его мучила, и это было знакомое ощущение: такое он всегда испытывал, когда по службе сталкивался с жестоким преступлением. Переживал, что не сумел спасти, помочь, предотвратить. Но вот о суициде никогда не думал. А уж мучиться из-за нарушения ронином клятвы убить Кумико, если она попадет в руки врагов, Дан тем более не собирался. Не прирезал – и отлично, зато для Насти нашелся объект.
– Хватит терзаться, Акира! – будто подслушав его мысли, каркнул тэнгу. – Знаю я вас, самураев. Сейчас настрадаешься и побежишь выпускать себе кишки. Предупреждал же: человек не может победить Юки-Онну. Даже не всякий демон может. Я вот не сумел. Скажи спасибо, что остались живы.
– Что она такое?
– Одна из самых могущественных демонов. Помощница смерти.
– А есть кто-нибудь сильнее ее?
– Да, но мало. И я не хочу произносить вслух их имена, – нахохлился Карасу. – Лучше скажи: куда теперь?
Дан неопределенно махнул рукой:
– Дальше. Пока не придем в следующую деревню.
Настя
Целых три дня она провела в блаженном бездействии. Отсыпалась, отъедалась впрок – благо, сводня на содержании дорогой куртизанки не экономила. Бренчала на сямисэне, придумывала впрок хокку и танку для господина Сакамото.
Настя в первое время пыталась разговорить Кумико, но девица хранила молчание, хотя присутствие ее сознания ощущалось. В конце концов Настя плюнула на это занятие – главное, что память японки была в ее полном распоряжении. А еще имелись подаренные Сакамото серебряные монеты, перепрятанные из прически под циновку. С ними Настя чувствовала себя немного увереннее. Она решила, что сбежит до «дня икс», когда старый самурай снова придет за девственностью Кумико. Уберется прочь из города и, возможно, попросит приюта в одном из буддистских монастырей.
Однако этим планам не суждено было осуществиться. На четвертые сутки, в ночь которых Настя собиралась покинуть бордель, Тоши сообщила:
– Господин Сакамото прислал гонца. Он будет сегодня.
Вокруг девушки тут же поднялась суета: ее принялись мыть, натирать ароматическими маслами, сооружать прическу, накладывать идиотский грим. Она ни на секунду не оставалась одна и мысленно распрощалась с мечтой о свободе.
Вечером явился господин Сакамото, и не один, а с компанией таких же важных, как он, пожилых самураев. Как было и в прошлый раз, уселся в гостевых покоях и сразу же потребовал туда Кумико. К радости Насти, старик не торопился уединиться с нею, попросил сыграть. Она долго щипала струны сямисэна, извлекая из них печальные мелодии. Гости слушали с вниманием, которому был бы рад любой маститый музыкант. В перерывах отпускали вежливые комплименты искусству Кумико. Она благодарила, отвечала изысканно-остроумно. Господин Сакамото выглядел чрезвычайно довольным, как будто хвалили его самого. «Впрочем, – подумала Настя, – так ведь и есть на самом деле: Кумико – его собственность».
По знаку старика к столу, подобострастно согнувшись, подошла Тоши.
– Почему же ты не представишь нам других девушек? – спросил господин Сакамото. – Мои друзья желают увидеть все прекрасные цветы твоего сада. Хочется знать, все ли они так образованны и искусны, как Кумико-сан.
Сводня привела остальных девиц. Видимо, успела предупредить, что посетители желают изысканности, и проститутки, которые не могли похвастаться умениями поддерживать беседу, все больше помалкивали, вежливо улыбаясь и кланяясь. Разгоряченные сакэ гости остались довольны и в конце концов растащили девушек по комнатам. Но безусловной звездой этого вечера была Настя.
Странно, но господин Сакамото и на этот раз воздержался от дефлорации Кумико. Поздно вечером он вежливо поклонился, снова вручил Насте мешочек с деньгами и ушел, на прощанье пообещав вернуться.
Слава о необычной куртизанке облетела город. Теперь каждый вечер гости отказывались от услуг вакасю и требовали, чтобы их развлекала Кумико. Настя чувствовала себя то ли тамадой, то ли аниматором. Она устраивала чайные церемонии, услаждала гостей томными разговорами, пела тоненьким голоском, играла на сямисэне, а однажды, по просьбе особо родовитого посетителя, даже сложила икебану из трех цветков хризантемы и какой-то кривой ветки, пристроив все это великолепие на плоскую медную тарелку. Самой ей произведение показалось невнятным веником, но гость был в восхищении: как поняла Настя, истинной красотой здесь считается благородная простота природы, а каждое растение что-то символизирует. Этот букет означал «радость сердца». Господин Огава, богатый самурай, заказавший икебану, бросал на Кумико пламенные взгляды. Однако пока ее девственность щедро оплачивал Сакамото, бояться было нечего, и Настя продолжала блистать в японском полусвете.
Сам господин Сакамото приходил каждые два дня – то один, то в компании друзей. Всякий раз дарил деньги, говорил комплименты искусству Кумико и уходил, так и не притронувшись к девушке.
– Надо же, – Тоши удивленно качала головой, напоминая китайского болванчика. – Может, у него беда с нижней частью тела? Ну, однако нечего тебе зря сидеть. Будешь учить других девушек играть на сямисэне и беседовать с гостями.
Теперь Настя была занята еще и днем: ее комната превратилась в подобие класса для не очень благородных девиц. Одна мучила струны сямисэна, другая трудилась над оригами, третья репетировала изысканные жесты. А сама Настя с видом заправской классной дамы, прохаживалась между сидящими на полу проститутками, отпуская замечания и заодно читая лекцию об искусстве изящной беседы.
Она уже начинала надеяться, что все так или иначе обойдется. «Может, Сакамото и вправду страдает половым бессилием, – думала Настя. – Но кто сказал, что импотентам не нужно женское общество?..»
Бордель Тоши процветал. Теперь сюда не пускали рядовых самураев и мелких чиновников. Каждый вечер здесь собиралась местная аристократия. Сводня больше не нанимала вакасю и заменила нескольких проституток, подобрав более молодых, хорошеньких и сообразительных. Обученные Настей девушки развлекали гостей сначала беседой в общей комнате, затем в постели. В заведении царили изысканность и спокойствие.
Однажды господин Сакамото перед уходом вручил Насте не только мешочек с монетами, но и небольшую коробочку, обитую красным бархатом.
– Это знак моей любви, Кумико-сан, – сказал он. – Я заплатил за твою девственность, но не стану забирать ее, пока ты сама этого не захочешь. Ты прекрасна, как едва распустившийся цветок сакуры под утренним солнцем, и достойна поклонения. Позволь мне лишь любить тебя, восхищаться тобой, и, быть может, когда-нибудь ты ответишь мне взаимностью.
«А старик-то крепко залип», – подумала Настя, с поклоном принимая дар. Что ж, это было ей лишь на руку. Пусть восхищается, не жаль. А там она накопит достаточно денег, чтобы смыться отсюда.
– Открой же мой подарок, Кумико-сан, – улыбнулся Сакамото.
Настя откинула крышку коробочки и едва не заорала от неожиданности: в бархатном гнезде лежала свежеотрубленная фаланга пальца. Срез был окольцован золотом, на котором виднелись потеки запекшейся крови.
Память благонравной Кумико ничего не подсказала о таком странном подарочке. Усилием воли Настя сумела «сохранить лицо», растянула губы в сладкой улыбке и низко поклонилась. Покосившись на Сакамото, заметила, что мизинец его левой руки забинтован. Выходило, что чокнутый влюбленный самурай презентовал ей часть собственного пальца.
– Господин Сакамото оказал тебе большую честь, – прокомментировала Тоши, когда старик откланялся. – Ты же знаешь, это высший знак любви. Такие подарки редко кому делают.
«Еще бы, – думала Настя, убирая коробочку подальше. – На всех баб пальцев не напасешься». Что делать, когда подношение протухнет и завоняет, она пока еще не решила. Но слух о ценном презенте разошелся по борделю.
– Ты сделаешь господину Сакамото ответный подарок? – спросила одна из ее учениц, смешливая пухленькая Реико.
– А что, нужно? – Настя в душе ужаснулась.
– Только если любишь, – хихикнула Реико, – или хочешь больше денег. Я вот пятерым уже подарила.
Настя взглянула на ее руки, но все фаланги были на месте.
– Ну нельзя же для каждого пальцы калечить, – рассудительно заметила вторая гейша, Шика. – Если нужно, только скажи, Кумико-сан. В Эдо есть могильщик, который недорого продаст свежую и подходящую фалангу.
– Забинтуешь пальчик, как будто он отрублен, и все, – подхватила Реико. – Но это будет означать, что ты готова к любви, Кумико-сан.
Настя поблагодарила товарок, но решила повременить с подобным сюрпризом для Сакамото.
Глава 4
Слушая строгий укор,
Опустила девушка голову,
Словно мак вечерней порой.
Сенкевич
Сенкевич в сопровождении слуг и охраны шел по длинному коридору замка Эдо. Двигался степенно, печатал шаг – самурай не может бегать, подобно простому крестьянину. Сегодня он должен был присутствовать на важном приеме у сегуна – высокопоставленные гости, политические переговоры, в конце – чайная церемония в знак дружбы и верности.
Только мысли Сенкевича были заняты отнюдь не хитроумной японской политикой. Он думал о девушках, исчезавших в Эдо. Сначала это были только служанки, но Харуми, дочь Тосицунэ, стала первой пропавшей из фрейлин. Сенкевич не знал, были ли другие.
Не то чтобы его беспокоили канувшие в безвестность девицы – хотя он все время ощущал душевную боль своего молчаливого соседа по телу. Дело было в другом. Сенкевич обдумывал интересную гипотезу. В каждой эпохе ему и его спутникам приходилось разгадывать какую-то тайну. И лишь когда она была раскрыта, появлялась возможность построить портал.
Что, если это время удерживает их? Что, если у каждого человека есть свое предназначение? Тогда получается: попав в чужие тела, вытеснив личности, они ломают ход истории уже одним своим присутствием. Пусть «объекты» и не великие люди, но их поступки могут влиять на общую картину в целом.
Тогда важно угадать, что именно должен сделать каждый из «объектов», завершить его путь и затем отправиться дальше. Поэтому Сенкевич внимательно прислушивался к чувствам Тосицунэ. Доминировала среди них боль, тоска по дочери, желание покарать убийцу. Похоже, Маэда мысленно уже похоронил девушку и теперь мечтал лишь о мести.
С точки зрения теории Сенкевича, личная месть не могла быть важна сама по себе. Но ведь исчезла не одна девушка. А значит, в замке или его окрестностях находится преступник. Возможно, его уничтожение и есть миссия Тосицунэ?
Сенкевич решил действовать. Только вот как? Исходных данных маловато. Он знал всего о пяти девушках – четыре служанки и Харуми. Сколько их исчезло на самом деле, еще предстояло выяснить. И по каждой провести расследование. Мало ли, может, и правда кто-нибудь из них сбежал.
Он прикидывал, у кого можно получить правдивые сведения и как тайком опросить людей в замке, чтобы это не дошло до сегуна. Здесь везде его шпионы, наушники и соглядатаи, доверять нельзя никому. Но со слугами поговорить необходимо. Только вот станут ли забитые, запуганные люди отвечать на вопросы?
Станут, решил он, если поработать с гипнозом. А для начала нужно восстановиться. В будущем, когда на него давила мощная солдафонская личность адмирала Гранта, Сенкевич утратил экстрасенсорные и магические способности. Не мог медитировать, не ощущал в себе сил, потерял интуицию. Да и эпоха не располагала к эзотерике – время высоких технологий, какая уж тут мистика… Зато в Равенсбурге XV века, пропитанном страхом, фанатичной верой и суевериями, он обрел невероятные возможности. Здесь ведь тоже Средневековье, а значит, и силы должны появиться. Ведь медитативный полет уже получился. Правда, никаких признаков негатива над Эдо он не заметил. А значит, и нечисти здесь нет. И место силы не нашел…
«Спокойно, – остановил сам себя Сенкевич. – Не стоит делать поспешные выводы. Япония – страна загадочная, может, я еще недостаточно проникся атмосферой, чтобы разглядеть в городе зло».
Сенкевич не заметил, как дошел до большого зала, где должен был состояться прием. Здесь уже собрались несколько самураев из разных уголков Японии. Токугава укреплял связи Эдо с провинциями. Был тут и молодой, но уже прославленный в битвах Уэсуги Кагэкацу с Сикоку, и старик Фукусима Масонари, глава могущественного клана с Хонсю. От худощавого, изможденного Отани Есицугу бесстрашные самураи вежливо держались подальше – несчастный давно уже страдал проказой. Болезнь исказила его черты: нос утолщился, слившись в одну линию со лбом, щеки сделались одутловатыми. Это придавало лицу Есицугу сходство с львиной мордой, что выглядело одновременно величественно и отталкивающе. Сейчас у Отани, видимо, было обострение болезни – на неровной, воспаленной коже проступали капельки гноя, которые самурай то и дело промакивал шелковым платком.
На помост вышел Токугава, самураи опустились на колени, склонили головы. Началось утомительное действо: речь сегуна, вручение подношений, заверения в верности…
Все понимали: это лишь формальность, настоящие переговоры начнутся после чайной церемонии, когда сегун удалится и каждого гостя будут приглашать к нему на конфиденциальную беседу. А сейчас все старательно разыгрывали знакомую во всех деталях пьесу.
Пока дайме, один за другим, демонстрировали щедрость и верноподданнические чувства, Сенкевич инспектировал память Маэда.
Триста тысяч человек стояли у стен Осака. Токугава разбил лагерь у южной стены, которая, по словам лазутчиков, была самой уязвимой. Ледяные зимние ветры продували тонкие шатры, засыпали лагерь снежной крупой. Простые воины ночевали под открытым небом.
Однако Токугава не собирался долго стоять в ожидании. Второго декабря начался обстрел замка Осака. Пушки грохотали день и ночь, говорили даже, что канонада слышна была до самого Киото. Но ядра не наносили толстым стенам большого ущерба.
После первых суток обстрела Иэясу приказал штурмовать замок. К южным воротам и стенам подтащили осадные орудия – башни и тараны. Войско черной волной хлынуло на замок. Люди Тосицунэ находились в самом пекле – им поручено было взять стену. Маэда не прятался за спинами, вместе со своими самураями приставлял лестницы, карабкался вверх. Сверху на головы валились камни, лились кипящее масло и смола. Защитники Осака осыпали осаждающих дождем горящих стрел, отталкивали длинными рогатинами лестницы. Щиты не выдерживали, вокруг падали обожженные, обугленные воины.