— Все это приятно, но несколько утомительно. Я думаю… Она снова посмотрелась в зеркало.
— Да, я уверена, что у меня появилось несколько морщинок. Ах, мне пора спать!
Ее глаза, полные любви, остановились на плакавшей девушке.
И эти глаза тоже были влажными.
Какая бы необходимость ни побудила к уходу Женщину–Змею, Грей дон быстро понял, что на сердце ее не было той легкости, какую она показывала наружно.
— Дети, пойдемте со мной!
Она обвила рукой шею Суарры.
— По дороге я должна запечатать помещение, где открываются Ворота Жизни и Смерти. Вы увидите его.
Она кивнула Суарре.
Девушка прикоснулась к стене, находившейся напротив входной двери, и стена раскрылась.
Из отверстия, раскачиваясь, выскочило алое тело Кона. За ним следовали четверо его соплеменников, которые несли носилки Матери.
Адена бросила в зеркало последний взгляд, затем втянула свои кольца на подушки носилок.
Кон впереди, Грейдон и Ригер по бокам, Суарра, лежавшая на носилках рядом с Матерью, с головой, спрятанной у нее на груди, Повелитель Глупости, замыкавший шествие, — они проследовали в громадный пустой зал, вышли из него через дверь в дальней стене и начали спускаться по широкой наклонной лестнице.
Все вниз и вниз уходил скат, далеко углубляясь под фундамент Дворца.
Они вышли к неглубокой нише, врезанной в стену коридора.
Здесь Мать подала знак носильщикам.
Они остановились рядом с нишей. Мать протянула им руку. В руке был маленький систрум.
Тонкий лучик коснулся стены.
Появилось овальное отверстие, будто под лучом камень оплавился.
Мать подозвала Грейдона и приподняла девушку над своим телом, чтобы та могла заглянуть внутрь.
Они смотрели внутрь помещения, напоминавшего по форме половину гигантской жемчужины. Круглый пол в помещении составлял в диаметре около двадцати ярдов.
Оно было залито призрачным розовым светом, как будто на его изогнутых стенах сияло солнце.
Пол походил на черный обсидиан, и в нем было два овальных бассейна, каждый примерно двадцати футов в длину и половину этого в ширину.
Между ними стояло ложе из того же черного стекловидного вещества.
В нем было углубление в форме человеческого тела, как если бы действительно совершенное по красоте тело мужчины или женщины лежало там, пока вещество было еще мягким, и когда обсидиан затвердел, на нем остался отпечаток.
Вода в одном бассейне, если это была вода, походила на светлое розовое вино.
Она искрилась, в ней кружились маленькие водовороты более глубокого розового цвета.
Жидкость во втором бассейне была полупрозрачной и абсолютно бесцветной.
Однако в ее безмятежности было что–то пугающее.
Пока они смотрели, спокойствие было нарушено. Что–то всплыло из глубины бассейна.
Когда это «что–то» приблизилось к его поверхности, жидкость в розовом бассейне тоже начала волноваться.
Искорки и водовороты заплясали ликующе. В обоих бассейнах вздулись на поверхности пузыри. Пузыри медленно увеличивались и превратились в купола от края до края поверхности.
Розоватый и кристально прозрачный пузыри взорвались. Мгновенно туман, скрыв и бассейны и ложе, заполнил все помещение. Сквозь него простреливали крошечные лучики радужного света.
Туман пульсировал не дольше, чем успело бы трижды ударить сердце, и исчез.
Женщина–Змея подняла систрум и послала из него луч прямо в спокойный бассейн. Бассейн задрожал, будто он был сердцем живого существа. Его полупрозрачная жидкость затуманилась.
Сквозь нее рванулось вверх состоявшее из маленьких пузырьков облачко, будто пытавшееся бежать от луча. Со слабым печальным вздохом пузырьки взорвались.
Бассейн опять был спокойным, но его пугающая безмятежность исчезла.
Луч систрума погрузился в розовый бассейн. На мгновение в его глубинах возникло какое–то неистовое движение.
Появилось снова взорвавшееся со вздохом облачко пузырьков. И этот бассейн тоже сделался тихим и мертвым.
— Свершилось! — безжизненным голосом сказала Женщина–Змея.
Ее лицо осунулось, губы побелели, глаза сделались словно из камня.
Она провела лучом систрума над отверстием, скала вместо отверстия появилась так внезапно, что казалось, образовалась из воздуха.
Мать подала знак людям–паукам. В молчании они возобновили свое движение.
Наконец они вышли еще к одной неглубокой нише. Под лучом систрума стена открылась, показался низкий круглый вход. Они вошли внутрь. Комната была круглой, как помещение с двумя бассейнами, но по размеру вдвое меньше. От стен исходило слабое голубое свечение и концентрировалось на огромном, образованном из подушек гнезде. Возле стены стояло по кругу несколько ящиков. Не считая ящиков, комната была пустой.
Грейдон ощутил едкий, отдававший странной свежестью аромат.
Женщина–Змея скользнула с носилок и свернулась кольцами на подушках. Она глядела на них, не скрывая заполнивших ее фиолетовые глаза и скатывающихся по щекам слез. Она отдала систрум Повелителю Глупости и прижала Суарру к своей груди.
Она подозвала к себе Грейдона и мягким движением соединила губы девушки с его губами.
Внезапно она чуть отстранила их от себя, нагнулась и поцеловала их в губы.
Ее глаза сверкнули озорно и очень нежно, и она расхохоталась своим похожим на птичий щебет смехом.
— Разбудите меня взглянуть на вашего первенца, — сказала Мать Змей.
Она оттолкнула их от себя, опустилась на подушки и зевнула. Глаза ее закрылись, голова качнулась вперед раз или два. Она сонно задвигалась, устраиваясь поудобнее.
Когда Грейдон повернулся, чтобы уйти, он понял, что лицо ее постепенно начало изменяться, что неземная красота лица Адены начала блекнуть, будто с него спадала вуаль.
Он решительно отвернулся и запретил себе смотреть: какой она хотела, чтобы он видел ее, такой она и останется в его памяти.
Они вышли через низкий проем. Суарра крепко прижималась к Грейдону и плакала.
Повелитель Глупости поднял систрум.
Вход снова перегородил вставший на свое место камень.
Тайная комната, где спала Мать Змей, закрылась.
ЖИВОЙ МЕТАЛЛ
РОМАН
Глава I
Я решаю снова посетить Тибет
Долина, в которой я расположился лагерем, отличалась удивительной красотой; она была так прекрасна, что при первом взгляде на нее у меня перехватило горло и до боли сжалось сердце. Потом красота эта завладела мной и укачала меня своим покоем.
В бурный вечер в конце декабря, когда дождь вперемешку со снегом бился в мои окна в Нью–Йорке, а я перелистывал страницы своей, быть может, самой сенсационной книги — «Маки и примулы Малого Тибета», меня охватило страстное желание снова посетить эту тихую, недоступную страну. Мне захотелось погрузиться в уединение ее высот, отрезать себя от суеты и шума западной цивилизации, как бы уйти в другой мир. Желание это возрастало не по дням, а по минутам. Оно стало неудержимым.
Но не было и причины бороться с этим желанием. Я был холостым человеком, и никто не предъявлял на меня никаких прав. К счастью, я был свободен ехать куда и когда я желал, не оставляя никого, кто бы стал обо мне беспокоиться, а также, к счастью, обладал средствами.
С начала марта я странствовал среди гор. Теперь была половина июля.
Со мною вместе отправился в путешествие сын моего покойного друга, инженер Ричард Кин Дрэк. Молодой человек очень тосковал после смерти своего отца, одного из самых блестящих палеонтологов Америки, и мое предложение уехать из родных мест, опустевших теперь для него, пришлось ему очень по душе.
В Тегеране я нашел себе самого необычайного слугу. Он был китаец, и звали его Чиу–Минг. Ему было лет 50, и двадцать из этих лет он провел в древнем монастыре Палк хор–Чойнд в Гиангтце, к западу от Лхассы. Почему он оттуда ушел, как попал в Тегеран, я так и не узнал никогда. Мне, во всяком случае, очень посчастливилось, что он ушел оттуда и что я заполучил его. Он отрекомендовался мне, как лучший повар на пространстве трех тысяч миль от Пекина. И он говорил правду.
Почти три месяца путешествовали мы вместе: Чиу–Минг, Ричард Дрэк, я и две лошади, которые везли мои пожитки. Мы проходили по горным дорогам, на которых когда–то раздавались шаги маршировавших полчищ Дария, множества его сатрапов.
Мы пробирались по заросшим иранским тропам, по дорогам, которыми проходили победные воины Александра Македонского. Вокруг нас поднималась пыль от костей македонцев, греков и римлян; духи пламенных честолюбий сасанидов стонали в ветре ущелий, когда мы проходили эти ущелья, мы пятеро — американский ботаник, молодой инженер, китаец и две тибетских лошадки. Мы пробирались через расселины, стены которых звучали ревом эпталитов, белых гуннов, подрывавших силы этих же сасанидов, пока, наконец, те и другие не пали перед турками.
По широким дорогам и тропам славы Персии, позора Персии, смерти Персии проходили мы. Целый месяц мы не встречали ни одной живой души, не видели никаких признаков человеческого жилья.
Долина волшебной красоты
В это утро мы вышли из извилистого ущелья в долину волшебной красоты. И тут, хотя и было еще так рано, я раскинул наши палатки и решил не двигаться дальше до завтрашнего дня. Эта долина была, как гигантская чаша, переполненная эссенцией покоя.
В восточной стороне высоко поднималась какая–то безымянная вершина. На голове ее была серебряная шапка, украшенная изумрудами — снеговые поля и ледники, венчавшие эту вершину. Далеко на западе другой серый и желтовато–коричневый гигант грузно высился, загораживая вход в долину. На севере и на юге горизонт был хаотической поднебесной страной зубчатых вершин, остроконечных, похожих то на минареты, то на башни и купола, каждая из них увенчана зеленой и серебряной диадемой вечного льда и снега.
А вся долина была устлана ковром из голубых маков. Широко раскинувшимися, ничем не прерывающимися полями, голубыми, как утренние небеса в середине июня, маки струились миля за милей вдоль тропы, по которой мы следовали, через еще непроложенную тропу, по которой лежал наш путь. Маки кивали, они склонялись друг к другу, они точно шептались, потом поднимались головки и смотрели наверх, точно томящиеся рои маленьких лазоревых фей, полудерзко, полудоверчиво заглядывающих в лица разукрашенных драгоценными камнями гигантов, сторожащих их. А когда легкий ветерок шел по макам, они точно сгибались под чьими–то мягкими шагами, точно чьи–то развевающиеся одежды мели их.
Как огромный сапфировый и шелковый ковер, тянулись маки к серому подножью неведомых гор.
Закат солнца в Тибете
Все вокруг нас погрузилось в тишину. Солнце ушло за каменного гиганта, охранявшего западные ворота долины. Вся долина быстро темнела. В нее вливался поток кристально прозрачных теней. Это было прелюдией к тому чуду необычайной красоты, которого не увидишь больше нигде в мире — прелюдией к солнечному закату в Тибете.
Мы обратили ожидающий взгляд на запад. Легкий, прохладный ветерок мчался с гор, точно вестник, шепнул что–то клонящимся макам, вздохнул и скрылся. Маки стояли неподвижно. Высоко над головами просвистел коршун.
Точно это было сигналом. В бледной лазури западной части неба стали появляться ряды за рядами облачка, окруженные сиянием. Они будто ныряли головами в путь, которым проходило заходящее солнце, и из серебряных превращались в нежно–розовые и темнели потом до багрянца.
— Небесные драконы пьют кровь солнца, — сказал Чиу–Минг.
Точно огромный хрустальный шар опрокинулся на небеса, и их голубой цвет сразу перешел в прозрачный и яркий янтарь. Потом так же неожиданно янтарь превратился в светящийся лиловый цвет. Мягкий зеленый свет затрепетал в долине. Под этим светом скалистые стены гор точно стали расплющиваться. Они запылали и вдруг надвинулись вперед, похожие на гигантские куски самого бледного изумрудного нефрита, прозрачные, точно просвеченные маленькими солнцами, сверкающими позади них.
Свет померк, одеяния самого темного аметиста окутали могучие плечи гор. Потом с каждой увенчанной ледником вершины, с минаретов и зубцов, с высящихся башен брызнули лучи разноцветного пламени, целая сверкающая призматическая рать. Большие и малые, перевивающиеся и расходящиеся в разные стороны, они охватывали долину кольцом необычайного великолепия.
Чудо небес
По темнеющему небу пробежала розовая полоска живого цвета, это совершенно чудесное, чистое сияние, луч, который тибетцы называют Тингпу. Мгновение этот розоватый палец указывал на восток, потом выгнулся другой и разделился на шесть сверкающих розовых полос; полосы эти стали ползти к восточному горизонту, где навстречу им поднялось туманное, трепещущее великолепие света.
Шесть лучей начали раскачиваться. Они все быстрее и быстрее двигались, и размах их увеличивался, точно невидимое небесное тело, от которого они исходили, раскачивалось, как маятник, точно им водили из стороны в сторону, как огнем прожектора. Все быстрее и быстрее раскачивались пять лучей и распались на части. Оборванные концы бесцельно колыхались, согнулись, наклонились книзу и устремились к земле, в хаос толпящихся на севере вершин, и быстро скрылись.
— Видели вы это? — было ясно, что Дрэк не верит своим глазам.
— Видел, — я боролся с собственной растерянностью. — Конечно, видел! Но я до сих пор никогда не видел ничего подобного.
— Кажется, что это все было сделано нарочно, — сказал он. — Это было сделано намеренно. Точно что–то достало до лучей и разломало их. И потащило их вниз как ивовые веточки.
— Там дьяволы живут! — раздался дрожащий голос Чиу–Минга.
— Вернее всего, что это какое–то магнитное явление, — я был сердит на охвативший меня страх. — Свет может отклоняться при проходе через магнитное поле. Конечно, это именно так и было, несомненно так!
— Не знаю. Для этого потребовалось бы магнитное поле величиной с кита, профессор. Это непонятно. Это все происходило с такой проклятой преднамеренностью.
— Дьяволы… — бормотал китаец.
— Смотрите!
Дрэк указал на север. Пока мы разговаривали, там сгустился мрак. Из этого черного мрака вырвалось гигантское копье туманного зеленого пламени и вонзилось своим трепещущим острием в самое сердце зенита. Вслед за ним в небо извергнулось целое полчище сверкающих стрел.
Потом зеленые стрелы исчезли. Мрак сгустился. Потом его снова прорвали лучистые волны, пронизанные точно пляшущими светляками. Все больше становились волны — фосфоресцирующие зеленые и радужно–фиолетовые, зловещего медно–красного оттенка, с отблеском пепла. Они заколебались, раскололись, образовали точно гигантские движущиеся занавеси ослепительного сверкания. На складках трепещущего занавеса вдруг показался круг света. Сначала туманные очертания его быстро сделались резко отчетливыми, и он стоял на фоне сверкающей красоты северного неба, как кольцо холодного белого пламени. И вокруг кольца утренняя заря стала собираться, вертеться, как в водовороте. К кольцу со всех сторон мчались сверкающие завесы утренней зари. Они соединялись, колыхались и волновались вокруг кольца, потом залили его и пролились через него.
Через отверстие кольца утренняя заря проливалась на землю в столбе пламени. Всю северную часть неба вдруг затянул туман, скрывая невероятное видение.
— Магнитное явление! — первый прервал молчание Дрэк. — Как бы не так!
— Дьяволы! — плаксиво бормотал Чиу–Минг.
— Это делается намеренно, — сказал Дрэк. — Говорю вам, профессор, за этим скрывается чей–то разум.
— Разум? — перебил я его. — Какой человеческий разум мог бы расщепить лучи заходящего солнца или поглотить утреннюю зарю?
Издали, с запада, до нас донесся какой–то звук. Сначала это был шепот, потом звук стал усиливаться, превратился в вой, в ужасающий треск. Завесу тумана прорвал яркий свет и снова потух. Снова послышались непонятные звуки.
Потом молчание и мрак вместе опустились на долину голубых маков.
Глава II
Отпечаток на скале
Дрэк спал крепко. У меня не было его юношеской приспособляемости, и я долго лежал без сна. Я едва погрузился в беспокойную дремоту, когда рассвет меня разбудил.