Меня немного досадовало слишком развитое чувство долга Хозяйки, но я терпел довольно грубое обращение маленьких рыцарей и не жаловался. Честно говоря, моя терпеливость впечатлила меня самого; потом я заметил, что рассказы Хозяйки отвлекали их внимание от меня.
Самый мелкий свернулся у Хозяйки на коленях и заснул. По обе стороны от нее сидели детишки постарше; они вцепились ей в одежду и смотрели снизу вверх, полностью поглощенные рассказами.
Выражение лица Хозяйки было необычайно мягким, и даже когда ей приходилось успокаивать закапризничавшего ребенка или утешать кого-то, кто расплакался, что-то не так поняв в ее рассказе, она делала это с удовольствием. Несколько раз она буквально выбивалась из сил, но сейчас она выглядела гораздо взрослее обычного. Я достаточно хорошо знал Хозяйку; я знал, что скорее ее вел по жизни собственный пастуший посох, чем она его несла; и поэтому то, что происходило сейчас, меня радовало.
Вдобавок, разумеется, лишь естественно, что Хозяйка, будучи человеком, окружена человеческими детьми. Хотя ее общение с ними и со мной не так уж и отличалось.
– И они жили долго и счастливо.
Как только Хозяйка закончила сказку, дети разом облегченно выдохнули. Похоже, они все утонули в ее рассказах.
И все же они с легкостью могли стать еще более необузданными, чем я. Если им дать вволю еды – они будут есть, пока не лопнут; и в еще большей степени это относилось к рассказам: сколько бы они ни слушали, их аппетит все не убывал. Они не переставая требовали еще! еще! Хозяйка постепенно начинала беспокоиться.
Я рыцарь, и моя главная обязанность – защищать Хозяйку. Мне показалось, что она вот-вот позовет меня на помощь, но тут вдруг кто-то громко икнул. Хозяйка, которую детвора по-прежнему тянула за одежду и за волосы, застыла на месте.
Я попятился. Что-то надвигалось, что-то надвигалось.
Поднялась черная туча.
И тут раздался ужасный громоподобный вопль.
– Уааааааааааа!!!
От этого крика у меня в ушах зазвенело. Хозяйка беспомощно махала руками перед раскричавшимся ребенком.
С ягнятами легко – они умеют ходить с самого рождения. У человеческих детей по-другому.
Хозяйка отчаянно пыталась утихомирить ребенка, но его вопли по-прежнему заглушали все.
Что случилось? Даже я начал беспокоиться.
– Ха-ха, тетя, дай я, дай я!
Те же самые дети, которые только что бесстыдно хватали Хозяйку за волосы и одежду, себялюбивые, как скотина в деревне. Сейчас они, смеясь, забрали мелкого с коленей Хозяйки. Они сами были ненамного старше его, но почему-то сумели его успокоить с легкостью.
Похоже, они были в этом весьма искусны. Глянув на Хозяйку, я обнаружил, что она тоже смотрит на них круглыми от удивления глазами.
В итоге один из детей взял на руки успокоившегося наконец мелкого (тот довольно тыкал его пальцем в грудь) и направился к двери. Остальные пошли за ним – ну натурально выводок цыплят! Единственное, что отличало их от цыплят, – каждый из них махал Хозяйке рукой, прежде чем выйти из комнаты.
Считанные секунды назад здесь было так шумно, а сейчас воцарилась полная тишина. Осталась лишь странное утомление. Хозяйка какое-то время молча смотрела на открытую дверь.
Потом, вернувшись наконец к реальности, она первым делом прижала руки к груди.
Будь я человеком, непременно рассмеялся бы.
Осознав, видимо, что-то, Хозяйка посмотрела на грудь, потом на меня.
Улыбка на ее лице не предвещала ничего хорошего.
Встав со стула, она подошла ко мне и наклонилась.
– Ты надо мной смеялся, да?
Абсурд! Как можно!
Я отвел глаза, но милосердия не дождался. Хозяйка перевернула меня на спину и принялась чесать мне живот.
Я гордый пастуший пес, способный внушать свою волю овцам, но собственными инстинктами управлять так же просто я не могу. В следующие секунды мне тщательно и всемерно напоминали, кто здесь Хозяйка.
***
– И все-таки что нам теперь делать? – внезапно спросила Хозяйка, занимающаяся починкой своей одежды с помощью одолженной иголки и ниток. – Со стороны тех женщин было очень любезно так нас встретить.
Откусив нитку, она подняла заплатанную ткань к свету, чтобы убедиться, что дырка закрыта и стежки ровные. Как только Хозяйка сдвинулась с места, сдвинулся и набитый соломой матрас. А потом и я – потому что я на нем лежал.
Я зевнул и тут же почувствовал, как мою шею гладят.
– Мы не можем все время сидеть здесь и навязываться, и… хорошо бы какая-нибудь работа появилась еще до того, как город успокоится.
Но она же прекрасно умеет заботиться о детях? Такая мысль возникла у меня в голове и, видимо, у нее тоже.
– Я же не могу зарабатывать деньги, просто присматривая за детьми…
Разумно – на роль кормилицы ведь Хозяйка не годилась. Это коровы и козы полезны тем, что могут давать молоко. Хозяйка и шерсть не могла давать, и мясо (ну, это само собой), и потому будущее ее было туманно.
Без меня она бы и впрямь оказалась в тяжелом положении.
– Энек?
Хозяйка смотрела на меня с улыбкой, склонив голову чуть набок и по-прежнему держа в руке иголку. Я вдруг понял, что означает «чувствовать себя полностью парализованным». Я мог лишь загнуть хвост крючком. Хозяйка чуть подтолкнула меня за голову.
– Я думала, что смогу здесь стать портнихой, но…
Еще раз она подняла починенный плащ, потом прижала его к груди и рухнула на кровать спиной вниз. Я медленно поднял голову и положил ей на живот. Она, по-моему, чуть удивилась, но потом ласково положила левую руку мне на затылок.
В прежние времена, когда Хозяйка не могла заснуть от голода, она клала мою голову себе на живот, чтобы чуть-чуть сжать его. Люди – на удивление простые существа; такой трюк, похоже, помогает им лучше терпеть голод.
Пока живот полон, все хорошо – так она говорила мне с улыбкой в трудные дни.
– М-м-мммм…
Странные звуки достигли моих ушей: Хозяйка что-то напевала себе под нос. Эту песенку пели портные в Рубинхейгене, когда работали. Мужчины нарочно пели смешными голосами, а женщины – очень красиво. Сидя за столами, выставленными прямо на улицу или прячущимися за окнами с открытыми ставнями, они работали и пели. Хозяйка с ее ничтожными заработками не могла себе позволить поручать починку одежды кому-то еще, и она столько раз проходила через квартал ремесленников, что запомнила мелодию. Слов она не знала и, по-моему, не знала, как эта песня заканчивается.
Но иногда – вот как сейчас – она медленно, мечтательно напевала мелодию. Обычно она делала это, лежа на спине и глядя вверх. Думаю, потому что не хотела, чтобы слезы текли из глаз.
Во мне тоже живет частица души поэта, хоть по виду и не скажешь, поэтому я такие вещи хорошо понимаю.
Когда Хозяйка подняла голову и посмотрела на меня, она не плакала. Но я знал, чтО видели ее глаза. Счастливую, кипящую жизнью улицу в квартале ремесленников.
Они были все друг с другом знакомы; хоть и буйны, но дружелюбны. И поэтому всякий раз, когда Хозяйка видела их простую, честную жизнь, она становилась похожа на ребенка, с завистью рассматривающего игрушки других детей. Мне она такой не очень нравилась.
Но тогда наши дни были очень трудны. Я не имел никакого права винить ее за то, что она иногда выказывала слабость. Больше всего мне хотелось, чтобы она прекратила рассеянно тянуть меня за шерсть.
Сейчас она настолько увлеклась песенкой, что начала выстукивать кончиками пальцев ритм на моей голове.
Примерно тогда же, когда я стал музыкальным инструментом, я почувствовал, что за дверью кто-то есть.
Я резко сел, и Хозяйка посмотрела на меня сердито – я же ей помешал. Но мое раздражение исчезло сразу, как ее лицо приобрело смущенное выражение – а это случилось, как только в дверь постучали.
– О, прошу прощения, ты спала?
Это была владелица постоялого двора – та самая женщина, которая утром привела детей.
– А, н-нет, я… спасибо, что одолжила мне иголку! – и Хозяйка, поспешно пригладив растрепавшиеся от лежания волосы, протянула иглу женщине. По-моему, эта женщина улыбалась не всклокоченным волосам Хозяйки, а ее фальшивому насвистыванию. Но мой долг как рыцаря – не указывать ей на это.
– Только что пришел человек из церкви. По-видимому, Его святейшество желает поговорить с тобой.
Руки Хозяйки, приглаживавшие волосы, застыли на месте, и она посмотрела на меня.
– Его святейшество?
– Похоже, он закончил свои утренние дела. Ты ведь вчера не смогла с ним поговорить?
Хозяйка кивнула и поспешно накинула плащ, который только что починила.
– О, и если увидишься с Его святейшеством, попроси его помолиться за мой постоялый двор. Мы сейчас так заняты, мне было некогда самой его попросить.
Она была ровно такой бесстыдной, какой казалась.
И все же бесстыдство тоже иногда бывает уместно.
Мы быстро закончили приготовления и вышли с постоялого двора. Мы здесь всего лишь со вчерашнего дня, однако Хозяйка уже изучила окрестные улицы достаточно хорошо, чтобы ходить с уверенностью.
– Интересно, о чем он хочет со мной поговорить. О, но сперва я должна его поблагодарить! Ангел… хи-хи.
Хозяйка, говоря сама с собой, захихикала и приложила палец к подбородку. Такая привычка была обычной для тех, кто живет одинокой жизнью; хотя ее улыбка была совершенно очевидна. Конечно, она была довольна, что вчера ее назвали ангелом.
Но то, что она позволила себе так погрузиться в мечты, было, несомненно, благодаря влиянию города. Вчера он казался таким тоскливым, но лишь потому, что мы сравнивали его с Рубинхейгеном, пыль улиц которого мы совсем недавно отрясли со своих ног. Но прошло совсем немного времени, и стало ясно, что и этот город жив, что здесь есть люди.
Одни собирали тряпье, другие чинили бочки и кадки. Перед мастерскими жестянщиков и сапожников тоже толпились люди, которым надо было что-то починить. Создавать что-то новое здесь пока не получалось, но город уже достаточно пришел в себя, чтобы начать восстанавливать существующее. Взгляд Хозяйки задерживался не на ранах города, но на распускающихся бутонах деятельности. Мы шли весело и быстрее обычного.
Хозяйка шагала, сцепив руки за спиной, как делали городские девушки в Рубинхейгене, – прежде я видел, что она так делала лишь в темных проулках. Это показывало, что она получает удовольствие и что ее не заботят взгляды окружающих.
Мне это нравилось. И потому, когда я обнаружил того типа, я мысленно вздохнул и заворчал.
– Ах…
Хозяйка способна заметить с вершины холма даже волка, прячущегося в тени дерева на большом расстоянии. Она тут же поняла, на кого я ворчу.
Ее взгляд уперся в молодого человека, который стоял, прислонившись к двери дома, и беседовал с полной женщиной. Это был юный ростовщик – Йохан, как он представился.
– Что нам делать? – спросила у меня Хозяйка. И тут –
– Эй! – раздался голос.
Мы не были с Йоханом в ссоре, но отлично знали, что его род занятий в городе презирают. И действительно, одно то, что Йохан знал Хозяйку, стоило ей подозрительного взгляда той женщины.
Но Йохан, похоже, заметил этот взгляд. Он что-то прошептал женщине на ухо, и ее выражение лица тут же сменилось на удивленное. Она снова повернулась к нам и, сложив руки перед грудью, коротко помолилась.
Йохан гордо посмотрел на нас, будто хвастаясь своей работой.
Я поднял взгляд на Хозяйку и увидел на ее лице утомленную, болезненную улыбку.
– Какая счастливая встреча! Не иначе, нам благоволит Господь! – произнес Йохан и, звякая монетками в кулаке, зашагал к нам. Потом он сунул монетки куда-то под куртку и, взяв в руки висящий на шее маленький талисман Церкви, приложился к нему губами.
Все это выглядело настолько абсурдно, что Хозяйка даже не знала, как реагировать; я же прекрасно понимал, что Йохан так пошутил. Этот человек был из тех, кто с радостью продаст саму Церковь, если это принесет ему выгоду.
– Зд-дравствуй.
– Приветствую! И твоего маленького рыцаря тоже.
Я одарил его злым взглядом.
Йохан чуть дернулся, но тут же взял себя в руки.
– Давай чуть-чуть пройдемся, – сказал он и непринужденно расположился по другую сторону от Хозяйки. – Так вот, госпожа Нора…
При внезапном упоминании своего имени плечи Хозяйки застыли. Разве она ему представилась?
Йохан поднял руки и сделал веселое лицо.
– Прошу прощения, – тихо произнес он. – Когда все эти дети прибежали по домам с улыбками, новости о тебе разошлись быстро.
Этот городок совсем маленький.
Я обнюхал кусок ткани на мостовой, потом поднял глаза.
– Ты и в других городах такими вещами занималась, госпожа Нора? – красиво улыбнувшись, спросил он. Выглядел он умно, держался спокойно – уверен, в более нормальное время молодые женщины за ним просто бегали.
Но Хозяйка никогда не жила жизнью бабочки, порхающей с цветка на цветок.
Почувствовав за словами Йохана что-то неприятное, она опустила голову.
– Я пошутил. Вовсе не хотел тебя обижать. Но, понимаешь, этот город – моя территория. И я хотел понять, что ты за человек.
Йохан взял Хозяйку за руку и несколько секунд оценивающе смотрел на нее, прежде чем медленно отпустить.
Мои клыки требовали разрешить им вонзиться этому типу в ногу, однако Хозяйка вдруг положила ладонь мне на голову. «Подожди», – сказала эта ладонь.
– Ты пастушка, не так ли?
Я услышал шелест ткани – впрочем, это вполне мог быть звук, с каким Хозяйка захлопнула свое сердце. Подняв глаза, я увидел, что ее лицо, глядящее на Йохана, бесстрастно, как у статуи. Честное, надежное лицо.
Йохан, кажется, почувствовал, что это лицо несовместимо с другими людьми. Он неприятно ухмыльнулся, потом отвел глаза. Сложил руки за затылком и медленно двинулся прочь.
– Я думал, что такое возможно, но не был уверен.
Хозяйка по-прежнему молчала.
Йохан как ни в чем не бывало продолжил:
– Здесь вокруг овец разводят селяне. Так что, если только ты сама не расскажешь, твой секрет никто не узнает.
Несмотря на его безмятежный тон, взгляд Хозяйки оставался напряженным. Однако следующие слова Йохана потрясли нас обоих.
– Однако я рад.
– …Что?.. – переспросила Хозяйка, нахмурив брови.
Ростовщик закрыл глаза, будто наслаждаясь теплом солнышка.
– Епископ послал за тобой, верно? – спросил он небрежно, будто в этом не было ничего особенного.
– …Да.
– Ты поймешь, когда придешь туда. Меня он не позвал, и мне захотелось увидеть того, кого он позвал.
Я по-прежнему не понимал, что он имел в виду, но похоже было, что он не дразнил Хозяйку. Напротив – Йохан кинул на нее еще один взгляд искоса и продолжил гораздо более серьезным тоном:
– Похоже, опыта тебе не занимать, и я рад, что ты достаточно способная. Хотя, – добавил он, оглядев Хозяйку сверху донизу, – ты, на мой взгляд, слишком тощая. Тебе надо больше есть.
Хозяйка прикрыла руками грудь, но тут же поняла, что раскрыла свой главный источник неуверенности. Она залилась краской и опустила голову. Глядя на нее, Йохан рассмеялся.
Пока меня удерживает рука Хозяйки, я ничего не могу сделать – но сейчас мое терпение лопнуло. Я повернулся к этому глупцу, вызвавшему мой гнев, и цапнул его за ногу.
***
Когда мы вошли в церковь, на лице женщины, которая приветствовала нас вчера, появилось настороженное выражение – потому что Хозяйка выглядела очень уж подавленной, и к тому же она была вся в поту.
Но, возможно, она решила, что это просто от спешки; не сказав ничего, она проводила нас в глубь церкви.
Когда я укусил Йохана, он тут же рухнул как подкошенный и стал так орать, как будто наступил конец света. Но я отлично знаю, когда наносить раны допустимо, а когда нет, и сейчас я не прокусил его кожу. Взамен я яростно зарычал и как следует разодрал полу его одеяния. Йохан какое-то время кудахтал над своей ногой, но в конце концов понял все-таки, что ничего с ним не случилось, и сделал такое лицо, будто его лиса куснула. Замечательное зрелище.