Курт Воннегут
Рассказ
Перевод с английского Олега Попова
СТОЯЛА осень, и листья деревьев перед Линкольн-ской школой приобретали тот же ржавый оттенок, что и кирпичные стены в репетиционном зале. Джордж М. Гельмгольц, заведующий музыкальной частью и дирижер оркестра, был окружен складными стульями и футлярами от инструментов, и на каждом стуле сидел очень молодой человек в нервной готовности подуть во что-нибудь или, в случае ударных, стукнуть по чему-нибудь в тот момент, когда мистер Гельмгольц опустит свою белую палочку.
Мистер Гельмгольц, сорокалетний мужчина, веривший, что его большой живот - знак здоровья, силы и достоинства, блаженно улыбался, словно сейчас должны были раздаться самые изысканные звуки, какие когда-либо слышал человек. Палочка опустилась.
- Турууу! - вступили большие сузафоны.
- Туру! Туру! - отозвались валторны, и начался натужный, пронзительный, скулящий вальс.
Выражение на лице мистера Гельмгольца не изменилось, когда медные сбились с ритма, а у деревянных духовых сдали нервы, и они притихли, чтобы не было слышно их ошибок, в то время как секция ударных звучала, как Геттисбергская битва.
- А-а-а-а-та-та, а-а-а-а-а-а, та-та-та-та! - громким тенором пропел мистер Гельмгольц партию первого корнета, когда корнетист, раскрасневшийся и потный, сдался и съежился на своем стуле, опустив инструмент на колени.
- Саксофоны, я вас не слышу, - крикнул мистер Гельм-гольц. - Хорошо!
Это был третий состав, и для третьего состава он играл неплохо. На пятом занятии в году лучшего ожидать было нельзя. Большинство юнцов только начинали играть в оркестре, в ближайшие годы они приобретут достаточное мастерство, чтобы переместиться во второй состав, который репетировал часом позже. И в конце концов лучшие из них займут места в оркестре "Десять в квадрате" Линкольнской школы, которым по праву гордился город.
Футбольная команда проигрывала половину игр, а баскетбольная - две трети, но оркестр за те десять лет, которые мистер Гельмгольц им руководил, никому не уступал вплоть до прошлого июня. Оркестр первым в штате стал размахивать флагами на марше, первым стал исполнять не только инструментальные, но и хоровые номера, первым начал широко применять "тройную атаку", первым научился маршировать так, что дух захватывало, первым вставил фонарь в свой бас-барабан. Линкольнская школа вручала свитера с эмблемой участникам первого состава оркестра, их обладателей глубоко уважали, и не зря. "Десять в квадрате" побеждал в каждом состязании школьных оркестров штата десять лет - до прошлого июня.
Пока участники третьего состава один за другим выпадали из вальса, как будто из вентиляции шел иприт, мистер Гельмгольц продолжал улыбаться и махать палочкой выжившим, в душе скорбя по поводу поражения, которое его оркестр потерпел в июне: тогда Джонстаунская школа применила секретное оружие - бас-барабан диаметром семь футов. У судей, которые были не музыкантами, а политиками, слух и взгляд были прикованы только к этому восьмому чуду света, и теперь мистер Гельмгольц не мог думать ни о чем другом. Но школьный бюджет и так был истощен расходами на оркестр. Когда школьный совет выдал мистеру Гельмгольцу последнее целевое ассигнование, которое он так отчаянно выпрашивал - деньги на украшение плюмажей на шляпах оркестрантов мигающими лампочками с батарейками для ночных выступлений, - совет заставил его поклясться, как горького пьяницу, что, да поможет ему Бог, это было в последний раз.
Теперь играли только кларнет и малый барабан - громко, гордо, уверенно и совершенно неправильно. Мистер Гельмгольц, оставив сладкие грезы о барабане крупнее того, который нанес ему поражение, добил агонизирующий вальс, стукнув палочкой по пюпитру. "Славненько, славненько", - весело сказал он и поздравил кивком тех, кто продержался до победного конца.
Уолтер Пламмер, кларнетист, важно поклонился, как солист на концерте симфонического оркестра в ответ на овации. Он был невысок, но с широкой натренированной грудью: все летние каникулы он проводил в глубине бассейна и мог тянуть ноту дольше, чем кто угодно в первом составе; но это было единственное, что он мог. Пламмер приоткрыл усталые, покрасневшие губы, показав два крупных передних зуба, которые делали его похожим на белку, поправил мундштук кларнета, размял пальцы и стал ждать следующего испытания.
Это третий год Пламмера в третьем составе, подумал мистер Гельмгольц со смешанным чувством жалости и страха. Ничто не могло поколебать решимость Пламмера заработать право на одну из священных эмблем первого состава, таких далеких, ужасно далеких.
Мистер Гельмгольц пытался объяснить Пламмеру, что он неправильно выбрал себе цель, и порекомендовать найти для своей энергии и прекрасных легких другое применение, где высота звука будет не важна. Но Пламмер был влюблен - и предметом его обожания была не музыка, а свитера с эмблемой. Ему прямо-таки бизон на ухо наступил, и он не замечал в своей игре никаких изъянов, не сомневался в своих способностях.
- Помните, - сказал мистер Гельмгольц третьему составу, - пятница - день конкурсов, так что соберитесь с силами. Сейчас вы сидите в произвольном порядке. На конкурсе вам нужно будет показать, какого стула в оркестре вы заслуживаете.
Он уклонился от прищуренного уверенного взгляда Пламмера, который сел на место первого кларнетиста, не сверяясь с планом, висящим на доске объявлений. Конкурсы устраивались раз в две недели, и в этот день любой участник оркестра мог вызвать на состязание любого другого, а судьей был мистер Гельмгольц.
Пламмер поднял руку и щелкнул пальцами.
- Да, Пламмер? - сказал мистер Гельмгольц. Он начал бояться конкурсов из-за Пламмера: день конкурса уже стал для него днем Пламмера. Пламмер никогда не состязался ни с кем из третьего или даже второго состава, но штурмовал са-
мую вершину, вступая в соревнование - что, к сожалению, позволялось каждому - только с музыкантами первого состава. Первый состав зря тратил время, это само по себе было неприятно, но гораздо больнее мистеру Гельмголыду было видеть ошеломленное недоверие на лице Пламмера, когда мистер Гельмгольц объявлял, что он не победил того, с кем состязался.
- Мистер Гельмгольц, - сказал Пламмер, - я хотел бы прийти в эту пятницу на первый состав.
- Хорошо, если чувствуешь в себе силы.
Пламмер всегда их чувствовал, и было бы гораздо удивительнее, если бы Пламмер заявил, что не придет на занятия первого состава.
- Я хотел бы состязаться с Флэймером.
Шуршание нот и щелкание застежек на футлярах прекратилось. Флэймер был первым кларнетистом первого состава, гением, с которым не дерзали состязаться даже музыканты из первого состава.
Мистер Гельмгольц прокашлялся:
- Я восхищен силой твоего духа, Пламмер, но не слишком ли это высокая планка для первого состязания в году? Может быть, тебе начать, скажем, с Эда Делани?
Делани занимал последний стул во втором составе.
- Вы не поняли, - сказал Пламмер. - У меня новый кларнет.
- Гм? А, вот как.
Пламмер погладил атласно-черный бочонок инструмента, как будто это был меч короля Артура, наделяющий своего владельца волшебной силой.
- Он не хуже, чем у Флэймера, - сказал Пламмер. - Даже лучше.
В его голосе звучало предостережение: мистеру Гельм-гольцу следовало понять, что время дискриминации закончилось и что никто в своем уме не осмелился бы сдерживать человека с таким инструментом.
- Хм, - сказал мистер Гельмгольц. - Что ж, посмотрим, посмотрим.
После занятий он столкнулся с Пламмером в коридоре, полном народу. Пламмер что-то сердито говорил удивленному оркестранту-новичку.
- Знаешь, почему оркестр проиграл Джонстаунской школе в июне? - спросил Пламмер, по-видимому, не замечая, что m спиной у него стоит мистер Гельмгольц. - Потому что перестали учитывать заслуги музыкантов. Увидишь, что будет в пятницу.
Мистер Джордж М. Гельмгольц жил в мире музыки, и даже волны мигрени накатывали в музыкальном ритме, как гортанный гул бас-барабана диаметром семь футов. Близился вечер первого дня конкурсов нового учебного года. Мистер Гельмгольц сидел у себя в гостиной, прикрыв глаза и ожидая другого звука - шлепка вечерней газеты, которую Уолтер Пламмер, разносчик, швырял в обшитую досками стену дома.
Когда мистер Гельмгольц подумал, что предпочел бы отказаться от газеты в день конкурса, потому что вместе с ней приходил и Пламмер, газета с шумом упала на крыльцо.
- Пламмер! - крикнул он.
- Да, сэр? - сказал Пламмер с тротуара.
Мистер Гельмгольц прошаркал к двери в своих мягких шлепанцах.
- Прошу тебя, мальчик мой, - сказал он, - давай будем друзьями.
- Конечно, почему бы нет? - сказал Пламмер. - Оставим прошлое в прошлом, как я всегда говорю. - Он напряженно попытался изобразить приветливую улыбку. - Все вода унесла. Уже прошло два часа с тех пор, как вы всадили в меня нож.
Мистер Гельмгольц вздохнул.
- У тебя есть минутка? Нам пора поговорить, мой мальчик.
Пламмер спрятал свои газеты в кустах и вошел. Мистер Гельмгольц жестом пригласил его сесть на самый удобный стул в комнате, тот, на котором только что сидел сам. Пламмер предпочел присесть на краешек жесткого стула с прямой спинкой.
- Мой мальчик, - сказал капельмейстер, - Бог создал людей разными: одни могут быстро бегать, другие - писать замечательные рассказы, кто-то умеет рисовать картины, кто-то может продать что угодно, а некоторые могут сочинять прекрасную музыку. Но Он не создал никого, у кого бы все хорошо получалось. В процессе взросления есть этап, когда мы узнаем, что у нас хорошо получается, а что нет. - Он потрепал Пламмера по плечу. - Последний этап - выяснение, что у нас не получается, - самый болезненный. Но каждый должен через это пройти, а затем отправиться на поиски своего подлинного я.
Голова Пламмера все ниже и ниже опускалась на грудь, и мистер Гельмгольц поспешил обратить его внимание на свет в конце тоннеля:
- Например, Флэймер никогда бы не справился с таким делом, как доставка газет, учет и поиск новых клиентов. У не-
го не так голова устроена, и он не смог бы этим заниматься, даже если бы от этого зависела его жизнь.
- Вы правы, - сказал Пламмер с неожиданной живостью. - Только очень однобокий человек достигает успехов в одной области, как Флэймер. Я думаю, лучше развиваться равномерно. Конечно, Флэймер переиграл меня сегодня по всем статьям, но я не хочу, чтобы вы думали, будто я обиделся на это. Меня другое достает.
- Молодец, ведешь себя как взрослый, - сказал мистер Гельмгольц, - однако я хотел указать тебе на то, что у нас у всех есть слабости, и…
Пламмер замахал на него руками:
- Не надо мне объяснять, мистер Гельмгольц. У вас столько работы, было бы чудом, если бы вы все делали правильно.
- Подожди, Пламмер! - сказал мистер Гельмгольц.
- Я только прошу, чтобы вы взглянули на это с моей точки зрения, - сказал Пламмер. - После того как я вернулся с состязания с первым составом, после того как я всю душу вложил в игру, вы натравили на меня эту мелочь из третьего состава. Мы с вами знали, что я полностью выложился, а им мы просто даем поиграть в конкурс. Но вы им об этом сказали? Нет, черт побери, не сказали, мистер Гельмгольц, и вся эта мелочь считает, будто они играют лучше меня. Вот что меня мучит! Они думают, я на самом деле занял последнее место в третьем составе.
- Пламмер, - сказал мистер Гельмгольц. - Я пытался объяснить тебе кое-что как можно мягче, но единственный способ донести это до тебя - сказать прямо.
- Валяйте, давите критику, - сказал Пламмер, вставая.
- Давить?
- Давите, - сказал Пламмер твердо. Он направился к двери. - Наверно, этими разговорами я начисто лишаю себя шансов попасть в первый состав, мистер Гельмгольц, но, честно говоря, именно из-за таких происшествий, как сегодня, оркестр проиграл в июне.
- Он проиграл из-за семифутового бас-барабана!
- Добудьте такой для Линкольнской школы, и посмотрим, что у вас тогда получится.
- Я готов за него руку отдать! - сказал мистер Гельмгольц, мгновенно отвлекаясь на свою заветную мечту.
Пламмер остановился на пороге.
- Такой, как у Рыцарей Кандагара на парадах?
- Вот-вот! - мистер Гельмгольц вообразил огромный барабан Рыцарей Кандагара, достопримечательность каждого местного парада. Он попытался представить себе этот бара-
бан с нарисованной на нем черной пантерой Линкольнской школы.
- Так точно, сэр! - Когда капельмейстер вернулся на землю, Пламмер уже оседлал свой велосипед.
Мистер Гельмгольц закричал Пламмеру вслед, чтобы вернуть его и прямо сказать, что у него нет ни малейшего шанса выбраться когда-нибудь из третьего состава, что ему никогда не понять, что цель оркестра - не просто издавать звуки, а издавать их особым образом. Но Пламмера и след простыл.
Почувствовав облегчение - теперь можно было расслабиться до следующего конкурса, - мистер Гельмгольц сел на стул, чтобы насладиться своей газетой, и прочитал, что казначей Рыцарей Кандагара, уважаемый гражданин, скрылся с фондами организации, оставив неоплаченными счета Рыцарей за последние полтора года. "Мы расплатимся со всеми сполна, даже если придется продать все, кроме Священного Жезла", - сказал Высочайший Камергер Внутреннего Храма.
Мистер Гельмгольц не знал никого из замешанных в этом деле и, зевнув, перешел к страничке юмора. Потом вдруг ахнул и вернулся к первой странице. Нашел номер в телефонной книге и позвонил.
"Пи- пи-пи-пи", -раздался у него в ухе сигнал "занято". Он положил трубку. Сотни людей, подумал он, пытаются дозвониться до Высочайшего Камергера Внутреннего Храма Рыцарей Кандагара. И с мольбой посмотрел на свой облупившийся потолок. Чтоб только никто из них, молился он, не претендовал на бас-барабан - такой большой, что его надо возить на тележке.
Он набирал номер снова и снова, и все время было занято. Он вышел на крыльцо, чтобы немного ослабить нараставшее напряжение. Я буду единственным претендентом на бас-барабан, сказал он себе, и смогу диктовать цену. Господи! Если предложить пятьдесят долларов, барабан наверняка достанет-ся мне! Я потрачу свои деньги, а школа расплатится со мной через три года, когда будет полностью уплачено за плюмажи с фонариками.
Он смеялся, как Санта-Клаус в супермаркете, пока его взгляд не опустился с небес на газон и он увидел не доставленные Пламмером газеты у себя в кустах.
Он вошел в дом и снова позвонил Высочайшему Камергеру-с тем же результатом. Затем он позвонил Пламмеру домой, чтобы сказать, где тот оставил свои газеты. Но там тоже было занято.
Он звонил по очереди Пламмеру и Высочайшему Камергеру пятнадцать минут, пока ему не ответили.
- Да? - сказала миссис Пламмер.
- Это мистер Гельмгольц, миссис Пламмер. Уолтер дома?
- Минуту назад был дома и куда-то звонил, а потом его как ветром сдуло.
- Искать свои газеты? Он оставил их у меня под таволгой.
- Оставил под таволгой? Господи, понятия не имею, куда он отправился. Про свои газеты он ничего не сказал, но, кажется, что-то говорил о продаже кларнета. - Она вздохнула, а затем рассмеялась. - Дети, начав зарабатывать, становятся ужасно независимыми. Он никогда мне ни о чем не говорит.
- Ну что ж, передайте ему: я думаю, это к лучшему, что он решил продать свой кларнет. И скажите ему, где он оставил газеты.
Вот уж неожиданно приятная новость: у Пламмера наконец-то открылись глаза на его музыкальные способности! Затем капельмейстер позвонил Высочайшему Камергеру, рассчитывая на дальнейшие хорошие новости. На этот раз он дозвонился, но был разочарован, услышав, что тот только что отправился куда-то по делам ложи.