– Нет, мам, у нас такого не было, у нас все спокойно.
Она печально улыбнулась.
– То-то мы каждый вечер стрельбу слышим.
Она стала собираться в душ, нашла в шкафу свежее полотенце, длинный халат.
– Ну, ведь это мы же стреляем. А они — просто насекомые. Ладно, у нас там — пустяки. У вас-то что? Что в городе слышно?
– Из годных к строевой остались только девушки, — сказала мама. — И еще идут упорные разговоры, что будут рыть рвы, как во время войны.
– Рвы? — тупо спросил Ростик. — Зачем рвы? У них же нет танков, а ров они просто перелезут.
– Сам знаешь, какие у нас начальники, — и мама ушла купаться.
Ростик переоделся в штатское и вышел, чтобы посидеть на лавочке и посмотреть на Октябрьскую. На лавочке уже сидел Ким. В штатском. Он был вымыт, даже блестел, наверное, как и Ростик. И весь светился добродушием. Словно когда-то в детстве, он спросил:
– Что делать будем?
У Ростика уже давно, еще с того момента, когда им сообщили об увольнительной, засела одна мысль. Теперь он ее озвучил:
– Знаешь, мне хочется сходить в обсерваторию.
– Зачем? — удивился Ким.
– Мы ведь так ничего и не знаем — где оказались и почему? Может, они что-нибудь новенькое выяснили?
Ким посидел, подумал, посмотрел на облака над головой, которые уже скоро должны были погаснуть, и кивнул.
– Пошли. Может, на велах?
Подкачав свои несравненные «Украины», друзья поехали знакомой дорогой. У ограды обсерватории их вдруг остановили. Это был обыкновенный пост, вот только стояли на нем девчонки. Все в форме, бледненькие, чумазенькие, с карабинами. Командовала у них довольно пожилая девица, прямо тетка тридцатилетняя, с косой во всю спину, торчащей из-под пилотки, как змея. Она спросила документы.
– Девушка, — растерянно ответил Ким, — у меня не то что документов нет, но даже и фамилия нерусская.
Шутка оказалась неудачной, девица разозлилась, решив, что над ней смеются.
– Всякие сосунки... — начала было она, но вмешался Ростик.
– У нас увольнительная, мы с позиций и правил новых не знаем. О том, что у вас ввели документы, нам просто не сообщили.
– Увольнительная? — переспросила тетка с косой. — Так вы с передовой? А где ваше оружие?
Эх, будь они знакомы, все стало бы проще. Но так получилось, что ни одну из постовых ребята не знали, а выяснять общих знакомых показалось слишком долго. Поэтому Ростик просто ответил:
– Дома осталось. Зачем оно в городе?
– Подозрительно это, — сказала командир. — Да и молоды вы очень...
Ким, который действительно выглядел чрезвычайно по-мальчишески, еще и из-за своего небольшого росточка, вздумал обидеться.
– На передовую посылать — не молоды, да? А как к друзьям пройти...
Ростик толкнул его в бок кулаком, но девица уже все поняла.
– Вы в обсерваторию?
– К Перегуде, — добавил Ростик, надеясь, что постовая не станет спрашивать имя-отчество директора, которое он, конечно же, забыл.
– Сейчас спрошу, — веско сказала девица. Она вернулась на пост, выложенный мешками с песком, покрутила ручку полевого телефона, отвернулась от ребят и стала что-то докладывать в трубку. Потом прокричала: — Как ваши фамилии?
Ким назвался за обоих. Ребята уже примирились, что придется поворачивать, как вдруг девица махнула рукой своим подчиненным и звонко крикнула:
– Пропустить.
Ростик с Кимом удивились, но проехали. Оставив велосипеды, как и месяца полтора назад, в тот день, когда только-только свершился Перенос, они прошли знакомой дорогой по пустынным коридорам к директору. Как и тогда, Перегуда был в синем халате и у него уже сидели гости. На этот раз они увидели довольно молодого парня, которого, как оказалось, Ким отдаленно знал. На всякий случай он все-таки представился:
– Грузинов, можно просто Поликарп.
– Поликарп у нас инженер с вагоноремонтного. Но сейчас, пожалуй, решает совсем невагоноремонтные задачи, — по-хозяйски заговорил Перегуда. — А это, позвольте представить вам, профессор Рымолов, Андрей Арсеньевич.
И Перегуда указал на худого, рано поседевшего человека с узким носом, ясными серыми глазами и тонкими, словно у музыканта, пальцами.
– Ага, вас как-то поминал Дондик, — сказал Ким. — Говорил, вы отсидент за системологию науки не по Марксу.
Рымолов с Перегудой переглянулись. Потом вдруг Рымолов улыбнулся. И у Ростика потеплело на душе, такой мягкой и знакомой показалась ему эта улыбка. Так же улыбался отец.
– А я о вас тоже слышал. Во-первых, хорошо знаю вашего отца, — он повернулся к Ростику, — Гринева. А во-вторых, Дондик в своем отчете упомянул, что вы отказались не распространять информацию о поездке в город зеленокожих и червеобразных.
– Так вы его тоже знаете? — спросил Ким.
– Что значит тоже, он осуществляет за мной, так сказать, надзор. Я ведь существую, знаете ли, с поражением в правах... Ну, да это детали.
– Давайте выпьем чаю, — предложил Перегуда. — У меня есть немного еще с Земли, настоящего. И варенье найдется.
За чаем Перегуда и Рымолов принялись расспрашивать ребят о путешествии в город. И задавали вопросы до тех пор, пока, увлекшись, оба служивых не рассказали все, что видели, и даже кое-что из того, что думали по поводу увиденного. Оба ученых слушали внимательно. А Поликарп даже рот раскрыл от изумления. Закончив рассказ и посидев для приличия пару минут в тишине, Ростик в свою очередь спросил:
– А тут какие новости?
– Что вас интересует? — спросил Перегуда
– Вы определили, где мы оказались? — подался вперед Ким. — И как это произошло? И что нам теперь делать?
– Ого, сколько вопросов? — рассмеялся Рымолов. Потом подумал, допил чай. — Понимаете, мы думаем, считаем, наблюдаем.
– Пока главным образом — наблюдаем, — вмешался Перегуда.
– Да, пожалуй, именно так. Но общей картины еще не представляем себе. И потому, вы уж нас извините, пока об этом ничего сказать не можем. Знаете, преждевременные заявления...
– Понятно, — кивнул Ким и даже чашку отставил со звоном. — Рука Дондика, подписка и все такое.
Ученые переглянулись.
– Это не совсем рука Дондика, — сказал Рымолов, который вообще в этой паре был главным. — Просто нам в самом деле нужно как следует пораскинуть мозгами... Вы ведь спрашиваете о выводах, а их пока нет. Или очень мало, настолько мало, что и говорить не о чем.
– Нам бы хоть что-нибудь, — сказал Ростик — Гипотезы, идеи, соображения, факты. Мы ведь вам что-то принесли, почему бы вам не ответить любезностью на нашу, так сказать, вежливость.
– Обрати внимание, Боря, как этот молодой человек аргументирует. У него врожденный дар дипломата, — улыбнулся Рымолов. Потом он повернулся к Ростику. — И все-таки любые разговоры на эту тему, любые ответы на вопросы, которые вы нам задаете, пока преждевременны. Правда, у нас есть надежда получить кое-что довольно быстро, но это зависит...
С этими словами довольно церемонный Рымолов указал ладонью на Поликарпа, о котором все, кажется, на время забыли. Вагоноремонтный инженер покраснел лбом, а потом быстро заговорил:
– Дело в том, что у меня есть распоряжение подготовить для полетов над Полдневьем пару самолетов...
– Что? — спросил Ким. — Как вы сказали?
– Что сказал? — переспросил Поликарп, у него была очень быстрая речь, и это мешало его понимать.
– Полет над чем?
– Полдневьем, — произнес Рымолов. — Вы не замечали? Солнце тут, или то, что заменяет теперь наше родное светило, все время находится над головой, словно мы все время живем в полдень. И никогда — в другое время суток. Вот и появилось это словцо — Полдневье, как сокращение от определения — Мир Вечного Полдня. — Он помолчал, потом уже тише добавил: — Это и есть наш новый мир.
– Теперь понятно, — кивнул Ростик. Он еще бы выпил чаю, но стеснялся попросить. Зато наложил себе еще одну розетку яблочного варенья и с удовольствием принялся поедать его, разрезая стальной ложечкой полупрозрачные, аккуратные дольки засахаренной «коричной», а потом еще и темноватой твердой «китайки».
– Я был бы рад рассказать вам о каких-нибудь наших успехах, — опять зачастил Поликарп, — да только их нет как нет. Когда меня послали на аэродром, я даже не знал, что в этом городке может быть такое...
– Поликарп попал к нам после головного отделения политеха по распределению, — пояснил Рымолов. — Приехал за три дня до Переноса.
Поликарп снова покраснел, но уже чуть меньше.
– В общем, оказалось, с военной поры тут осталась небольшая площадка и даже функционировал аэроклуб.
Ростик знал об этом аэроклубе. Отец как-то его водил туда, предложил прыгнуть с парашютом, но Ростик забоялся, и отцу пришлось прыгать самому.
– Мы отремонтировали пару самолетов и пытаемся поднять их в воздух. К сожалению, с шестьдесят четвертого аэроклуб снят с централизованного снабжения, нет ни запчастей, ни топлива... С пилотами тоже беда. Есть один старик, но он забывает даже, что летит не в истребителе времен войны, и всем советует выжимать газ до предела, словно вознамерился сжечь всю нефть Полдневья.
– А на чем летаете? — спросил Ким. В голосе его вдруг зазвучали нотки умиления.
– На «ЯКах восемнадцатых». — Поликарп поднялся. — Мне пора, спасибо за чай и за рассказ.
С этими словами он убежал. Как выяснилось, ходил он так же быстро, как и говорил. Ким проследил его уход долгим-долгим взглядом. Может, впервые за все годы, Ростик не понимал, что происходит с другом.
14
После ухода Поликарпа над столом повисла недолгая пауза. Потом Перегуда поднялся и пошел снова ставить чайник на примус. Ростик с облегчением понял, что их пока не выгоняют. Тем более что Рымолов принялся задумчиво крутить в тонких пальцах чайную ложечку.
Уходить в самом деле не хотелось, потому что они так и не получили того, за чем пришли, и потому что тут было уютно, несмотря на запах керосиновой лампы. Словно в прежние времена, еще до Переноса. Вот с этого Ростик и решил начать.
– Я все пытаюсь понять — что же такое был этот Перенос? Но ни к чему так и не пришел.
Рымолов посмотрел на него, на Кима, улыбнулся. Провел пальцем по столу, разглаживая не очень свежую, но еще вполне пристойную скатерть.
– А мне приходится думать о невероятном количестве самых разных вещей, — сказал он. — Как наладить стирку белья, ведь тут нет мыла. Что делать, когда кончится керосин. Как все-таки сохранить подачу воды в районы многоэтажек, ведь без этого нас ждет эпидемия. — Он задумался, посмотрел на дрожащий огонь лампы. — Скажите, почему вы все-таки отказались давать подписку о неразглашении, когда Дондик вас об этом попросил?
– Он не очень-то и просил, — пробурчал Ким. — Если бы попросил, я бы, может...
– Не в этом дело, — перебил его Ростик. — Он наверняка положил бы результаты этой поездки под сукно, засекретил не только от простых жителей, но и от вас, например. А ведь каждому ясно, что только обдумывая все хорошенько, мы можем выбраться из создавшейся ситуации.
– Понятно, — кивнул Рымолов. — Хотя должен вам сказать, выбраться отсюда мы не сможем, даже если все начнем думать только на эту тему. Она вообще уже обдумыванием не решается. Но вот выработка наилучшей стратегии, учет реальных опасностей, попытка более полноценного использования ресурсов — это, безусловно, следует обдумывать.
– Значит, мы были правы? — спросил Ким.
– А вот и чай, — провозгласил Перегуда, втаскивая шипящий чайник в комнату.
Чаем в ближайшие несколько минут все и занялись. Это было славно, просто великолепно... Или окопы, плохая вода, недосыпание, грязь и глина в котелке заставили изменить отношение ко всему на свете? Ведь еще месяца два назад такое вот чинное сидение за столом скорее в молчании, чем под разговор, показались бы Ростику скучноватым времяпрепровождением.
– Может быть, — Ростик давно думал над этим вопросом, — вы подскажете нам, товарищ профессор, как нам следует настраиваться? К какой стратегии следует быть готовыми?
– Над этой проблемой мы будем думать все вместе и еще не одно десятилетие, если выживем, — спокойно ответил Рымолов. — Но уже сейчас проглядывается единственный вариант — приспосабливаться, стараясь не очень деградировать. Уступать в материальной сфере, но стремиться изо всех сил держаться за имеющийся массив знаний. И как только предоставится случай, рвануться, чтобы не упустить основных завоеваний цивилизации — образования и медицины. Если удастся... — он опустил голову, потом все-таки отчетливо произнес: — Еще и демократии. Без качественно иной структуры управления всей общиной нам, как говорили в лагере, хана.
Ростик не очень понял, о чем идет разговор и какое отношение все эти соображения имеют к его вопросу. Он бы хотел получить более понятный и конкретный ответ, но не решился помешать. Зато Ким спросил:
– А конкретно, что нам сейчас известно? Если мы все попали в новую ситуацию, какие качества у нас остались?
– Качества? — Перегуда даже хмыкнул, но потом вдруг посерьезнел и стал говорить, словно читал лекцию: — А никаких. Вот я, в отличие от Андрея Арсеньича, занимаюсь почти чистыми размышлениями над нашей новой теорией мироздания. И могу однозначно признать — даже время тут обладает иными свойствами. Мы должны будем выработать новое деление суток, часов, минут. Должны будем создать новый годичный цикл, новый сезонный режим...
– Ну, кое-что мы все-таки знаем, — сказал Рымолов. — Мы определили, что тут, как и на Земле, день может убывать и прибывать на несколько минут в сутки. Причем это случилось в день, который мы сейчас собираемся назвать первым Июля. Логично предположить, что...
– А почему не двадцать вторым июня? — спросил Ким. — Так было бы привычней.
– Мы не уверены, что у нас будет возможность довести счет дней в месяце до двадцати двух, — сказал Перегуда. — Пока надеемся, что сумеем оставить двенадцать месяцев в году, но скорее всего они будут по три недели каждый или даже меньше. Понимаете, некоторые данные по ботанике позволяют предположить, что год тут в целом короче, чем на Земле. Но протекает интенсивнее.
– Значит, тут и зима будет? — спросил Ростик.
– Обязательно, вот только мы пока не знаем ее физических параметров, но она будет. Собственно, раз нас сюда перенесло, значит, основные наши... качества остаются почти теми же, что и дома. Лишь немного изменены.
– Кстати, о ботанике, — вступил Рымолов. — Вы, по моему, знаете одного парня с довольно интересной фамилией — Пестель. Он еще работал на биостанции, хотел, ка жется, в Москве учиться...
– Мы вместе служим, — сказал Ким. — А до того, как оказались в окопах, дружили.
– Да, мне тоже показалось, что ваши фамилии в справке Дондика стояли вместе. Так вот, все наши биологи и почти все ботаники погибли, как вы знаете. Они были теми, кто в первую очередь пострадал от нападения насекомых. Сейчас идет речь о том, чтобы создать новую биолабораторию, в которую подбирается мало-мальски подходящий состав. Ваш Пестель...
– Значит, он скоро получит повышение? — спросил Ким.
– Повышение?
– По отношению к нашему солдатскому бытию, любая смена жизни может быть только служебным повышением, — сказал Ким.
А Ростик подумал, что его друг почему-то говорит о себе, причем в большей даже степени, чем о Пестеле.
У этой реплики оказалось еще то плохое свойство, что она сломала установившийся мир и дружелюбие за столом. Оба ученых почувствовали себя виноватыми, словно они попросту спрятались за такими пареньками, как Ким и Ростик. Более непосредственный Перегуда попытался даже оправдываться, и тогда неловко стало уже всем.
Прошло совсем немного времени, и Ростик с Кимом поднялись, чтобы уходить. На прощание Перегуда предложил приходить по вечерам, когда темнеет и работать с большим телескопом становится невозможно из-за повисающей над ними завесы, перекрывающей не только солнечный свет, но и возможность наблюдения за соседними территориями.
Проехав полдороги, Ким попал в выбоину, образовавшуюся прямо на асфальте, свосьмерил колесо, и, чтобы не доломать его окончательно, ребятам пришлось дальше топать пешком. Они не разговаривали, пока Ким вдруг не произнес: