— Это можно. — Лобанов одобрительно улыбнулся и хлопнул приятеля по плечу. — Сегодня же этим и займусь. Ты сам-то вступишь?
Шаховской пристально, нё мигая посмотрел в глаза Алексею:
— А ты что, уже почувствовал себя вожаком? — тихо спросил он.
— А почему бы и нет? — улыбнулся Лобанов.-
Кадры решают все. А кадры — в моих руках.
Лева хмыкнул, затем отвернулся от приятеля и вновь уставился вдаль, словно созерцал призрачную, но вполне достижимую перспективу, которую сулило им это дело.
— Ладно, председатель, — негромко произнес он, — записывай меня в свой колхоз.
Лобанов снова хлопнул Леву по плечу и дружелюбно рассмеялся.
2
Собрались вечером в тихой квартирке студента-филолога Матвея Кожухова. Родители Матвея уехали на выходные к бабушке, в Питер. Младшую сестренку Матвея они прихватили с собой, а сам Мотя (так его иронично называли друзья) остался дома, сославшись на подготовку к контрольной.
Вечер был по-летнему теплый. Окно было широко распахнуто, и где-то за окном стрекотал сверчок.
Матвей, раскрасневшийся, возбужденный (стакан портвейна не прошел для него даром), ударил ладонью по столу и горячо воскликнул:
— Что со страной делают, а! Мандельштама приходится читать из-под полы, как будто он был преступником! Куда это годится?
— Тише, Мотя, тише, — урезонил своего младшего товарища Лева Шаховской. Он сидел за столом и поглядывал на приятелей исподлобья небольшими черными глазами. Он тоже пил портвейн, но взгляд его был абсолютно трезвым. — Не в стихах дело, — так же негромко продолжил Лева. — Хотя, конечно, человек в демократической стране волен читать то, что ему хочется.
— Об этом я и говорю! — с прежней горячностью воскликнул Кожухов. — Надо все менять! Все!
В углу комнаты раздалось тихое, недовольное покашливание. Матвей, Лева, Алексей и еще трое ребят, как по команде, повернули головы в сторону этого покашливания.
— Что? — быстро спросил Матвей упитанного парня, сидящего в кресле-качалке. — Ты не согласен, Тони?
Антон Кусков (для друзей — просто Тони) улыбнулся плоскими губами. Улыбка у него была нагловатой и насмешливой, словно он давно уже разгадал все тайны мироздания, но сообщать о них другим людям не считал нужным.
— Я не разделяю твоей точки зрения в том, что касается конкретных вещей, но я согласен с нею в целом, — изрек Тони. — Советскому Союзу здорово досталось. Ленин перестал быть вождем, он превратился в картинку на червонце. Ленинский принцип движения оброс болотной тиной.
— Красиво говоришь, Тони! — заметил на это Лобанов. — Тебе бы на митингах выступать.
— А он и выступает, — со всегдашней своей горячностью пояснил Матвей. — Тони — комсорг нашего факультета.
— Для комсорга твои мысли слишком радикальны, — тихо проговорил Лева Шаховской. И добавил после паузы: — Смотри, как бы тебя не заложили. В органах полно стукачей.
Плоские губы Тони раздвинулись в улыбке.
— Стукачи есть в любом обществе, даже в тайном, — сказал он.
— Ты думаешь, фарцовщики для нас лучше стукачей? — спросил его Лева Шаховской.
— Я считаю, что все это пустая затея. Нас вычислят через две, максимум, через три недели. По этапу мы, конечно, не пойдем, времена не те, но по жопе от деканата получим. И это в лучшем случае.
— Ребята! — горячо вмешался в разговор нетрезвый Матвей Кожухов. — Не надо ссориться! Мы все разные, но у всех нас одна цель — помочь стране и помочь друг другу!
— Я знаю множество людей, для которых это две разные цели, — заметил Антон Кусков. — Причем абсолютно не соприкасающиеся друг с другом.
— Поэтому я и пригласил сюда только избранных, — сурово сказал Лобанов.
И тут заговорил невысокий худощавый паренек, сидевший на подоконнике с дымящейся сигареткой в тонких, длинных пальцах. Звали его Гоша Полянин.
— А вам не кажется, друзья, что в ваших словах слишком много пафоса? — спросил Гоша. — Ленин перестал быть вождем! Мандельштама не издают! Думаете, на Западе все так уж хорошо?
— Прикрой окно, — быстро приказал ему Лобанов. — Если кто-нибудь услышит, о чем мы здесь говорим, нам не поздоровится.
Гоша махнул рукой:
— Да ладно тебе нагнетать. Мы ведь не строй менять собираемся.
Лобанов встал со стула, подошел к окну и столкнул тощего Полянина с подоконника. Затем плотно прикрыл створки, повернулся к Гоше Полянину и мрачно на него посмотрел.
— Еще раз так сделаешь — хлебало начищу, понял? — спокойно сказал он.
Тонкие губы Полянина побелели, но он тут же взял себя в руки, состроил насмешливую мину и иронично поинтересовался:
— На каком основании?
— На том основании, что вы избрали меня главой братства, — твердо произнес Лобанов.
— Ах, какие громкие слова! — засмеялся Полянин. Неожиданно он осекся, опасливо покосился на крепко сжатые кулаки Лобанова и заговорил примирительно: — Ладно, ладно. Не будем горячиться, Алексей. Я просто выражал свою точку зрения — только и всего. Честно говоря, все, что мы делаем, напоминает мне какой-то детский сад. Кубики-игрушки.
Стул напряженно скрипнул под Левой Шаховским.
— Знаешь, в чем твоя главная проблема, Гоша? — спросил Лева, глядя на Полянина своими черными и абсолютно непроницаемыми глазами.
— Ну и в чем же?
— В том, что ты не умеешь смотреть в перспективу. Это мы сейчас играем в кубики, потому что в руках у нас, кроме этих кубиков, ничего нет. Но придет время, и у нас появятся игрушки посерьезнее.
— Лева прав, ребята! — горячо поддержал его Матвей Кожухов. — Но как мы сохраним верность друг другу, если среди нас с первого же дня начинаются дрязги? — Поскольку никто не ответил, Матвей продолжил: — У меня предложение! Давайте… — Щеки его покраснели еще больше. — Давайте дадим друг другу клятву!
Гоша Полянин вмял окурок в пепельницу.
— Еще скажи — на Воробьевых горах, как Герцен с Огаревым, — насмешливо сказал он.
Но лица остальных ребят остались серьезными.
— А почему бы и нет? — спокойно возразил Лобанов. — Что плохого в клятве? Даже врачи дают клятву Гиппократа. А солдаты присягают своей Родине. Чем мы хуже? Или у нас цель не такая благая?
— Черт, да я же не про это, — поморщился Полянин. — Я просто не люблю сантиментов. С каждым годом люди становятся все сентиментальнее и сентиментальнее. Попомните мое слово — лет через тридцать на Воробьевых горах даже урки будут клясться друг другу в вечной дружбе.
— Ну, это ты загнул, — улыбнулся Матвей Кожухов. — Тони, а ты чего молчишь? Скажи ему.
— А что сказать, — пожал толстыми плечами Тони. — Тут ведь, по-моему, и так все ясно. В плане грядущих перспектив наше братство сулит большие выгоды. Допустим, стану я партийным боссом, а Лева захочет по научным делам отчалить за границу. Я обеспечу ему беспрепятственный выезд, а он мне из загранкомандировки привезет модные джинсы с блямбой. Чем не взаимная выгода? Но это все на уровне шуток, а если говорить серьезно… — Он вновь пожал плечами. — Я не против клятвы. Это сообщает действию некоторую торжественность.
— Давайте скорее ее придумаем! — воскликнул Матвей.
— И правда — давайте! — передразнивая восторженный тон Матвея, воскликнул Полянин. — Сколько можно тянуть! Мне не терпится ее произнести!
Остальные, однако, и на этот раз остались серьезными.
— Не слушай его, — сказал нахохлившемуся Матвею Лева Шаховской. — Лучше принеси лист бумаги и ручку.
Матвей, бросив на Полянина испепеляющий взгляд, подошел к стеллажу, взял с полки тоненькую ученическую тетрадку, авторучку и положил все это перед Шаховским.
— Вот, — сказал он. — Можно начинать придумывать.
Новоиспеченные члены общества «Университетский проспект» сгрудились вокруг стола.
Вскоре клятва была готова.
КЛЯТВА ЧЛЕНА ТАЙНОГО ОБЩЕСТВА «УНИВЕРСИТЕТСКИЙ ПРОСПЕКТ»
Я, член братства «Университетский проспект», торжественно клянусь: какой бы свиньей я ни стал по жизни, я буду свято чтить идеалы товарищества внутри братства. Я никогда не откажу товарищу по братству в помощи, всегда протяну ему руку. Я клянусь никогда не замышлять ничего дурного против товарища по братству, если он сам не изменил своей клятве.
Клянусь согласовывать свои действия с товарищами по братству и не делать ничего такого, что могло бы принести им физический или моральный ущерб.
Клянусь, что моя деятельность, так же, как и деятельность всех товарищей по братству, будет направлена на процветание Родины. Клянусь никогда не действовать ей во вред.
Нарушивший клятву автоматически выбывает из рядов братства, и его бывшие товарищи обязаны сделать все, чтобы ему на этом свете жилось несладко. Ибо предательство — величайший из грехов!
— Аминь! — насмешливо сказал Гоша Полянин, когда клятва была зачитана Лобановым вслух.
Одухотворенные и пораженные торжественностью минуты, парни посмотрели на Гошу с осуждением, что, впрочем, нисколько его не смутило.
Произносили клятву по очереди. Гоша Полянин был против, но в конце концов вынужден был подчиниться большинству. После произнесения клятвы Матвей предложил всем присутствующим надрезать пальцы и смешать кровь, но его не поддержали.
До метро решили идти пешком. На улице сильно посвежело и похолодало. Лобанов поднял воротник пиджака. Лева намотал на шею старый шарф, который ему выдал Мотя Кожухов.
— Ну что, начали вроде неплохо, а? — сказал Алексей и посмотрел на приятеля сверху вниз.
— То ли еще будет, — весело отозвался Лева. — Помяни мое слово — скоро народ потянется к нам косяком. Ты предупредил ребят, чтобы не трепались где попало?
— Да. Ты ведь слышал.
— Наши двери открыты, но только для избранных, — сурово сказал Лева. — Надо придумать пароль. Вокруг так много стукачей, что поневоле станешь Рихардом Зорге. — Он покосился на Лобанова и с беспокойством спросил: — Как думаешь, Полянин не сдаст?
— Гошка-то? — Алексей покачал головой. — Нет. Это у него просто привычка такая — идти поперек общему мнению. Если бы кто-то стал при нем хаять наше братство, он бы кинулся с пеной у рта доказывать его полезность. Нет, Лева, Полянин надежный парень. Он может брякнуть какую-нибудь глупость из пижонских соображений, но стукачом он не был никогда.
— Всегда бывает первый раз, — заметил Лева. — Мы и себя-то не знаем. Не говоря уже о других.
Лобанов вставил в губы сигарету и усмехнулся.
— Волков бояться — в лес не ходить, — коротко ответил он. — Меня больше тревожит Матвей Кожухов. От таких вот восторженных юнцов в конце концов и происходят все беды. Сегодня он восторгается по одному поводу, завтра — совершенно по противоположному.
— Да нет, в Мотьке я уверен, — возразил Шаховской. — Вспомни сам: обычно он ведет себя гораздо спокойнее, а сегодня просто немного перебрал с портвейном.
— Посмотрим… — отозвался Алексей, зябко поводя плечами. — Подожди-ка секунду.
Лобанов остановился, и дрожащий язычок зажигалки осветил его худощавое, красивое, насмешливое лицо.
3
Разговор с Ириной не был для Лобанова неожиданностью. Он ждал его, он верил, что этот разговор станет отправной точкой их отношений, а в том, что эти отношения будут, он уже нисколько «не сомневался. Ирина сидела перед ним с чашкой кофе, такая красивая, такая юная и такая смущенная, что неожиданно для себя он смутился сам.
— Послушай, Алексей, — тихо проговорила Ирина, — я хочу еще раз поблагодарить тебя за те деньги.
— А, перестань, — махнул рукой Лобанов. — О таком пустяке не стоит и вспоминать.
— О пустяке? — Ира покачала головой: — Нет, Алеша, это не пустяк. Если бы не ты, мой отец… — Она прерывисто вздохнула: — Господи, да с ним что угодно могло бы произойти…
— Не нагнетай. Что его — распяли бы, что ли, за эту тысячу?
— Его бы посадили в тюрьму. А он бы не выдержал тюремных условий. У него такое слабое здоровье.
Лобанов любил, когда его благодарили, но не сейчас. Сейчас он готов был сквозь землю провалиться от смущения. Он и не думал, что Ирина когда-нибудь заговорит с ним таким тоном.
О ней, о Ирине, еще в школе мечтали все парни с седьмого класса по десятый. Мечтать-то мечтали, но близко подойти никто не осмеливался. Одни боялись ее холодного взгляда (она умела ставить наглецов на место, это факт), другие не хотели зря тратить время — все равно ведь с такой красивой девчонкой им ничего не светит, лучше найти кого-нибудь попроще, но чтоб наверняка. И только Лобанов не оставлял попыток завоевать сердце холодной красавицы. С того самого дня, когда она пятнадцатилетней девушкой, тонкой и хрупкой, как цветок, впервые вошла в их класс.
— Привет! — сказал он ей тогда после урока. — Меня зовут Алексей. Рад, что ты будешь учиться в нашей школе.
— Я тоже рада, — ответила Ира, почти не взглянув на него.
Она повернулась, чтобы уходить, и Лобанов инстинктивным движением ухватил ее за локоть:
— Сходим куда-нибудь сегодня вечером?
Ира остановилась и посмотрела на его руку холодным, неприязненным взглядом. Алексей поспешно убрал руку.
— Боюсь, что нет, — сказала Ира. — У меня сегодня много дел.
— А завтра?
— И завтра тоже. Я очень занятая девушка. Прости.
И она ушла. А Лобанов остался стоять, наливаясь пунцовой краской злости и стараясь не замечать глумливых физиономий приятелей. Он вновь и вновь пытался закадрить эту холодную, независимую и насмешливую девушку, но месяц проходил за месяцем, и все было безрезультатно. В конце концов Лобанов плюнул на это дело и усилием воли (а воли ему было не занимать) заставил себя выбросить Иру из головы.
С тех пор прошло несколько лет. Ира так же, как и Алексей, поступила в МГУ. Только двумя годами позже и на другой факультет. Лобанов учился на юридическом, Ира — на филологическом.
Они почти не встречались. Но неделю назад случилось чудо — Ира сама подошла к Алексею, встретив его у входа в поточную аудиторию. Она стояла, слегка опустив голову, вцепившись пальцами в ремешок сумочки, губы ее были полуоткрыты, глаза взволнованно блестели, на нежных щеках выступил румянец.
— Здравствуй, — тихо сказала Ира, робко шагнув ему навстречу.
— Привет, — ответил Лобанов, едва не присвистнув от удивления.
— Не ожидал меня здесь увидеть?
— Честно говоря, нет. Ты кого-то ждешь?
— Да.
— Неужели… меня?
— Да. — Легкий кивок. — Тебя.
— Хм.
Алексей склонил голову набок и уставился на Иру долгим изучающим взглядом. Что бы это все, черт возьми, означало? За спиной у Лобанова послышался девичий смех.
— Пойдем отсюда, — быстро сказала Ира. — Нам нужно поговорить.
Они пешком спустились по гулким ступенькам гуманитарного корпуса, вышли на улицу и свернули на тенистую кленовую аллею, где было тихо и безлюдно.
— Сядем? — спросила Ира, остановившись возле скамейки.
Алексей пожал плечами:
— Если ты хочешь.
Они сели на скамейку, и Ира приступила к рассказу. Когда она закончила, Лобанов задал всего один вопрос:
— Почему ты обратилась ко мне?
— Мне больше не к кому обратиться. Для нас это огромные деньги. Для наших родственников и друзей — тоже. Кое-что мы собрали, но двух тысяч не хватает. А ты… — Она повернулась и посмотрела на него своими большущими глазами: — Я знаю, что ты можешь мне помочь. Я кое-что слышала про ваш стройотряд. Вас считают чуть ли не миллионерами.
— Ну, миллионеры не миллионеры, а на бутерброд с икрой хватает. Когда тебе нужны деньги?
— Сегодня вечером. В крайнем случае — завтра утром.
Алексей задумался.
— Значит, деньги нужно собрать за время от заката до рассвета… — медленно, с еле заметной усмешкой сказал он. — Если вдуматься, это большой срок.
Розовый румянец волнения на щеках Иры сменился мертвенной бледностью.
— Я понимаю, — тихо, почти не разжимая губ, произнесла она. — Я готова сделать все, что ты скажешь. Скажи, куда мне прийти.
— Что? — Лобанов вышел из задумчивости и удивленно посмотрел на Иру: — Ты что, подумала, что я… Неужели у меня репутация такого подлеца?
Ира опустила глаза и покачала головой: