Я опередил ее:
– Здесь есть вещи, наверное… ваши. Можете забрать.
Я отдал ей связанную в узел, окровавленную одежду.
Женщина узнала вещи и, зарыдав, уткнулась в узел лицом. Старик обнял женщину левой рукой, прижал к себе. Он молча смотрел куда-то поверх арбы. И никаких эмоций. Воин плачет кровью врагов.
– Если хотите еще что-нибудь взять, берите, – предложил я.
Старик отрицательно помотал головой. Он молча повел женщину в деревню. Я провожал их взглядом и думал, что счастье одного – это несчастье другого.
Вернулся Палак с валежником, развел костер, разжившись огнем у охранников. Я сварил в котелке кашу с салом. Выделил по порции Палаку и Гарику. Потом скиф помыл без моей просьбы котелок и до утра сидел на пятках на арбе и поил друга водой, когда тот просил. Скилур в горячке что-то бормотал на скифском, иногда стонал. Я лег подальше от арбы, чтобы не слышать, как он мучается.
Утром пришли деревенские покупатели, а вместе с ними и вчерашняя женщина. Она поздоровалась, положила на арбу узел с провизией, погладила обоих волов, которых запрягали мы с Палаком и, больше ничего не сказав, ушла. Я сбыл деревенским все трофеи, кроме кольчуги и трех металлических шлемов, на которые не нашлось покупателей, слишком дорогие. Большую часть обменял на продукты, с деньгами у местных, как и у крестьян всех времен и народов, была напряженка. Обоз в город предполагался недели через две, поэтому я решил прокатиться до соляных промыслов. Если получится, обменяю муку и продукты на соль и повезу ее на продажу в Херсон, где она в цене. Утром Скилур почувствовал себя лучше, поел немного. Я предполагал оставить его в деревне, но скиф взмолился не бросать его на погибель. Вроде бы с готами у скифов отношения не обостренные. Наверное, решил, что я великий лекарь. Он принялся заверять, что в благодарность за спасение всю оставшуюся жизнь будет служить мне, причем бесплатно. Я посоветовал ему сперва выздороветь окончательно, а потом уже распоряжаться своей жизнью. Советом пренебрегли однозначно и бесповоротно. Дальше Скилур заговорил, какие блага меня ожидают, когда он выздоровеет. Какие блага ожидают его самого – скиф не уточнил. Что ж, китайцы утверждают: если ты спас человеку жизнь, обязан заботиться о нем и дальше. Ни одно доброе дело не должно оставаться безнаказанным. Палака тоже пришлось взять с собой. Во-первых, он не хотел оставлять друга одного и, наверное, сам боялся остаться один; во-вторых, я как представил, что придется целый день слушать болтовню Скилура, решил, что затраты на кормежку второго скифа, который разделит со мной это бремя, стоят моих нервов. Палак напрочь отказался брать деньги за работу, пока не выздоровеет его родич.
Я опять ехал последним. По требованию Мони – метрах в пятидесяти позади его последней кибитки. Я пытался выдержать эту дистанции, но мои (теперь уже мои!) волы, приученные ходить в обозах, сами догоняли впередиидущую кибитку. Запал у Мони быстро кончился, он пересел с мула на вторую кибитку и больше не доставал меня. Я передал вожжи Палаку, пошел пешком.
Мы переправились через реку вброд немного ниже деревни. На том берегу заканчивалось предгорье и начиналась степь, которая тянулась до горизонта. Я вырос в степи, и люблю ее кажущуюся бесконечность, ровность и пустоту – те же качества, которыми обладает и море, которое люблю еще больше. Правда, сейчас, в шестом веке, здесь была лесостепь. Островки деревьев, и довольно большие, попадались часто. Я еще подумал, почему перед выходом в степь обозники не запаслись дровами? Сам тоже не стал: они лучше знают. И правильно сделал, потому что стоянки всегда были возле леска, где валежника хватало на всех.
Когда расположились на ночевку, к нам подъехал отряд кочевников, аланы, человек двенадцать. Их много служит в отряде Оптилы. Эти были экипированы получше, все в кольчугах, а у некоторых еще и ламеллярный доспех, с длинными копьями и мечами, у каждого еще и по луку. На аланов двадцать первого века совсем не похожи. В них было меньше кавказского, что ли. Их предводитель, довольно молодой, не старше двадцати пяти лет, поговорил с Моней, взял у него деньги. Не знаю, что ему наговорил иудей, но на меня алан смотрел с подозрительностью. Я дал ему, как меня предупредил Гунимунд, серебряный милиарасий – плату за проезд одного транспортного средства по территории данного племени. Алан повертел монету, убедился, что не фальшивая и даже не обрезанная, кивнул головой, что, видимо, значило, что плата принята, теперь я под его охраной. На скифов вождь посмотрел не то, чтобы с презрением, но как на что-то ничтожное, недостойное внимания грозного воина.
– Какие отношения у скифов с аланами? – спросил я Скилура, который быстро шел на поправку, мог уже сам слезать с арбы.
– Они тоже кочевники, – уклончиво ответил скиф.
– Они ведь одно из сарматских племен, ваших бывших врагов, – возразил я.
– Всё равно они кочевники, – ответил Скилур.
С этим трудно поспорить.
Пока готовили ужин, я осмотрел раны Скилура. Бинты были сухие, гнилью не воняли. Значит, раны не кровоточат, и гангрены пока нет. Температура тела скифа была тоже нормальная, насколько я мог определить обычными прикосновениями. Скилур и Палак наблюдали за моими действиями с таким преклонением, будто я колдовал.
– К соляным промыслам будешь в полном порядке, – пообещал я.
10
Своеобразный гнилостный запах Сиваша я почувствовал за несколько миль. Не то, чтобы он был неприятен, но какой-то выпадающий из привычных запахов. Соляные промыслы представляли собой несколько маленьких поселений, летних лагерей, разбросанных по берегам соленых озер. Защитных укреплений не было, потому что охрану обеспечивали аланы. Видимо, отсюда у аланов и средства на дорогие доспехи. Соль добывали по-разному. Кто-то отгораживал низким валом большие площади мелководья и ждал, когда вода испарится и останется соленая грязь, рапа. Ее промывали и выпаривали до начала кристаллизации в котлах, медных или бронзовых, средних размеров. Котлы побольше были обычно с приклепанной верхней часть. Железных котлов там не видел. Потом густой рассол досушивали на больших деревянных настилах с невысокими бортиками. Кто-то, у кого было больше дров или не было доступа к мелководью, сразу выпаривал воду из озер, а потом досушивал. У первых производительность была намного выше, но соль серая, «грязная», у вторых – ниже, но соль белее, чище.
Наш обоз остановился в стороне от этих поселений, рядом с леском на берегу небольшого пресного озера. На следующий день начался торг, точнее, бартер. Солевары меняли свою продукцию на то, чего им не хватало. Муки им точно не хватало, она буквально улетела. Вместе с большей частью продуктов, которые я получил в обмен на трофеи. Как ни странно, понадобилась солеварам и парусина. Наверное, на мешки или палатки. Не смутило даже, что некоторые рулоны были в пятнах крови Скилура. Пытался продать им дорогую материю, но безуспешно. В результате всех обменов у меня оказалось килограмм триста соли, серой и белой.
Если отвезти ее в Херсон и продать, на рыбацкий баркас хватит. Но хватит ли мне баркаса?! Захотелось чего-нибудь посерьезнее. Моня тоже прикупил соли, и немало. Значит, она в цене у антов. Прокатиться к ним, что ли, посмотреть, как жили мои предки?
На следующий вечер пришел обоз из Боспора. Большой, шестнадцать кибиток, и охрана не только пешая, но и конная: трое всадников впереди и две пары по бокам. Купцов в нём было несколько, но старшим – гот по имени Фритигерн. Он был в дорогих, надраенных до блеска доспехах, на крупном вороном коне, самоуверенный, громкоголосый. Моня и ему накапал на меня, но гот поверил готу, рассказу Гунимунда, и разрешил присоединиться к обозу. На следующий день они затарились солью, а через день мы все одним обозом тронулись с путь.
Что меня поразило – это лес, через который мы ехали почти два дня. В двадцать первом веке деревья в этих краях можно было буквально по пальцам пересчитать, причем большая их часть была посажена человеком. Потом пошла лесостепь с радостным пением жаворонков и тревожным свистом сусликов. Гарри пытался охотиться за грызунами, но все время оставался ни с чем. Если бы не скифы, так бы и не отведал мяса сусликов. Скилур и Палак метко били их из луков. Оказывается, у скифов мальчишки учатся на сусликах стрелять из лука. Они снимали шкурку с убитого грызуна, а тушку в первой половине дня отдавали собаке, а во второй – оставляли себе на ужин. Приятное мясо, не знаю, почему им брезгуют в двадцать первом веке. Суслик ведь только зерном питается, в отличие, допустим, от свиньи. Я пробовал его раньше. Мне мать рассказывала, как в голодные военные и послевоенные годы они спасались сусликами. Она выросла неподалеку от этих мест, в Мелитопольском районе, на берегу реки Молочной. Когда я мальчишкой был там летом в гостях, ставил на сусликов капканы. Тогда и попробовал из любопытства мясо суслика. Мы их ловили, чтобы заработать. Двоюродный брат сказал, что за шкурку платят восемь копеек. В то время столько стоило дешевое мороженое. Мы заготовили полсотни шкурок, но так и не нашли ту организацию, которая за них заплатит. Мой первый бизнес оказался провальным. Как и положено в стране блинов. А сейчас скифы заготавливали шкурки сусликов, чтобы сшить из них одежду. Говорят, хорошая получается. Скифы носят такую испокон веков. Благодаря Скилуру и Палаку, Гарри отъелся, покрупнел, шерсть стала блестеть.
Сразу после обеденного привала мы ехали по широкой балке, левый склон которой был крут и порос густыми зарослями вишняка. На вершине этого склона вдруг появились два кочевника, не похожие ни на аланов, ни на скифов. Они остановились примерно напротив середины обоза. Оба достали луки.
– Хунны, – опознал кочевников Скилур. Скифы глухо, как украинцы, произносили буквы «г», отчего она становилась похожа на «х».
Наши конники, охранявшие обоз с левой стороны, заметили гуннов, но взобраться на склон могли, только проехав дальше. Куда сразу и поскакали. Кочевники что-то прокричали им вслед, судя по тону, очень презрительное, и поскакали навстречу хода обоза, стреляя из длинных луков. Стрелы летели со свистом, неприятным, пробирающим. Заревел один раненый вол, другой, третий…
Зачем они это делают?! Зачем им мертвые волы?! Так могут только подростки развлекаться, когда уверятся в своей безнаказанности. Минимальная дистанция до нападающих была метров сто пятьдесят, стрелы обозных лучников долетали на излете, кочевники легко уклонялись.
Арбалет лежал на арбе с натянутой тетивой, оставалось только вставить болт. Кочевники скакали в мою сторону, поэтому боковое смещение было незначительным. От меня до них было метров двести, и дистанция быстро сокращалась. Я сделал небольшое упреждение и выстрелил. Передний всадник не заметил болт, видимо, не ждал выстрел с моей стороны, с такой большой дистанции. Я попал ему в район живота. Гунн опустил лук, но продолжал скакать. Когда я перезарядил арбалет, первый кочевник уже скакал медленнее, склонившись к шее коня, а второй подъехал к нему, наверное, спрашивая, что случилось. Этому я попал в левый бок, он упал почти сразу.
Скилур и Палак побежали к ним, не дожидаясь моего приказа. Гарик побежал за ними, рассчитывая на суслика. Я хотел их остановить, но потом заметил, что туда по верху склона скачут конные охранники, значит, опасности нет. Хотя возможны разборки из-за трофеев. Конные доскакали первыми, поймали лошадей, но сразу отдали их подбежавшим скифам. Те обшмонали убитых и прискакали с трофеями ко мне. Лошади были гнедые, невысокие, с сухими головами. К ним прилагалось два набора лисьих шапок, кожаных курток, штанов и пар коротких сапог. Всё малого размера.
– Гунны молодые были? – спросил я.
– Моложе нас, – гордо ответил Скилур.
Я не видел их труппы, что облегчало разборку с совестью. Там более, что волы тоже хотели жить.
Вооружение гуннов состояло из двух кинжалов, двух горитов с длинными, составными луками, и двух колчанов со стрелами. К некоторым стрелам были прикреплены костяные шарики с дырочками. Благодаря им, наверное, и свистели стрелы в полете. Луки длиннее метра. Собраны и подогнаны так ладно, что не сразу заметишь, что сделаны не из одного куска дерева. Изнутри выложены костяными или роговыми пластинами, снаружи обклеены сухожилиями. Была в них грозная красота. Натянуть тетиву до уха у меня не получилось.
Скифы наблюдали за мной с ухмылкой.
– Сможете стрелять из них? – спросил я.
– Конечно, – с ноткой превосходства заявили оба.
– Луки ваши, – сказал я.
Оба заорали радостно, причем обычно спокойный Палак – громче. Оказывается, гуннский лук – очень дорогая вещь, не по карману скифскому юноше. Чтобы купить такой, работая охранником, надо копить пару лет. С гуннскими луками, да на конях, да в железных шлемах, которые я дал им поносить, а Скилуру еще и кольчугу, они сами себе казались крутыми вояками.
– Можете погарцевать, пока не тронемся, – разрешил я.
Скифы, свистя и улюлюкая, поскакали по балке в ту сторону, откуда мы приехали.
Из-за гуннских стрел выбыли из строя пять волов, причем три – Монины. Он сперва бегал, брызгая слюной, вдоль своих кибиток, отдавал приказы, которые тут же отменял и придумывал новые, такие же бесполезные. Двоих волов оставалось только добить, чтобы не мучились. Из третьего стрелу вырезали, но в ближайшие дни тащить кибитку вряд ли сможет. Так что придется перегружать на другие кибитки товар с той, которая осталась без волов, и бросать ее и половину груза с той, которую потянет один вол. Моня выкричался, успокоился и пошел договариваться с Фритигерном. Вернулся, судя по кислой морде, ни с чем. Там самим надо было возместить потерю пары волов. Иудей направился ко мне.
– Какой ты меткий стрелок! Надо же, попал с такой большой дистанции!.. – льстиво улыбаясь, залился Моня.
Он не знал, что я жил в Одессе и знал азбуку еврейской жизни. Если тебя хвалят, значит, держат за лоха, которого надо развести.
– Сто солидов за лошадь, – оборвал его словесный понос.
– Да ты с ума сошел! – вскричал Моня. – Хороший конь стоит в два раза дешевле, а это не лошади, а жалкие клячи!
– Не нравятся, походи по базару, найди лучше, – посоветовал я.
– И найду! – брызгая слюной, пообещал он и снова пошел к Фритигерну.
Минут через десять вернулся. Другое правило еврейской жизни гласило: если покупатель вернулся, значит, он лох, которого надо развести. Хороший покупатель делает так, чтобы продавец бежал за ним, на ходу снижая цену.
– Сто пятьдесят за каждую, – первым сказал я. – Оплата сразу.
Он понял, с кем имеет дело. Красивые жесты и брызги слюны куда-то исчезли, остался холодный делец.
– У меня нет таких денег, – признался Моня.
– Возьму товарами.
– Хорошо. Сто отдам деньгами, остальное солью из расчета по шестьдесят солидов за лошадь.
Заплатив солью, он решил бы и вопрос лишнего груза. Две лошади не потянут столько, сколько двое волов. О чем я ему и рассказал. И вслух подсчитал, сколько он потеряет, не купив у меня лошадей. Моня слушал мои подсчеты внимательно и, хотя явно не успевал проверять их, ни разу не возразил.
– Если отдашь солью, то по сто сорок за лошадь, – потребовал я.
По моим прикидкам выгода его начиналась при цене менее сотни за лошадь. Видимо, я не учел какой-то фактор, потому что сошлись на ста десяти за каждую. Без седел и уздечек. Сотня наличными, сто двадцать солью.
Скифы отдавали лошадей, скрепя сердцем. Я даже подумал, что заплачут. Затем потаскали мешки с солью и успокоились.
– Будут у вас кони. Получше этих, – сказал я.
Имел в виду, что жизнь длинная, еще заработают, но по их лицам понял, что они приняли мои слова за обещание подарить каждому по отменному коню. Пусть ждут. Надеждой юношей кидают.
Негодных волов зарезали, содрали с них шкуры, в которые сложили засоленное мясо, лучшие куски. Нам достались худшие. Но халяве в зубы не смотрят. А Гарри так наелся, что не мог бежать, лениво плелся за арбой, которую волы тянули без былой резвости, ведь груза стало намного больше.
К вечеру добрались до паромной переправе через неширокую, но глубокую и быструю реку. Генеральный курс у нас был примерно на север, значит, это один из левых притоков Днепра. Через реку был натянут толстый канат, вдоль которого и перемещался деревянный паром, рассчитанный на одну кибитку. Обслуживали паром смуглые людишки, похожие на греков, но не греки. Жили они в мазанках на противоположном, высоком берегу. До захода солнца успеют сделать всего две-три ходки, значит, проторчим здесь, как минимум, до завтрашнего полудня.
Старший паромщик поговорил о чем-то с Фритигерном, но, как я понял по жестам, не договорились. С Моней тоже. Тогда он подошел ко мне. Худой, жилистый, в грязной, латанной рубахе и штанах, босой. Ногти на пальцах ног толстые и темные, будто сколки лошадиного копыта.
– Будешь переправляться сейчас? – спросил он на греческом с мягким акцентом, который я раньше не слышал. Может быть, это те самые бродники, которые будут портить кровь русским князьям?
Паромщикам, видимо, хотелось вернуться домой, но не гнать паром пустым. Фритигерну же и Моне не хотелось на ночь разрывать обоз. А мне лучше на том заночевать. В деревне, наверное, можно прикупить что-нибудь к воловьему мясу.
– Буду, – согласился я. – Сколько за перевоз?
Он протянул деревянный стаканчик.
– Что? – не понял я.