- Я тоже слышал об этом.
- Значит, мне повезло. Родители учили и наставляли меня, готовя к встрече с опасностями вашего мира.
- О, как они были правы! Столькие опасности подстерегают невинность... Но я сумею оградить тебя от них.
- Вы так добры.-Она потупилась.-Никогда я не слышала от родителей, что есть на свете люди вроде вас.
- Я один такой...
- Вижу... В этом году отец умер, а вскоре-и мама. Ее сердце было разбито. Похоронив маму, я старалась жить по заведенному порядку, но не могла выносить бесконечное одиночество. Не выдержала и отправилась в мир, чтобы не состариться и не умереть, так ничего и не увидев и не испытав.
- Состариться...-восторженно лепетал Вертер.-Умереть...
- Месяц назад я покинула зверинец и испытала разочарование-наверху не оказалось ни страшных великанов, ни зловредных существ. Мне встречались чудеса, способные повергнуть в замешательство, но такие далекие от того, что рисовалось в моем воображении. Я боялась вновь попасть в коллекцию волшебника, но совершенно не интересовала тех, кого встречала.
- Содержать коллекции больше не модно. Да и не всякий сможет, случайно взглянув, определить, кто ты. Это мне было легко разгадать твою неповторимую природу. О, какая это удача. Как чудесно, моя дорогая, что мы встретились именно теперь. Знай же, я, как и ты, рожден живым телом. Я тоже проделал нелегкий путь из тьмы матки, чтобы впервые вдохнуть воздух и увидеть свет увядающего и дряхлеющего мира. Ты встретила единственного из всех, способного понять тебя, разделить твои увлечения... Того, кто испытает наслаждение, воспитывая тебя. Мы сродни друг другу, дитя мое!-Он нежно обнял угловатые плечи.-У тебя снова есть и отец, и мать! Имя им-Вертер!
Глава 4, в которой Вертер познает грех
Ее звали Кэтрин-Лили-Маргарет-Наташа-Долорес-Беатрис-Мастерская-Семь-ФакелБлагодарность. Последние два имени принадлежали родителям юной гостьи.
Они беседовали несколько часов подряд.
Вертер живописал удивительные занятия, которым они станут предаваться вдвоем. Рассуждал о прелестях безмятежно-простой, наполненной чистой поэзией жизни. Не жалел красок, повествуя о заповедных уголках, в которых они непременно побывают. Излагал свои взгляды на продолжение образования этой чистой души... И видел, как тает ее настороженность и теплеет взгляд.
Во всяком случае, так ему казалось.
- Отныне всего себя я посвящу тому, чтобы сделать тебя счастливой,-заявил он и вдруг обнаружил, что его клятва осталась неуслышанной-его гостья крепко спит. Улыбка нежности тронула губы отшельника.-Бедное дитя. А я-бездушное ничтожество.
Вертер поднялся из хрустального кресла. Девочка, свернувшись клубком, лежала на ковре из шкуры игуаны. Он нагнулся и с осторожностью подхватил на руки расслабленное теплое тело. Алые вишенки губ раскрылись в сонном вздохе, неокрепшая грудь поднялась и опустилась. Чудесная гостья Вертера спала на его руках.
От непривычной тяжести его пошатывало. Наш герой, пыхтя, прошествовал по башне и, вновь опустив драгоценную ношу на пол, испустил облегченный вздох. Но прежде до него дошло, что в его доме нет ничего мало-мальски похожего на девичью спальню.
Холод серых камней и чернота вулканического стекла, так милые вечно страдающему сердцу, теперь раздражали. Вертер огляделся, поскреб подбородок и улыбнулся.
- Ее будет окружать красота,-решил он.-Утонченная и умиротворяющая красота.
Кольцо Власти отныне было движимо вдохновением. Стены башни покрыли гобелены со сценами из старой Книги Сказок- единственной отрады Вертера в его одиноком детстве. Эту книгу он готов был слушать без конца.
Его любимый герой Персик Шелли, великий мастер игры на губной гармошке, отважно вступал в Одеон (подземное царство мертвых), чтобы вернуть оттуда любимого трехглавого пса Омнибуса. На гобелене древний музыкант был изображен со своим похожим на арфу инструментом в момент исполнения "Блюза для соловья"-выдающейся композиции, дошедшей до эпохи Края Времени. С другой стены смотрел своим единственным глазом посреди лба Касабланка Богард. Волшебной шпагой по имени Сэм он готовился пронзить свирепую чудовищную птицу-Мальтового Сокола-и освободить возлюбленную королеву Акрилоу из-под чар Большого Сони (карлика, обернувшегося гигантом) и Каина Мятежника, изгнанного из Голливуда (царствия небесного) за убийство своей сестры, прозванной Голубым Ангелом.
Пусть эти чудные картины пробудят романтическое воображение прелестного ребенка, пусть и она испытает те возвышенные чувства, что владели когда-то его душой. Он вновь переживал со всею остротой свои тогдашние детские впечатления. Сладостное чувство родства двух одиноких душ наполняло его. Все страдания взросления, терзающие теперь его гостью, всколыхнулись в душе Вертера. Он совершенно растрогался и твердо решил защищать от них свою драгоценную находку.
Одно время, давным-давно, он пробовал поближе сойтись с Джереком Карнелианом, со стороны завидуя душевной стойкости Джерека. По мнению Вертера, его товарищ по несчастью сохранял в памяти долгие годы растерянности, сомнений и самоотчуждения-все то, что не переставало бередить душу самому Вертеру. Но Джерек оказался достойнейшим творением насквозь искусственной Железной Орхидеи. Он был не в силах припомнить ни глубоких страданий, ни даже сильных детских переживаний. Он искренне старался сделать приятное Вертеру, но в конце концов вынужден был признаться, что детство у него было совершенно безоблачно и состояло из одних радостей.
Тогда Вертер раз и навсегда для себя решил, что Джерек-человек бездушный. Впоследствии и происхождение Джерека стало вызывать у нашего героя все более серьезные сомнения. Вполне могло статься, что разговоры о своем детстве жеманный Карнелиан ведет, естественно, из щегольства.
Впрочем, теперь Вертеру было не до этого. Настала очередь постели. Он воздвиг кровать-мягче пуха, с серебристыми шелковыми простынями, со столбиками из слоновой кости и балдахином из прозрачного целлофана, только чуть желтоватого, чтобы подчеркнуть драгоценность и древность благородного материала. Пол перед постелью устилал ковер из шкур хомяков-альбиносов и трехцветных кошек.
Для туалета Вертером была выбрана красно-синяя керамика с замысловатыми узорами. Фарфоровые чаши наполняли живые цветы: молочай, источавший молоко, львиный зев, лютики, шанхайские лилии, алые маргаритки (Вертер не забыл включить в убранство цветы, носящие имя его приемной дочери). Лимонадно-пурпурные маки стояли зарослями, а чайно-зеленые розы вились по стенам, кудрявясь бежевым, пунцовым и палевым. С ними соседствовали голубые, как небо, тюльпаны и изумрудные цинии в пышном сером цветении. Все вокруг переполняли пьянящие ароматы.
По углам у самого потолка разместились корзинки с яйцами- символы христианства. У стены, подле окна,-этажерка с рядами маленьких живых человечков на полках (такими и сам Вертер играл в детстве). Возле кровати-трюмо. Его трюмы наполняли разнообразные одеяния. Пристроив у двери полный набор кубиков и два рубика, Вертер счел обстановку подобающей для юной леди.
Вероятно, ей захочется кое-что изменить, предположил он и порадовался своей сдержанности в подборе обстановки. Нетрудно было предугадать восторг невинного ребенка в момент пробуждения. И, конечно, следовало позаботиться о регулярном чередовании дня и ночи-для растущего организма это немаловажно. Так приятно сознавать, что солнце покидает небосвод в урочный час, чтобы завтра явиться в положенное время, заливая землю световым великолепием. Тут ему вспомнилась еще одна существенная деталь. Поворот Кольца Власти на левой руке расцветил черный бархат ночи сверканием звезд, звездочек и лун. Вертер вновь трепетно склонился над юным телом, перенес гостью в постель и заботливо укрыл серебристой простыней до самого подбородка. Такого еще детского и непорочного. В приливе нежности он целомудренно коснулся губами ее лба и потихоньку удалился. За дверью, сотворенной из листвы бесенной лиственницы, Вертер задержался, перебирая вновь чувства, переполнявшие душу. Лицо, столь долго выражавшее лишь тоску и уныние, осветилось улыбкой.
- Пожалуй, я уверую в Довольство,-пробормотал он, возвращаясь в свои комнаты.
Прошел месяц. Все свое время до последней минуты посвящал Вертер юной воспитаннице. Он побуждал родственную душу к радости, вере в идеалы, любви к Природе. Куда подевались ледяные бури в голых скалах, унылые пустыни и дремучие леса. Теперь на их месте простирались уютные ландшафты: зеленые холмы с ручьями, бегущими по склонам, солнечные лужайки, тенистые рощи, шумящие листвой тополей, рододендронов, секвой, ракит, банья-нов и добрых старых дубов. Когда неразлучная пара устраивала пикник, волоокие коровы и игривые гориллы подходили, чтобы взять угощение с ладони Кэтрин-Благодарности. Днем всегда было солнечно. Облака в неизменно голубом небе плыли комочками пуха и таяли на глазах.
Вертер раздобыл настоящие книги, и его подруга могла развлекаться чтением. Известнейшие классики составляли собрание- Тургидити, Уто, Дзакка, Пэтт Ридж и Пает Синк. Иной раз он позволял себе роскошь отказаться от звуковых автоматов и просил ее почитать вслух. Как-то Кэтрин увидела изображение древней машинки для переноса букв на бумагу и пришла в восторг. Он немедленно сотворил пишущую машинку-экипаж. В этом аэромо-биле они путешествовали по земле, разглядывая курьезные сцены, воссозданные Вертеровыми друзьями.
И вот однажды новая подруга вдруг сказала:
- Вы бесконечно добры ко мне, Вертер. Меня ужасает прежнее подземное житье и сознание того, какая участь ожидала бы меня без вашего участия. Я люблю вас все больше и больше.
- Я тоже. Люблю...-У Вертера закружилась голова, и лишь на мгновение стало совестно, что он так легко готов позабыть Госпожу Кристию. Своей прежней Владычицы Вертер не видел с момента появления Кэтрин. Вероятно, оскорбленное самолюбие заставляло Кристию не показываться на глаза, но Вертер не опасался ее мести.
Они полетели осматривать популярную композицию Джерека Карнелиана "Лондон-1896". Вертер мужественно скрывал огорчение от неуемной восторженности Кэтрин при виде творения из белого мрамора, золота и ослепительного черного хрусталя. Его собственное произведение "Забытая могила", отмеченное куда большим изяществом и казавшееся Вертеру вещью тонкого вкуса, его подругу так не восхищало.
Возле последней выдумки Герцога Квинского "Леди и лебедь- много пар" они не стали задерживаться-Вертер не хотел оскорблять фривольным зрелищем непорочность Кэтрин. Зато воздали должное сочинению Лорда Джеггеда Канарского "Война и мир в двух измерениях", которое Вертер нашел суховатым для юной головки, в целом одобрив композицию. А Кэтрин заинтересовали живые силуэты, она их даже трогала, приняв за вполне реальные. По милости Лорда Джеггеда, фигуры были плоскими и, поворачиваясь боком, попросту исчезали.
Лорда Монгрова, близкого с Вертером до их спора о способе самоубийства аборигенов Урана, принятом во времена Великого Натриевого Кракомана, и последовавшей за этим ссоры, они повстречали в одном из таких путешествий. Кэтрин предстояло увидеть "Миллион разгневанных крапивников"-произведение Епископа Тауэра, решившего попробовать себя в недавно возрожденном искусстве Художественного Шума.
Монгров, пренебрегая передвижением по воздуху, влачился на спине гигантской улитки. Массивная львиная голова нависала над грязно-зеленой хламидой-обычным одеянием Лорда.
Еще до встречи с ним пассажиры "пишущей машинки" увидели широкий блестящий след на лазурных скалах заброшенной сцены Эдгаросердного По (он считал достойным творением лишь нечто лакомое и способное вдохновить на доблестный труд органы пищеварения). Потом Кэтрин заметила и оставлявшую за собой клейкую полосу улитку, а рассмотрев покачивающегося на спине всадника, воскликнула:
- В нем не меньше десяти футов росту. Взгляни! В этом не было нужды-Вертер уже узнал прежнего приятеля и направил аэромобиль к земле.
- Монгров! Дружище!-радостно кричал он.
За новым увлечением Вертер совершенно позабыл о своей распре с Лордом. Не явись в его жизнь Кэтрин, он непременно устроил бы примирение и стремился загладить оплошность.
Но не таков был Лорд Монгров. Он не намерен был забывать об их последней встрече и продолжал чувствовать себя оскорбленным.
- А-а, это Вертер. Уже наточил кинжал, чтобы вонзить в мою плоть меж лопаток? Циничный Изменник, кажется, готов прикинуться добродушным и простосердечным! Будто забыл о наслаждении, с которым лил презренную лживую отраву во время нашей последней встречи в мой бедный мозг? И я его пригрел, когда он был мальчишкой, взрастил на ниве нашей дружбы... Взвивайся на дыбы, мой верный конь! Прочь уноси меня. Измена! Где укрыться израненной душе? Повсюду стрелы ядовитой лжи!
Монгров исступленно колотил осыпанной драгоценными камнями тростью по панцирю оседланного моллюска, к немалому удивлению последнего. Пошевелив рожками, улитка, явно не способная умчать хозяина вдаль, повернула к нему добродушную осклизлую морду.
- Простите меня, Монгров. Беру обратно все, что так обидело вас.-Вертер, правда, не помнил за собой ни одного по-настоящему резкого слова.-Что заставило вас покинуть свое жилище? Вы так редко оставляете его зловещую сень.
- Я двинулся на Балобол, назначенный Миледи Шарлотинкой. Иду туда по доброй воле. Готов снова оказаться мишенью всеобщих козней и коварных интриг.
- Балобол? Я ничего о нем не слышал.
- А, так вас не приглашали?-Монгров немного смягчился.
- Я удивлен... Но нет. Миледи Шарлотинка просто обнаруживает чувство такта, прежде ей не очень-то свойственное. Ей, разумеется, уже известно о серьезных обязательствах, которыми я связан, и невозможности расточать время в пустых забавах. Оно безраздельно принадлежит моей маленькой подопечной Кэтрин. Моей Кэйт.
- Этому ребенку?
- Да, ребенку. Мне выпало стать ее покровителем. Даровано счастье заменить ей отца. Она полна прелести. Она невинна! Монгров повернул голову и оглядел спутницу Вертера.
- Остерегайтесь, милочка,-изрек он, сокрушенно качая головой.-Дружба де Гете-это объятия змеи.
Растерянная Кэтрин повернулась к Вертеру.
- О чем он говорит?
- Не слушайте более!-Вертер прикрыл ладонями нежные ушки воспитанницы.-Как горько заблуждался я, надеясь примириться! Нет, Лорд Монгров, в мелодии нашего воссоединения не прозвучит заключительный аккорд. Вы презрели искренние намерения. Как мог я раньше не видеть всей вашей низости? Какое чудовищное обвинение вы бросили мне в лицо! Прощайте! Вы-человеконенавистник, не стоящий бескорыстной дружбы и ненавидящий Любовь! Я более не знаю вас!
- Да ты и самого себя не знаешь,-со злостью пропыхтел Монгров, но Вертера не достиг этот выпад-"пишущая машинка" устремилась ввысь.
После этой встречи Миледи Шарлотинка во мнении Вертера изменилась к лучшему, и когда вскоре случай свел их, наш герой приветствовал ее любезно и без обыкновенной угрюмости.
Миледи на своей лошади-качалке бороздила кусок оранжевого неба, уцелевший после ее бравурного представления "Смерть Нептуна".
- Кукареку!-Она весело смотрела на неразлучную пару лисьими глазами, острые рыжие уши стояли торчком-Миледи опять поменяла облик.
- Дражайшая Миледи Шарлотинка! Какое наслаждение видеть вас! Все чудеса природы служат вашей несравненной красоте!
Как часто мы, разочаровавшись в ком-то близком, бурно изливаем душу перед людьми малознакомыми или безразличными нам. Самые обыкновенные и незначительные качества этих случайных людей перед лицом пороков, неожиданно открывшихся в наших друзьях, видятся подлинными добродетелями. Душа неустанно ищет поддержки и опоры среди всеобщего холодка враждебности и готова открыть кредит дружбы по единственному слову, жесту, интонации, легко воспламеняясь при столь ничтожных изъявлений приязни.
Неожиданная порывистость Вертера озадачила Миледи Шарло-тинку, но, быстро овладев собой, она сумела достойно принять комплимент.
- Ах, как мило, Вертер. С вами рядом та самая драгоценность, которую вы пригреваете под крылышком? Просто глазам не верю- ребенок! Как повезло малышке! Никто, кроме вас, не смог бы заменить ей отца.