Должен сказать, что дядя мой всегда очень неохотно допускал меня на галерею. Он не мог отказать мне в праве посмотреть на портреты моих предков, но никогда не оставлял меня с ними наедине, поэтому доспехи мне пришлось видеть лишь издали. Фигура установлена на металлическом постаменте, ее закованная в броню правая рука – на головке рукояти обнаженного меча, упертого, кстати говоря, острием в землю. Но мой взгляд искал только два участка кабеля, выходящего из стены: один оказался присоединенным к задней стороне шлема, другой – к постаменту, так что, если бы молния ударила в Холл, вся сила электрического тока прошла бы прямиком через доспехи.
Мне нужно было больше света, поэтому я решил рискнуть и зажечь принесенную с собой свечу. В ее трепещущем свете фигура в доспехах выглядела устрашающе настороженной и бдительной. Меч под бронированной правой рукой так и сверкал, и я заметил, что его кончик уходит в прорезь в постаменте. Подчиняясь порыву, я взялся за рукоять.
Меч в моей руке двинулся, будто рычаг, потянув за собою и железную руку. Я медленно тянул рукоять к себе, а по фигуре в доспехах прошла дрожь. Я в ужасе отстранился, но рукавом зацепился за рукоять, и меч продвинулся до конца своего пути. Казалось, в доспехах вдруг вспыхнула жизнь: почерневшие пластины брони резко распахнулись, словно какое-то чудовище стремилось силой вырваться наружу.
Однако внутри оказалась лишь пустота. Поднеся свет поближе, я разглядел, что пластины с обеих сторон держались на петлях, так что вся передняя часть доспехов – за исключением рук – открывалась наружу. Когда я вернул меч назад, в вертикальное положение, пластины снова закрылись, почти беззвучно. Места соединений были практически незаметны: все это, вероятно, потребовало от искусного мастера долгих месяцев усердной работы.
Я раскрыл тайну моего дяди, но что все это означало? Что, как он полагал, произойдет, когда молния, рано или поздно, ударит в Холл? Неужели он предполагал обманом или подкупом заставить какого-то ничего не подозревающего человека поместиться в доспехи – то есть в гроб – во время грозы, чтобы сам он мог увидеть результат? «Если покажется, что я исчез, – сказал он мне, – никто не должен входить в мои апартаменты, пока не минуют три дня и три ночи». Для чего? Чтобы дать ему время сбежать, если его жертва умрет?
Или он ожидает, что что-то появится оттуда? Признаюсь, при этой мысли волоски у меня на шее под затылком встали дыбом – еще и от выводов, к которым вела эта мысль в отношении психического состояния дяди. Однако теперь я решился во что бы то ни стало выяснить его цель и начал осматривать все вокруг, ища ключ к загадке. Я поначалу думал, что не найду ничего интересного на длинном столе, но в тени, на его дальнем конце, я обнаружил тонкий фолиант, переплетенный в пергамен.
Это была не печатная книга, а рукопись, написанная неразборчивым почерком, да еще готическим шрифтом. На титульном листе значилось лишь: «Тритемиус. О мощи молнии, 1697». Некоторые места книги были заложены полосками бумаги: это, разумеется, был тот самый таинственный алхимический труд, который некоторое время назад так взволновал моего дядю. Настоящий Тритемиус, как вы, верно, знаете, был в конце пятнадцатого века настоятелем Спонгеймского монастыря (мне пришлось разыскать сведения о нем в Британском музее): его сочли колдуном и обвинили в «диавольских кознях»; утверждали, что он изобрел «негаснущий огонь». Однако наш Тритемиус, автор этой рукописи, не числится в каталоге, а это заставляет предположить, что мой дядя – обладатель единственного или одного из очень немногих экземпляров этого труда.
Я попытался читать с самого начала, однако, хотя работа написана по-английски, она оказалась почти непостижимой, так что я решил обратиться к одной из отмеченных дядей страниц. Иллюстрация, которую я там обнаружил, снова вызвала у меня мороз по коже. Она состояла из четырех стилизованных панелей. На первой изображены доспехи – нельзя было определить, есть в них кто-нибудь или нет, – с длинным стержнем или прутом, вертикально торчащим из шлема. На второй – иззубренный зигзаг молнии поражает кончик этого прута; на третьей – доспехи окружены сияющим ореолом света. На последней вы видите – хотя талант художника оказался не равен задаче, – как светящаяся фигура начинает отделяться от доспехов; или, возможно, она сливается с ними – я не мог разобрать.
Я вернулся к первому из отмеченных абзацев, подумав, что лучше мне все же читать по порядку, и тотчас же понял, что должен это записать. Вот точная копия того, что я нашел, – проговорил он, протягивая мне лист писчей бумаги.
Как Магнитный Железняк отыскивает Север, так я отыскал путем Испытаний, что Удар Молнии может быть привлечен Прутом из Железа, водруженным на Вершине Холма. И потому на Вопрос, заданный Господом Иову, я осмеливаюсь ответить Утвердительно.
Можешь ли ты велеть Молниям, чтобы пошли и сказали тебе: Вот Мы здесь?
Ибо сказано в Книге Страшного суда:
И взял Ангел Кадильницу, и наполнил ее Огнем Алтаря, и бросил ее на Землю, и были Голоса, и Громы, и Молнии, и т. д.
Так, Человек, каковой мог бы управлять Мощью Молнии, стал бы подобен Ангелу-Мстителю в тот Страшный День – подобен Тьме столь же, сколь и Свету, ибо в этом мы должны Считаться Гностиками – и обрести Власть над Душами Живых и Мертвых: Право Вязать и Развязывать, Возвышать и Сбрасывать Вниз, и если кто станет истинным Адептом, пусть Совершит тот Обряд, о котором я написал в Другом Месте. Ибо как юное Древо может быть привито к Старому, так…
– К сожалению, больше ничего нет, – сказал Магнус, когда я выжидающе поднял на него взгляд. – Я как раз собирался перевернуть страницу, когда услышал шум со стороны библиотеки: звук поворачивающегося в скважине ключа. Я задул свечу, закрыл книгу и быстро – насколько осмелился – двинулся к главному входу. Но звук шагов из библиотеки уже приближался к двери, а я знал, что двери на лестничную площадку нельзя открыть быстро, не наделав много шума. Не оставалось и времени взобраться на подоконник и исчезнуть, закрыв за собою окно. Можно было бы спрятаться под длинным столом, но мысль о том, что меня могут обнаружить и придется с позором выползать оттуда, чтобы лицом к лицу встретиться с дядюшкой… Нет, существовало одно-единственное место, где можно спрятаться. Я схватился за рукоять меча, потянул его на себя и шагнул внутрь доспехов, просунув свою правую руку в правую руку рыцарской брони. Доспехи сомкнулись вокруг меня, и я погрузился в абсолютную темноту.
Воздуха внутри было мало даже поначалу, а вскоре стало удушающе жарко. Когда мои глаза приспособились к темноте, до моего сознания дошло, что стало заметно слабое мерцание, и я обнаружил, что, встав на цыпочки, могу разглядеть в смотровые прорези забрала отблеск дядиной свечи – во всяком случае я предположил, что это был мой дядя, – перемещающейся по галерее. Один раз отблеск остановился прямо передо мною (даже стоя на цыпочках, я мог видеть только то, что вверху), и я ждал, как мне показалось, долгие минуты, что вот-вот пластины брони распахнутся. Наконец свет отдалился, а затем и вовсе исчез: послышалось приглушенное клацанье замков и засовов. Но я не осмелился сразу же двинуться с места. По мере того как восстанавливалась тишина, мною овладевал ползучий, смертельный страх, спиралью вьющийся вокруг слов, которые я только что списал: «Ибо как юное Древо может быть привито к Старому…»
Я представил, как черные тучи клубятся над Роксфорд-Холлом…
Но довольно. Я упоминаю об этом лишь для того, чтобы объяснить, почему, выбравшись из своего удушающего заточения, я думал только о том, как унести ноги. Достаточно сказать, что спуск оказался еще затруднительнее, чем подъем, и что я очутился на земле сильно поцарапанный и в крови. Мой дядя, к вящему моему облегчению, не явился на следующее утро искать со мной встречи. Я подумал было, не довериться ли Дрейтону, но усомнился в его способности что-либо скрыть от хозяина и ограничился тем, что сказал ему, как обеспокоен здоровьем дяди. Дрейтон пообещал послать мне в Лондон телеграмму, если произойдет что-либо неблагоприятное.
Это и подводит меня наконец к причине моего визита к вам. Как вам, возможно, известно, меня особенно интересует сердечная болезнь, и меня часто отзывают из города, когда необходимо еще одно мнение. Поэтому бывает, что меня трудно найти тотчас же, а в таком случае Дрейтон, несомненно, обратится прямо к вам. Помимо того, чтобы ознакомить вас с ситуацией, мне хотелось бы узнать – хотя, вероятно, как представитель моего дяди, вы сочтете неподобающим дать совет мне, – не можете ли вы предложить какие-либо законные способы, могущие помочь нам предотвратить несчастье, а не просто ждать – известная фраза абсолютно подходит к нашему случаю, – пока не разразится гроза?
Огонь в камине почти догорел, я смутно помнил, что слышал, как некоторое время тому назад ушел из конторы Джосая.
– Я совершенно не считаю неподобающим, – сказал я, снова наполняя бокалы, – дать вам совет, поскольку обстоятельства совершенно исключительные. Но единственная линия поведения, которая здесь напрашивается, весьма радикальна: поместить вашего дядю в дом для умалишенных; и, разумеется, в отношении вас риск здесь очень велик, так как, если эта попытка не увенчается успехом, он может отомстить вам, лишив вас наследства. Как вы полагаете, смогут ли двое ваших коллег – как вероятный наследник, сами вы не имеете права принимать в этом участие – вынести соответствующее заключение и подписать свидетельство?
– Я вовсе не уверен, что смогут, – ответил Магнус. – Мы не можем доказать, что он собирается использовать доспехи с какой-либо зловещей целью; он способен вполне правдоподобно объяснить, что ведет научное исследование возможных воздействий молнии. Теперь по поводу его требования, чтобы никто не входил в его владения в течение трех дней после того, как он (предположительно) перестанет открывать дверь: что же, если он действительно сделает это письменным условием, я и правда должен буду либо подчиниться ему, либо потерять поместье?
– Если бы он принес такое предварительное условие ко мне, – ответил я, подумав над этим некоторое время, – я отказался бы вписать его в завещание, потому что оно противоречиво. Завещание не имеет силы, пока не сочтено действенным; оно не может быть сочтено действенным, если не доказано, что завещатель умер; вы не можете знать, умер он или нет, пока не войдете на галерею, а он желает запретить вам сделать это; но, если вы полагаете, что он болен или умирает, ваш моральный долг – что несомненно признает закон – прийти к нему на помощь. Однако здесь вы стоите перед риском, что, нарушив запрет и войдя к нему, обнаружите, что он не умер. Тогда он, конечно, вполне может выполнить свою угрозу и лишить вас наследства. На самом деле… если бы, предположим, Дрейтон явился ко мне и сказал, что беспокоится о вашем дядюшке, было бы лучше, если бы это я вошел к нему без разрешения. Самое худшее, что могло бы произойти, – он отказался бы от моих услуг (если предположить, что он был бы еще жив); ну а если бы он был мертв, это помогло бы избежать осложнений…
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.