На мое плечо легла рука.
– Пойдем, Петька, – тихо сказал Тимур. – Она нас догонит.
Я повернулся и пошел за ним. Мы дошли до машины молча. Тимур сел за руль, я забрался на сиденье рядом. И только закрыв дверь, Тимур произнес:
– Я идиот.
Я посмотрел на него, ожидая продолжения, но Тимур молчал. Мы еще долго сидели молча, и только когда из леса раздалась краткая очередь, Тимур спросил:
– Ты тоже не понял, как он нас обманул? – И без интонаций продолжил: – Садист. Палач. Бывший медик. Уговорил привязать себя вниз головой, и тут же спокойно умер от своего инсульта.
Анка дернула дверцу и плюхнулась на сиденье рядом – бледная, дрожащая и холодная, подавленная маленькая девочка. Липкой ладошкой она крепко-крепко сжала мою руку и беззвучно уткнулась в плечо.
Вдалеке за деревьями с шумом пронеслась ярко раскрашенная машина.
– А вот и полиция, – кивнул Тимур.
Он вынул из аптечки последний тюбик обезболивающего, а потом завел мотор. Джип выехал на шоссе.
– Куда теперь? – спросил я.
– Пашку хоронить… – Тимур хмуро деловито глянул в окошко заднего вида и набрал скорость.
Некоторое время мы ехали молча, а за окном мелькали то холмы, то эвкалиптовые леса, а затем начался горный серпантин. Вдруг сзади раздался вой сирен. Я обернулся – за нами летела полицейская машина. Теперь я ее разглядел: такой же ободранный сельский джип, только с мигалками.
– Рюкзак бросить, он нам больше не понадобится, – негромко скомандовал Тимур. – Кидайте к Пашке на заднее сиденье. Ремень автомата на шею. Ремень безопасности проверить: чтоб его не было, чтоб нигде не цеплялся. Руку на кнопку возврата.
– Есть, – сказал я.
– Есть, – сказала Анка.
– Ждите команды, – произнес Тимур. – Уходить надо красиво.
Машина, взревывая, поднималась все выше по серпантину, и после каждого поворота оказывалось, что полицейский джип нагоняет и нагоняет – мотор у него оказался не в пример сильнее. Вдруг деревья кончились, и слева распахнулся обрыв, на дне которого расстилалась холмистая равнина, поросшая далеким лесом – я и не заметил, как мы успели забраться так высоко.
– Когда-то я тоже думал, что все смертники – смертники, – загадочно произнес Тимур. – По счету три. Ясно? Начали. Раз… Два…
Он резко повернул руль, и машина вылетела с дороги, на миг зависла в воздухе и начала медленно переворачиваться.
– Три, – сказал Тимур и исчез.
Анка обернулась на Пашку в последний раз и тоже исчезла.
Лобовое стекло полетело мне навстречу, в нем мелькнул далекий лес, и наступила невесомость. Я надавил кнопку на блоке.
Вывалились мы на маленькую улицу немецкого городка – редкие прохожие с ужасом шарахнулись в стороны.
– Идем, – сказал Тимур, слегка покачнулся и зашагал вперед. Было видно, что идти ему тяжело, но он держится.
Я взял ладошку Анки, и мы пошли следом.
– Опять Отто? – спросила Анка.
– Да, – ответил Тимур. – Опять Отто.
– А зачем? – спросил я. – Мы же все сделали?
– Предотвратить, – ответил Тимур. – Последняя миссия – самая короткая, самая безопасная и самая важная.
– А раньше мы что делали?
– Раньше мы останавливали и мстили. Ты хочешь, чтобы фашистского палача Карла Отто Зольдера совсем не было в истории человечества, когда мы вернемся? Тогда убей его.
Тимур свернул на боковую улочку, вошел во двор и остановился перед двухэтажным домом. Из окон выглядывали испуганные соседи и галдели по-немецки, но так неразборчиво, что я не мог ничего понять.
Тимур поднял ствол «узи» в низкое серое небо и дал короткую очередь, строгую и повелительную. А затем высадил ногой хлипкую дверь и вошел внутрь. Здесь висели пеленки и пахло кислятиной. Прямо вглубь уходил длинный коридор со множеством дверей. Некоторые были распахнуты. Из ближайшей на шум высунулась пожилая взволнованная фрау, из дальней – выкатился тряпичный мяч, а следом за ним выполз в коридор маленький карапуз, но чьи-то руки его тут же утащили обратно, захлопнув дверь, а мяч остался.
Тимур, держа «узи» наперевес, деловито пошел вдоль коридора, пиная ногой двери. Двери распахивались, и он заглядывал на миг внутрь, а затем шел дальше. Мы шли следом. Одна из дверей открылась, и оттуда высунулась любопытная голова белобрысого паренька лет двенадцати.
И я сразу узнал этот взгляд, эти припухшие щечки, узко посаженные глаза и злой изгиб маленького рта. Тимур тоже узнал. Он крепко схватил пацана за ухо трехпалой рукой и поволок по коридору, не обращая внимания на вопли, а после того как маленький Отто наступил на тряпичный мяч и споткнулся – просто волок его вперед, как мясо.
В конце коридора обнаружилась большая вонючая кухня. Ее распахнутая дверь вела на улицу – если здесь кто-то и был, то они уже разбежались.
Тимур швырнул Отто в угол и прижал ногой.
– Петька, дай вон ту канистру!
– Зачем? – спросил я.
– За Пашку. За СССР. За Германию. За маленькую Анку. Раньше начнем – раньше закончим.
– Тимур, но… – вступилась Анка, но Тимур не дал ей договорить.
– Канистру, Петька! – рявкнул он. – Ту, что справа, там больше.
Я молча подал ему канистру, и Тимур стал лить желтую вонючую струю – то ли керосин, то ли бензин – на белобрысую голову, куртку и штанишки визжащего Отто.
– Вторую канистру! – жестко приказал Тимур.
Я подал вторую, Тимур вылил и ее.
– Спички! – скомандовал он. – На плите должны быть. Или рядом на жестянке. Что ты копаешься, Петька! Давай…
Он отошел на шаг, пинком отбросил верещащего Отто, чиркнул спичкой и кинул ее вперед. Навстречу рванулось пламя, и мальчишка тут же превратился в жарящий факел, крутящийся по полу в агонии.
– За Пашку, – сказал Тимур. – За то, чтоб никогда не было войны. Сгори в аду, будущий анфюрер.
– Жесть, – осуждающе произнесла Анка и отвернулась.
– Наше дело правое, – отрезал Тимур.
– Коза ностра правая, – зло пробурчала Анка.
– Чего? – удивился я.
– Коза ностра в переводе – «наше дело». Не знал?
– Хватит! – оборвал Тимур. – Дома отворчишься. Нам надо закончить.
Факел тем временем последний раз плюнул искрами и погас – похоже, жидкость слишком быстро выгорела. Обожженный мальчик теперь казался еще более тощим и жалким. Лицо его почернело и скорчилось так, что я не смог разглядеть, открыты ли его глаза. Похоже, он был без сознания, мелко дрожал и подергивал конечностями.
– Жесть… – снова произнесла Анка. – Он же еще ничего не сделал!
– Он сделает, Анка, поверь. Этот – сделает.
– Можно было просто застрелить…
– А как же бог? – повернулся Тимур. – Как же маленькая Анка с камушком в руке? – Он повернулся ко мне: – А ты, Петька? Жесть, да? Как же прадед в танке? Как же тетя Люда?
– Так нельзя, – Анка сжала зубы. – Пристрели его, он мучается. Так нельзя.
– У меня пустой магазин, пристрели сама, и уйдем.
Анка подняла свой автомат и нервно нажала спуск. Раздался сухой щелчок. Мы не успели ничего сказать, как Анка рывком сбросила его и схватила со стола большой кухонный тесак.
Она села на корточки и с силой вонзила тесак в живот маленькому Отто и рванула. Брызнула кровь, тесак вытащил из раны клок внутренностей – таких же багровых и страшных, как на той дикой фотографии.
Но в этот момент черный кирпич на ее поясе взорвался миллионом осколков, и одновременно грохнул выстрел.
Я обернулся: в дверях черного хода стоял полицейский с вытаращенными глазами. Он обеими руками держал дымящийся пистолет. Я вскинул «узи» и ответил короткой очередью, оборвавшейся на середине, – магазин был пуст.
Полицейский грузно рухнул, но в дальнем конце коридора показались еще двое полицаев.
Я оглянулся на Тимура.
– Домой! – властно приказал Тимур, кладя трехпалую руку на пояс.
– Анка! – крикнул я.
Тимур рванул. Пояс отстегнулся, и Тимур не глядя швырнул свой кирпич с кнопкой Анке. А сам шагнул, заслоняя телом вход на кухню.
– Домой! – рявкнул он нам. – Приказ Бригадира!
– Тимур!!! – истошно заорала Анка.
– Я не планировал возвращаться, – отрезал Тимур. – Мне некуда и незачем. Моя миссия выполнена.
В бункере было спокойно. Мерно гудел компьютер, а на столе поблескивал Пашкин фотоаппарат. Анка плюхнулась на диван и обхватила руками коленки. Ее трясло. Я обнял ее за плечи, и мы долго-долго сидели молча.
– Мне надо умыться… – наконец глухо произнесла она. – Здесь должен быть чертов умывальник…
– Должен быть, – подтвердил я. – Вон кружка и кипятильник, должен быть и умывальник.
Анка, пошатываясь, вышла.
Я прошелся по бункеру. Внимательно осмотрел стол. Жужжащий черный цилиндр с непонятной арабской вязью на корпусе и толстенный, в руку толщиной, аспидно-черный кабель, уходящий из него, как хвост, в пол, вглубь, в землю. Казалось, кабель слегка вибрировал от бушующей в нем энергии.
Я вышел за дверь. Где-то рядом журчал рукомойник. Я распахнул стенной шкаф, из которого Тимур вынимал оружие и пакет со своим самодельным пластидом. Оказалось, пакет там был далеко не последний.
Я принес все, что было, в комнату и аккуратно облепил белой массой клавиатуру, компьютер, военный пульт и черный цилиндр с арабской вязью. Сверху положил кипятильник и похоронил его под толстым белым слоем. Пластид кончился. Руки едко пахли и чесались – я кое-как вытер их о диван.
Вернулась Анка – ее куртка, штаны и ботинки блестели от воды и казались пышнее, а волосы, наоборот, мокро слиплись, отчего голова сразу уменьшилась втрое, и на лице обозначились острые скулы.
– Простудишься.
– Не пофиг?
Пожав плечами, я вышел в коридор, вымыл руки и лицо, обтер влажными ладонями штаны, куртку и ботинки – вроде ни грязи, ни крови на них не было.
Когда я вернулся, Анка все так же стояла посреди бункера.
– Что это? – Она указала на обмазанный компьютер.
– Уходить надо красиво, как говорил Бригадир.
– Идем… – кивнула Анка.
Я включил кипятильник в розетку, потянулся, чтобы взять Пашкин фотоаппарат, но Анка меня остановила:
– Не надо. Бригадир прав – не надо фотоаппаратов.
Мы вышли из бункера – здесь по-прежнему стоял хмурый осенний день. Не было только «Волги» с мигалками. Взявшись за руки, мы торопливо прошли мимо безлюдных складов и дошли до проходной. Небольшая дверца, сделанная в одной из створок, оказалась распахнута, и мы вышли на улицу. Вслед нам высунулся запыхавшийся охранник.
– Эй! – крикнул он. – Вы откуда?
– От Тимура Иваныча Тяжевского! – крикнул я, не оборачиваясь.
– Кого? – переспросил охранник. – Кого?
Мы ускорили шаг. Чувствовалось, как охранник сверлит взглядом наши спины.
В полном молчании мы дошли до перекрестка, как вдруг рядом с нами притормозила маршрутка – словно понимая, что если кто-то идет пешком по этому району, то не ради прогулки, а желая поскорее уехать. На маршрутке мы ехали минут десять, когда далеко-далеко раздался далекий хлопок. Мы обменялись взглядами.
– Помнишь, – сказала Анка, – Пашка говорил про Тимура в квадрате R118? Когда Тимур воевал против нас?
– Он тренировал нас! – возмутился я. – Ты хочешь сказать, он предатель?!
– Нет, – поморщилась Анка. – Не об этом. Ты сам видел Тимура?
– Наверно. Он играл за фашистов, значит, был в фашистском мундире.
– Правильно, – сказала Анка со значением. – А как играют за фашистов?
– Ну, есть команды наших, а есть команды фашистов. Если зарегистрироваться как фашист…
– Где на сайте «Fire Mission» регистрируют фашистов?
Я задумался.
– Не видел, если честно. Но откуда-то они берутся в таком количестве?
– Вот именно. Я сейчас поняла. Смешно. Мы два года не задумывались, откуда берутся фашисты. Потому что всегда были в одной команде. Так вот слушай: там нет фашистов. Никто и никогда не назовет себя фашистом, даже последняя мразь. Фашист появляется, когда ты направляешь свой ствол на игрока другой команды. Тогда ты видишь на нем фашистский мундир. А он – видит фашистский мундир на тебе.
Я задумался.
– Выйдем здесь, тут интернет-кафе и пирожки, – Анка дернула меня за рукав.
Я знал это кафе, хотя не любил его. Мы заказали терминал, Анка сразу полезла в поисковик, а я пошел к бару, взял два чая и два пирожка, долго смотрел, как неповоротливая буфетчица копается, льет кипяток, ходит в подсобку за сахаром… Когда я вернулся, Анка сидела, закрыв голову ладонями.
– Устала? – Я поставил рядом с клавиатурой два дымящихся стакана, накрытых пирожками, и положил ладонь на ее плечо.
Анка подняла голову, и я отшатнулся.
Ни кровинки не было в этом лице, зато из прокушенной насквозь губы текла алая капля. А по щекам ручьями текли слезы.
– Успокойся, успокойся… – я потрепал ее по плечу.
– Там… – Анка кивнула на терминал и судорожно глотнула. – Там… Нет анфюрера Карла Отто Зольдера… И никогда не было…
– Значит, нам удалось изменить историю? Значит, мы победили?
– Нет. Там фюрер Адольф Гитлер.
– Кто это?
– Это мелкий оратор левого крыла партии, которого застрелили в ноябре 1921…
– Опс… – Я попытался сообразить. – Выходит, его застрелил именно Отто?!
Анка всхлипнула, низко опустила голову и помотала ей.
– Нам ничего не удалось? – спросил я. – Здесь все осталось как было?
– Нет, – глухо сказала Анка. – Не как было. Совсем не как было. Война началась на четыре года раньше. Длилась не два года, а четыре. В СССР погибло не десять миллионов, а больше двадцати. А концлагеря те же. И пытки. И палачи.
– Не может быть! – я затравленно глянул на экран.
– Может, Петька. Пойдем отсюда, я не могу больше.
Мы поднялись и вышли. У монитора сиротливо остались два дымящихся стакана, накрытых пирожками. Выйдя на улицу, Анка снова всхлипнула, прижав нос рукавом кожанки, и посмотрела на меня мокрыми глазами, красными и воспаленными.
– Я пойду, – сказала она виновато.
– Когда мы теперь встретимся? – тихо спросил я.
– Никогда. – Анка помотала, глядя мимо меня.
– Почему?
– Петька, понимаешь… – Она набрала в грудь воздуха, осторожно взяла меня за отворот куртки и заглянула в лицо. – Мне надо попытаться выжить с этим. И тебе. Понимаешь? – Она глотнула. – Все могло быть иначе. Но теперь, чтобы выжить, я должна постараться все забыть. Все-все. Чтоб ни фотоснимков, ни воспоминаний, ни одежды… Понимаешь, почему мы никогда не увидимся?
Я кивнул.
– Прощай, Петька, – Анка притянула меня за отворот куртки и поцеловала в губы долгим горячим поцелуем.
А потом отвернулась и быстро ушла, не оборачиваясь. Я долго смотрел ей вслед, пока черная кожанка не скрылась в потоке городских пешеходов.
И зашагал домой, хотя не был уверен, есть ли у меня теперь дом. На душе было неизмеримо гадко, а вот небо над головой неожиданно очистилось, и выглянуло солнце – тусклое морозное солнце поздней осени, но все-таки солнце. Я шел по улицам, а солнце следило за мной сверху. А когда свернул к универу, солнечный диск глянул на меня прямо из-за купола церкви. Я остановился и задрал голову. На колокольне виднелся большой крест, похожий на тот, что я подобрал в злосчастном квадрате R118, но так и не использовал. Но теперь я понял, на что он похож: он был похож на прицел, через который меня выцеливало солнечное око.
– Ну, давай! – прошептал я. – Нажимай! Чего ты медлишь-то? Или ты реально тормоз, как говорила Анка? Почему ты никогда ничего не делаешь? Вот я весь перед тобой! Я делал свое правое дело, пока думал, что оно правое. Я хотел добра, а погибли еще десять миллионов ни в чем неповинных. А даже если бы не погибли – все равно, разве может быть мне прощение после того, что я творил? Давай, стреляй! Если ты есть, то чего медлишь? Убей меня, я тебя сам прошу об этом! Кого, если не меня? Убей. Убей нас всех, господи! Мы – все такие, честное слово! У нас у каждого второго правое дело и святая борьба, у каждого пятого – руки в крови. Мы – недостойны. Уничтожь нас! Если ты есть. Накажи! Замучай! Кого, если не нас? Кому, если не тебе? Сожги на адской сковороде! Засунь в вечное пекло за все наши грехи и мерзости! Мы – недостойная мразь. Так сделай это, сделай, если ты такой же, как мы, и твое дело – правое!