Дырка в шинели была странной крестообразной формы. Серж вдруг понял, что такую может проделать только штык, четырехгранный штык трехлинейки. А значит, засохшая бурая корка вокруг, липшая вчера к рубашке, – вовсе не грязь. Но на общем фоне происходящего это казалось такой мелочью, что Серж больше испугался своего равнодушия к этой крови, чем самой крови. И продолжал, оценивая это новое ощущение, равнодушно разглядывать и окровавленную дыру, и лицо спящего немца в нее.
Наконец атака немцев захлебнулась, и выстрелы притихли. И тотчас, как по команде, пленный открыл глаза. Серж вначале не понял, почему его сокамерник проснулся именно сейчас, но вскоре сообразил: все это время у начальства до них не доходили руки. А теперь следовало ждать допроса.
Ноги Сержа за ночь, проведенную на корточках, затекли почти до бесчувственности, и теперь он их выпрямил, чтобы немного отошли. Немец, увидев это, негромко позвал:
– Kamerad!.. Kamerad, es gibt nicht eine zigarette?
– Тамбовский волк тебе камрад! – недружелюбно буркнул Серж.
Немец заткнулся и принялся шарить по карманам, выковыривая крошки табака. Был он чуть постарше Сержа, от силы года на два. А может, это война его малость состарила, и на самом деле было ему не больше восемнадцати. Был он сух, мальчишески костляв – длиннополая шинель болталась на нем, как мешок на колу. Такой же белобрысый, как Серж, только уши нелепые – лопушистые, и нос не прямой, а с горбинкой, какой-то ястребиный.
Как только подумал Серж про этот ястребиный нос, так и оторопь его взяла. Не бывает, не может быть таких совпадений. Это уже совсем из ряда вон. Неужели вот это лопухастое носатое существо и тот, вытертый, сморщенный, с шаркающей старческой походкой, математический профессор – одно и то же лицо? Курт Вингерт… или Виннерт. Кажется, все-таки Виннерт. Только бабки не хватает до полного комплекта.
За дверью послышался шорох. Серж вздрогнул. Проем окошка закрыла чья-то маленькая голова. Лица против света видно не было, но по торчащим длинным патлам угадывалась девчонка.
– Курт! – позвала девчонка, положив на кассовую полочку пару папирос и спички. – Эй, Курт!
– Danke schцn, freulein Valen, – поблагодарил немец и протянул одну сигарету Сержу: – Kamerad, ist zu rauchen?
– Отвали! – огрызнулся Серж.
Он подумал, что ничто в жизни, наверное, не сможет удивить его больше, чем это нагромождение невероятных совпадений. Из нескольких сотен тысяч людей, сошедшихся в бою за этот город, Сержу выпало пересечься именно с этими двумя. Даже ежу стало бы понятно, что это неспроста. Но что крылось за этой шуткой судьбы – пока было неясно.
Немец пожал плечами, заложил одну сигарету за ухо, про запас, а вторую закурил.
– Эй, – позвала девчонка, – а тебя за что сюда?
Серж нахохлился под колючей шинелью, исподлобья поглядывая на непрошенную гостью.
– За глупость.
– Дезертир, что ли?
– Сама ты… – разговаривать в таком тоне с бабушкой, хоть и с девятилетней, было слишком, и Серж умерил тон. – Зачем ты ему помогаешь? Он же фриц.
– Nicht Fritz, – ответил немец.
– Его зовут Курт, – пояснила девчонка. – Он хороший, помогал нам с мамой, консервы давал и хлеб. А когда мама все равно умерла – похоронить помогал. Я ему листовку принесла, и он пришел в плен.
– Какую листовку?
Девчонка порылась в карманах и подала Сержу бумажку, отпечатанную с двух сторон, с одной стороны по-немецки, по-итальянски и еще – Серж предположил – по-румынски, видимо, предложение о сдаче в плен. С другой – по-русски:
«Удостоверение для перехода в плен.
Предъявители сего офицеры и солдаты немецкой армии в количестве ____ чел. во главе с __________, убедившись в бессмысленности дальнейшего сопротивления, сложили оружие и поставили себя под защиту законов Советской России. В соответствии с приказом наркома обороны СССР Сталина № 55 и согласно законам Советской страны им обеспичиваются: теплое помещение; шестьсот граммов хлеба в день и горячая пища три раза в день; лечение раненым и больным; переписка с родными.
Настоящее удостоверение действительно не только для группы, но и для отдельного немецкого солдата и офицера.
Командование Красной Армии».
– Немцы за это, наверное, могут расстрелять? – спросил Серж.
Прочитав о еде, он почувствовал, как засосало под ложечкой. Обедать ему довелось только этим проклятым попкорном и довольно давно.
– За это не расстреливают, – сказала девчонка, – за это вешают.
– Страшно?
– Жалко. Одного мальчишку повесили за то, что на стене написал «Сталинград не сдается!».
За дверью послышались тяжелые шаги. Курт погасил окурок и встал. Серж тоже почел за лучшее встать.
– Что, Валюха-муха, снова своего фрица балуешь? – спросили снаружи. – Ничего, недолго вражине дармовую пайку жрать. Замполит ему какое-то задание придумал.
Дверной заплот лязгнул, заскрипели ржавые петли. Вокруг фигуры вошедшего заклубились облака пыли. Он ткнул пальцем в сторону Сержа:
– Ты! Фриц, ком! На выход. Ком-ком, ерхибен.
В подвале было душно, сыро, накурено и, несмотря на раскаленную буржуйку под окном, совсем нежарко.
– А, привел, – сказал комбат.
Он, отряхнув с рукавов кирпичную пыль, присел на снарядный ящик, разгладил положенную на табурет мятую тетрадь и положил рядом тонкую книжицу карманного формата. Серж видел такие в музее, это был краткий русско-немецкий военный разговорник. Приготовив карандаш, комбат приказал:
– Заги зи… э-э-э… ди нумэр… йрэс рэгиментс.
Серж покосился на сидящего рядом человека в буденовке и офицерской шинели, бинтовавшего свою раненую кисть, и сказал:
– Я по-немецки не ферштею.
Комбат поднял глаза.
– Та-ак. Это становится любопытным. А, замполит?
Замполит зубами затянул узел бинта и сказал:
– Да чего там любопытного. К стенке надо таких любопытных, без разговоров.
– Ладно, разберемся, – нахмурился комбат. – Ну что же, давай по-русски, если по-немецки не ферштеешь. Имя, фамилия, звание.
– Родин. Сергей.
– Дальше. Что из тебя, клещами каждое слово вытаскивать? Звание какое?
– Да я вообще невоеннообязанный.
– Вот как, значит?
– Да, по болезни. У меня это… пиелонефрит. Хронический.
– Чего-чего?
– Ну, почки…
– Почки-цветочки, – комбат с недоверчивой ухмылкой оглядел крепкую фигуру пленного, – об лоб можно поросят бить, а он какие-то почки выдумал.
«Почки» на самом деле выдумала мама Сержа, когда ему пришла военкоматовская повестка. «Но вряд ли, – подумал Серж, – эти люди, здесь и сейчас, проникнутся положением современной армии».
– Комсомолец? – спросил замполит.
– Нет.
– Почему?
Серж снова оказался на грани пата. Нельзя же, в самом деле, объяснить сейчас, что комсомола давно нет.
– У нас это… не было… – замямлил Серж.
– Ячейки?
– Да.
Комбат подбросил в буржуйку обломки стула, послюнявил химический карандаш, отметил что-то в тетради и спросил:
– Когда и при каких обстоятельствах перешел на сторону противника?
«Влип, точно», – подумал Серж и ответил:
– Никуда я не переходил.
– Угу, – кивнул замполит, – а форма немецкая на тебя сама наделась.
– Так меня ваши же одели, – огрызнулся Серж, – разведчики. С убитого фрица сняли. Спросите у них. И дырка вот…
– Что за вздор? – удивился комбат. – На кой черт им понадобилось бы тебя переодевать?
– Дзыбин что-то докладывал про это, – вспомнил замполит. – Сидел будто в исподнем и жрал какое-то… – он приподнял шинель, наброшенную на снарядные ящики, и достал из-под нее немецкую каску, наполненную дочерна пропыленным попкорном.
– Ты это ел? – спросил комбат.
Серж пожал плечами и кивнул:
– Ну да.
– Зачем?
– Хотел – вот и ел.
Комбат покосился на грязные комки в каске, похожие на свалявшуюся вату пополам с известковой пылью и песком, и снова перевел взгляд на Сержа.
– Ты, Родин, дурак или контуженный?
– Немного, – Серж ухватился за невольную подсказку, – контуженный слегка.
– Мякишев! – позвал замполит.
Серж вздрогнул, решив, что сейчас его поведут на расстрел. На зов явился высоченный боец, в расстегнутой, несмотря на холод, телогрейке. В открытом вороте виднелся полосатый треугольник тельняшки.
– Сверни-ка мне цигарку, Мякишев, – попросил замполит, вынув кисет здоровой рукой.
– Да вот, возьмите трофейных, – предложил матрос, достав мятую пачку. – Цивильные. И вы берите, товарищ комбат. Побудем сегодня у фрицев на довольствии.
– Ну что же, – кивнул комбат, – побудем. Как там, на Тихоокеанском флоте? Порядок?
– Полный порядок, товарищ комбат.
– А как Дзыбин? – осведомился замполит. – Он вроде вчера этого фрукта нашел?
– Связного прислал. Говорит, что до вечера дотянет. Если патронов хватит – подстанцию не сдаст. Просил гранат подбросить. А лучше миномет.
– Миномет… Где я ему возьму миномет? А связной где?
– В подвал унесли: ранило его.
– Ясно. Можешь идти. Спасибо за цигарку.
Комбат закурил и снова повернулся к Сержу.
– Родители-то есть у тебя?
– Да. Мама и бабушка.
– Бабушка… Что же мне делать с тобой, Сергей Родин?
Серж опустил глаза.
– А нельзя мне… с вами…
– С нами-то? Это запросто. Нам хорошие бойцы во как нужны. А ты явно хлопец геройский. Жаль только, военный билет где-то посеял. И мундир. И оружие, которое тебе Родина доверила, чтобы ты ее защищал.
Серж промолчал, глядя в кирпичное крошево под ногами. Комбат затянулся и сказал:
– Молчишь? С нами… А ты о приказе номер двести двадцать семь слышал, боец Родин?
– Это который «ни шагу назад»?
– Слышал, значит, – заключил комбат. – А если подзабыл – могу напомнить: «Мы должны установить в нашей армии строжайший порядок и железную дисциплину, если мы хотим спасти положение и отстоять свою Родину… Паникеры и трусы должны истребляться на месте». Так вот, боец.
Последние иллюзии покинули голову Сержа еще при бомбежке. Теперь он безо всяких сомнений допускал, что находится в сорок втором, где ему могут совершенно запросто пустить пулю в затылок по обвинению в трусости.
– Ну хоть в штрафную… – попросил он тихо.
– Нет у нас в батальоне штрафников, – отрезал комбат. – И трусов нет. А тащить каждого в полковой штаб нет возможности. Еще хороших бойцов из-за тебя положим. Вот и выходит, что возиться с тобой некому.
– Ладно, не горячись, – вдруг сказал замполит, кивнув на каску с попкорном, – может, и впрямь контузило его. Не станет же человек в здравом уме эдакую дрянь в себя пихать.
Комбат затянулся в последний раз и затушил окурок о подошву сапога.
– Только под твою ответственность, – предложил он.
– Мякишев! – снова позвал замполит.
– Родина зовет! – продолжала будить бабка. – Слышь? Просыпайся! Родина…
Давным-давно пора было оторвать голову от подушки, чтобы не опоздать на лекцию. Только почему так холодно? Опять одеяло сползло… Серж с трудом приподнял голову. Затекшую щеку саднило – поперек ее пересек рубец от котелка.
– Родин! А? – звала Валюха. – Проснись! Главстаршина сказал: на пост пора.
– Не сплю я…
– Ага, это я тут сплю. Иди давай.
– Не гони, пигалица.
Он заглянул в котелок и с трудом оторвал примерзшую к остаткам каши ложку. Доесть не хватило сил – сморило. Хотя есть хотелось смертельно. Но еще сильнее хотелось спать. В несколько прошедших суток из головы Сержа выдуло и выбило всю прежнюю жизнь, словно ее никогда и не было. Ни клубешников, ни геймерских турниров, ни института – ничего. Словно все, что делал он до этого, бесчисленное множество раз проваливался в краткое и холодное бредовое беспамятство в редких промежутках между атаками, обстрелами и бомбежками.
Сон стал для Сержа чем-то вроде фобии, более драгоценным, чем жизнь. И даже более ценным, чем еда, хотя ее доставляли далеко не каждую ночь. Сперва еда ему снилась. Бабкины блинчики, тефтели с рисом, пирожки. Он ел их во сне и никак не мог насытиться. Потом просыпался, когда главстаршина Мякишев совал ему в руки котелок с полуостывшей гречкой. Каша была чертовски вкусной. Серж ел ее, однако, совершенно механически и тоже никак не мог наесться. То ли от холода, то ли от постоянного желания свернуться калачиком в промерзшей щели и выключиться хоть ненадолго из этой войны. Но снова начиналась стрельба, и Мякишев командовал «огонь!», и Серж механически поднимался и механически передергивал затвор трехлинейки, и механически нажимал спуск. «Выше бери, холера!» – кричал Мякишев, и Серж механически брал выше. А потом еда перестала сниться. Да и снов-то никаких не было. Словно кто-то извне просто периодически выключал сознание клавишей «Escape» и почти сразу жал «Enter».
– Родин! Да проснись ты! – снова позвала Валюха.
Оказывается, незаметно для себя Серж снова отключился.
– Иду-иду…
Он отставил котелок, подхватил промерзшее оружие, царапнув штыком по уцелевшей штукатурке, и побрел к посту. Дойдя, привалился боком к стене, передернул затвор, положил винтовку на колени и упрятал нос за ворот телогрейки, чтобы подышать хоть немного теплым духом. От стеганки чудовищно несло гарью, потом и ядреной махрой. Это хоть немного взбадривало.
– Ты не спи, – предупредила Валюха, – немцы обойти могут.
«Вот привязалась, – подумал Серж, – как банный лист».
– И чего ты за мной ходишь, как хвостик? – спросил он.
– Фамилия у тебя забавная, – сказала Валюха, показав по-детски щербатую улыбку. – Вот бы у меня была такая! Представляешь? Наши кричат «Ура! За Родину!», а я бы думала, что это как будто за меня воюют.
– Они и так за тебя воюют. Эх ты, пигалица.
– Сам ты «эх ты».
Серж нашарил в кармане ложку и попытался отколупнуть кусочек примерзшей каши. С тем же успехом можно было отколупывать кусок кирпича. Погрев ложку рукой, чтобы не примерзла к губам, он сунул шершавую ледышку в рот.
– Родин! – позвала девчонка. – Ты любишь конфеты – длинные такие тянучки?
– Не-а, – ответил Серж.
– Эх ты. А я очень люблю. Они еще завернуты в такую хрустящую бумажку… Ее разворачиваешь и облизываешь… А конфету можно согнуть, как тросточку. Вку-усно-о… Я бы сейчас все на свете отдала за такую конфету.
– А я – за подушку с одеялом.
– Тебе нельзя спать – ты на посту.
– Знаю.
Серж сунул облизанную ложку за голенище валенка, осторожно выглянул из оконного проема наружу и не заметил никакого движения.
– Родин! – снова позвала Валюха. – Чего ты больше всего боишься?
Определенно, эта девчонка не могла молчать больше минуты.
– Немцев проспать, – ответил Серж. – Главстаршина с меня тогда голову снимет. Если жив останусь.
– А я, знаешь, чего боюсь? Что убьют, и тянучек больше не попробую.
Сзади под чьими-то шагами заскрипела мерзлая щебенка. Серж повернулся. Замполит снова привел своего немца. В руке у него был помятый «матюгальник» – жестяной рупор. Под ложечкой тоскливо заныло: в прошлый раз, в ответ на пропаганду, немцы устроили шквальный минометный обстрел и едва не накрыли роту вместе с агитаторами. Хотя какая, к черту, рота – осталось их тут от силы человек двадцать. А тут еще пристроились они с «матюгальником» своим в соседней комнате. Курт через пролом кивнул Сержу с Валюхой и улыбнулся – узнал, значит. Нос ястребиный свой потер, шапку на уши натянул – и за работу. Зовет в рупор своих по именам, сдаться приглашает.
– Шла бы ты отсюда, – сказал Серж, – сейчас обстреливать начнут.
– Не, – ответила девчонка, – здесь не так страшно.
Первый снаряд с протяжным свистом влепился в стену третьего этажа минут через пять, разбросав по сторонам облака дыма и пыли. Осколки бетона защелкали по стенам.
– В подвал! – крикнул замполит. – Эй, контуженный! Как тебя… Жить надоело?
Серж забросил девчонку на плечо, прихватил винтовку и кинулся к лестнице. Тридцатисемимиллиметровые уже вовсю рвались на уцелевших верхних этажах, осыпая все вокруг дождем щебня и мусора. Недалеко рухнул наружу кусок стены, и пространство исчезло в облаке пыли. По лестнице они скатились на ощупь.