Заканчивался третий день войны…
Вызванные в штаб командиры корпусов и дивизий выходили из палатки, где только что закончилось большое совещание, но никто не торопился возвращаться на свои КП — слишком необычным был этот день, слишком трудно было принять и осмыслить все то, что обрушилось на них, и слишком противоречивые чувства они испытывали. С одной стороны, чувство надвигающейся катастрофы, которое практически все они испытывали еще вчера, потихоньку отступало, уступая место надежде на успех. Ведь все они видели, как над всей территорией выступа сыпались с неба самолеты люфтваффе, видели эти фантастические разящие стрелы со звездами на крыльях. Многие вспоминали шок, который они испытали, когда на поле, как упавшие с облаков киты, опустились вертолеты «Ми-26», из которых начали выкатываться странные, непонятные машины. По дорогам к Осовцу, Сурожу, Домбровой уже пылили грузовики, забитые ящиками с противотанковыми гранатометами и одетыми в пятнистый камуфляж инструкторами, которые уже к завтрашнему утру должны научить бойцов пользоваться всеми этими «шмелями» и «мухами». Кто-то видел сам, а кто-то со всей серьезностью воспринял рассказы своих товарищей о том, как выглядят немецкие позиции после ударов «авиации потомков», как на участках километровой длины земля превращается в сплошную полосу разрывов и как мгновенно замолкают вражеские батареи. Да, с такой поддержкой можно и повоевать!
Но вот с другой…
Исчезновение целой страны и появление на ее месте каких-то других просто не укладывалось в голове. Сталина — нет, ВКП(б) — нет, Тимошенко, Василевского, Ворошилова — никого из них нет в этом мире. Люди в форме РККА оказались предоставлены самим себе и должны будут найти какое-то новое место в жизни. Они понимали, насколько это будет непросто. Прилетевшие на вертолетах для участия в совещании генерал-майор и два полковника из «штаба Западного направления объединенных сил государств ОДКБ» были доброжелательны, вежливы и профессиональны, но они были совершенно чужими. Чужими во всем, от своей пятнистой формы со старорежимными погонами, до выражения лиц, манеры говорить и держаться. А еще семьи… Большинство командиров все же не поверили успокоительному сообщению ТАСС и под разными предлогами спровадили семьи на восток. Теперь их жены и дети были там же, где Сталин и Ворошилов, то есть — неизвестно где, и вероятность увидеть своих близких, даже если они сами останутся живы, равна нулю. И это, как приговор трибунала, который «окончательный и обжалованию не подлежит», давило и мучило сильнее всего. Но как бы то ни было — нужно воевать…
На совещании, в котором дистанционно участвовал командующий силами ОДКБ генерал-полковник Постников (кстати, именно то, что участники могли видеть на натянутом белом экране вполне живого человека, сидящего в командном бункере где-то под Минском, а он, в свою очередь, их тоже видел и слышал, убеждало в возможностях потомков даже сильнее, чем бомбовые удары по немцам), решался в основном один вопрос: наносить сразу два удара, один на Сувалки, а другой — вдоль дороги на Слоним и Барановичи, или же сначала пробить коридор, соединяющий окруженную армию с силами ОДКБ, а уже потом совместными усилиями бить на Сувалки, навстречу войскам «потомков», наступающим из Калининградской области (которую командиры РККА по привычке называли «Восточной Пруссией»). Решили действовать по второму варианту. На подготовку к операции давались сутки.
Майор Перевалов, который все совещание тихо просидел в сторонке, тоже вышел из палатки, прислонился к еще хранящему дневное тепло стволу березы, вытащил из кармана пачку «Золотой Явы» и с удовольствием затянулся. Вообще-то, он курил исключительно редко, но сейчас почувствовал острое желание втянуть в себя ароматный дым. Он все сделал правильно. С того момента, как офицеры его группы один за другим канули в проем хвостового люка «Ил-76» и над ними раскрылись черные «матрацы» управляемых парашютов «Арбалет», прошло чуть меньше суток. За это время они успели просочиться мимо заслонов РККА, которые на тот момент были для спецназовцев даже более опасны, чем немцы, захватить и уговорить начальника охраны штаба 10-й армии (ну хорошо, не совсем уговорить, но сопли жевать было просто некогда), убедить Голубева разрешить включить радиостанции и делом доказать как союзнические намерения, так и силу современной техники. Теперь тысячи рядовых останутся живы, а если и погибнут, то совсем не так, как в сорок первом, и Черных не расстреляют, и мертвого Хацкилевича не будут везти на броневичке, а потом не похоронят в безымянной могиле на околице деревеньки Клепачи под Слонимом. Страны ОДКБ получили в качестве союзников целую армию, пусть уже изрядно потрепанную, но все же вполне способную компенсировать катастрофическую нехватку живой силы в войсках XXI века. В общем, Военно-дипломатическая академия, можно считать, уже в кармане.
И тут, словно прочитав мысли майора, к нему подошел командир с танковыми петлицами генерал-майора, с умным лицом, выразительными глазами и глубокой ямочкой на волевом подбородке.
— Хацкилевич, Михаил Георгиевич. Простите, вы куревом не богаты? Я свои в танке оставил…
— Да, конечно, пожалуйста! — Перевалов протянул раскрытую пачку и щелкнул зажигалкой.
Хацкилевич затянулся, пустил дым, хмыкнул…
— На мой вкус — все же слабоваты…
— А вы фильтр оторвите! Да, вот эту желтую штучку…
Потом, помолчав, Хацкилевич добавил:
— Мне послезавтра 7-й и 4-й танковыми атаковать. Тут сказали, что атаку поддержат какие-то «боевые вертолеты». На совещании неудобно спрашивать было, не просветите, что это такое?
Перевалов улыбнулся.
— Думаю, вам понравится, а вот фашистам — не очень… В общем, это танк, только летающий. Пушки тридцать миллиметров, эрэсы….
— И что, быстро летает?
Перевалов хитро посмотрел на Хацкилевича и сказал:
— Теоретически — триста шестьдесят километров в час, но практически он такой скорости не дает. [5]
Еще раз улыбнулся и неожиданно для самого себя, нарушая вбитые с курсантских времен правила субординации, подмигнул.
Эмигрант Петр Михайлов. Боргсдорф
Для разнообразия сегодняшнее утро началось для меня не стуком в дверь, а чашкой натурального кофе и бутербродами с настоящим маслом. Я наслаждался ярким солнечным светом в широкой постели, в уютном номере небольшой Боргсдорфской гостиницы.
Надо быть честным хотя бы с собой, я наслаждался тем, что остался в живых.
Вчера я стал обладателем таких тайн верхушки рейха, что еще два дня назад моя смерть не вызывала никаких сомнений.
Вчера вечером, заходя в кабинет Шелленберга, я не знал, выйду ли из него. Я сел, ожидая, когда он пролистает мой пятистраничный отчет.
— Так, президентско-парламентская республика, слабый парламент и сильный премьер с феноменальной поддержкой населения, финансовые группы, развитая военная промышленность частично законсервирована — ну это и у нас кое-кто производство танков сократил, — Шелленберг внимательно просматривал каждый лист. — Возраст президента сорок пять лет.
— А это как понимать? — он поднял на меня глаза. — Вышли в космическое пространство?
— Уже полвека они обладают технической возможностью посылать устройства выше атмосферы и фотографировать поверхность планеты. По некоторым сообщениям, это пилотируемые устройства.
Шелленберг задумался:
— Их экономика превышает все экономики мира, недостижимое для нас качество вооружения, миллионная армия мирного времени, которую бундесы, как вы их называете, разворачивают в боевые штаты. Как вы думаете, долго мы продержимся? — он внимательно смотрел на меня.
— Ну, господин оберштурмбаннфюрер, я не военный эксперт, но через три месяца, когда они развернут свой военный потенциал… — начал я говорить.
— Четыре недели, максимум шесть, — в голосе Шелленберга зазвучали стальные нотки. — Пока вы охотились за секретами, они времени не теряли. Начиная со вчерашнего вечера, происходит планомерное уничтожение транспортной и энергетической промышленности. Самое интересное, что они разрушают только то, что не требует восстановления с их точки зрения или устарело: заводы синтетического топлива, тепловые электростанции, паровозные депо. Их самолеты днем и ночью охотятся за паровозами. Восточнее Эльбы скорость передвижения войск не более пятидесяти километров в сутки. Единственное, что выбивается из этого ряда, это каскад плотин на Рейне.
— Это сделано для затруднения переброски войск из Франции и остановки промышленности Рура, — ответил я.
— Самые боеспособные части были в первых волнах наступления на Россию, а сейчас они перемалываются в Белоруссии и Украине, — продолжил мой собеседник. — В тылу у нас ничего нет, кроме новобранцев, строителей Тодта и обрюзгшей СА.
Наш разговор заходил в тупик. Слишком много я знал, чтобы просто выйти из кабинета.
— Господин оберштурмбаннфюрер, — решил я рискнуть. — Я внимательно слушал предисловие к вашим мемуарам.
— Продолжайте, — медленно произнес Шелленберг.
— После капитуляции генерал Гелен, руководитель отдела «Иностранные армии Востока» генерального штаба вермахта, вновь создал свою службу под покровительством американцев, еще находясь в заключении. Американская и английская разведки пренебрегли вами, ведь они получили готовый военный аппарат разведки. Сейчас у него, как и у нас, нет ничего по новой России, что может заинтересовать Запад, зато есть то, что наверняка заинтересует бундесов, сеть в Европе, Азии и Латинской Америке. Да и медицина в Российской Федерации сейчас лучшая в мире, — я старался быть очень убедительным.
— Очень хорошо, господин Михайлов, — на лице Шелленберга появилась улыбка. — Я лично доложу о вашем отчете. Для вас заказан номер в местной гостинице, — добавил он.
То, что я проснулся и пил принесенное молодой служанкой кофе, лучше всего говорило об успешности моего экспромта.
Я побрился, привел себя в порядок и ровно в девять часов утра стоял у кабинета Оскара Штайна. Единственное, что удивило меня, это вытянувшийся во фронт часовой у входных дверей бывшей гимназии, когда я проходил мимо.
— Доброе утро, герр Михайлов, — услышал я голос Шелленберга. — Присоединяйтесь к нам.
Он, вместе с Оскаром, стоял у маленького столика, держа в руках коньячные рюмки.
Штайн с улыбкой протянул мне третью рюмку:
— Мы выпили за тебя, Петер.
— По какому поводу пьянка? — поинтересовался я.
— Мы пьем за твое производство, — Оскар вынул из кармана удостоверение СД. — Тебе присвоено звание гауптштурмфюрера. Официальную присягу СД давать не надо.
Я даже не думал, что моя вчерашняя инициатива приведет к таким последствиям.
— Поздравляю! — Шелленберг пожал мне руку. — Вы растете быстрее самого Райнхарда.
Будто я не знаю, кому обязан столь головокружительной карьерой.
Когда мы со Штайном остались в кабинете одни, он сказал:
— Ты понимаешь, что это не совсем настоящее звание. Как у вас говорят, ты осиновый гауптштурмфюрер.
— Не осиновый, а липовый, — поправил я, разглядывая свою фотографическую карточку в удостоверении. Даже форму приладили, порадовался я за мастеров фотолаборатории СД.
Но, как говорили классики: бойтесь данайцев, дары приносящих.
— Петр, это настоящее удостоверение, оно избавит тебя от множества проблем.
— И породит огромное количество новых, — ответил я.
В кабинет вошел Вольф:
— Доброе утро, коллеги. Сегодня ночью привезли пленных, и оберштурмбаннфюрер просил вас присутствовать на допросах.
Мы спустились по лестнице и, перейдя в левое крыло здания, остановились у железной решетчатой двери, закрывавшей коридор. Пауль с гордостью показал на новые решетки, закрывающие окна:
— Как видите, мы тоже не сидим без дела.
За громоздким столом, одиноко стоящим в середине большой классной комнаты, сидел седой коренастый мужчина в гражданском костюме. Он аккуратно заполнял лист бумаги ровным почерком, не обращая на нас внимания. Напротив него, со скованными за спинкой стула руками, сидел молодой парень в простой рубашке и рабочих штанах. Его лицо украшали заплывший глаз и синяк на скуле. Лицо Вольфа начало багроветь:
— Кто ударил арестованного?
Стоявший у двери охранник нервно сглотнул, кивнув на коренастого.
— Это не я, господин гауптштурмфюрер, это он.
— Сегодня утром пришел закрытый приказ по службе безопасности, строжайше запрещающий физическое воздействие на граждан Федерации, — шепнул мне на ухо Оскар.
— Все равно вы от меня ничего не узнаете, фашисты проклятые, — сказал по-русски пленник и добавил грязное английское ругательство.
Я знал о широком распространении английского языка у русских, но такая языковая конвергенция мне в голову даже не приходила.
Я подошел к столу и взял бумаги. Сидевший за столом встал и, зло глядя на меня, заговорил по-немецки:
— Я штабс-капитан Рыбников и веду допрос, как считаю нужным. У меня эта большевистская сволочь заговорит.
— Вы не штабс-капитан, вы неизлечимый идиот, — я сунул ему в лицо протокол допроса. — Что это за допрос? Что это за вопросы? — продолжал я на русском языке. — Вы член Коммунистической партии большевиков? Ваш отец был членом партии большевиков? Вы бы его про бабушку спрашивали, была ли она членом партии большевиков?
— А че? Моя бабушка была членом компартии, — подал голос наш заключенный.
— Я не потерплю такого отношения к себе! — завизжал штабс-капитан, вспомнив язык предков. — Кто вы такой, молодой человек, чтобы указывать мне?
Я, как и он, был в партикулярном платье, и ему было трудно определить мое положение. Как я ненавидел этих напыщенных индюков, закостеневших в злобе к отвергнувшей их родине.
— Я, гауптштурмфюрер СД Михайлов, отстраняю вас от следствия. Дураки нам не нужны.
— Зачем так резко? — встрял в разговор Пауль. — У нас не хватает следователей, нет толковых переводчиков, кругом сплошная импровизация. Рыбникова я получил из Берлинского отделения РОВС по рекомендации гестапо, они сказали, что раньше он неплохо вел допросы.
— Вот так? — я показал на избитого арестанта. — Сейчас такой фокус не пройдет.
— Да знаю я, прекрасно знаю, — отмахнулся Вольф. — Думаете, только вы слушаете радио? Там одни предупреждения о гуманном обращении с военнопленными и бесконечные списки попавших в плен и погибших в России.
Оскар взял у меня протокол допроса:
— Этот Рыбников даже не смог правильно заполнить протокол.
Пленник с интересом слушал спор:
— Скажите, а вы на самом деле эсэсовец, как Штирлиц?
Я с интересом посмотрел на него:
— Какой Штирлиц?
— Вот болтливый язык, — зашипел он сам на себя, а затем улыбнулся. — Штандартенфюрер СС Макс фон Штирлиц, он в шестом отделе РСХА работал у Шелленберга, а почему они в форме, а вы нет?
Штайн прошептал что-то Вольфу, и тот, вытолкнув Рыбникова с охранником, вышел из кабинета.
— Петр, у меня просто нет слов, — удивленно сказал Оскар.
— Итак, вернемся к вам, молодой человек, — я уселся за стол и подвинул к себе протокол допроса.
…Караваев Арнольд Витальевич, 1987 года рождения, в партии больше… нет, все же Рыбников — клинический идиот. Образование высшее, работал менеджером в туристической фирме.
— Арнольд, вы расскажете нам про Макса фон Штирлица, — начал я. — А мы расстегнем наручники. Согласны?
— Ну, да, согласен.
Он растер затекшие запястья:
— Спрашивайте, что вы хотели узнать.
— Кто такой Макс фон Штирлиц?
— Советский агент.
— Когда и где его завербовали?
— Он нелегальный агент Максим Исаев, через ДВР и Шанхай внедренный в Германию.
— Его задачи?
— В апреле 1945 года он следил за сепаратными переговорами Гиммлера с Даллесом, в Швейцарию летал генерал СС Вольф. Гитлер сидел в бункере под Берлином и женился на Еве Браун. Геринг объявил его больным, а тот приказал Гиммлеру арестовать Геринга и исключил из партии. Гиммлер сам ждал, когда первого мая Красная Армия захватит Берлин и Гитлер застрелится, но Гитлер приказал арестовать Гиммлера и отравился.
Мы с Оскаром непроизвольно переглянулись. Что за…
— Кто еще участвовал в переговорах? — я решил рискнуть.
— Кальтенбруннер, про Шелленберга я не помню, а Мюллер не участвовал в этом, по-моему, он искал выход на наших, на КГБ.
— Что такое КГБ?
— Ну, то, что было до СВР и ФСБ. Наследник НКВД. В общем, Комитет государственной безопасности, это когда Берию расстреляли, после смерти Сталина.