В таком духе я трындел примерно с полчаса, пока не почувствовал, что мои наставления начинают ребят доставать. Тогда почел за благо заткнуться — все равно, если, кроме раздражения, мои слова уже ничего не вызывают, без толку грузить людей, пусть и нужными наставлениями. Но вот команды взводных подняли нас из кое-как отрытых за ночь окопчиков, и мы перебежками двинулись вперед. Получалось не то чтобы как на учениях, но терпимо. Броня тоже пошла вперед, стараясь как можно резвее гасить оживающие огневые точки фрицев.
Сказать, что было страшно, — значит, ничего не сказать. Первые несколько минут все свое самообладание я тратил на то, чтобы после очередной перебежки подняться и снова рвануть на десяток шагов вперед, стараясь забыть про шуршащие над головой пули. Правда, человек ко всему адаптируется. Перебежал, упал, перекатился в сторону, дождался своей очереди, снова вскочил, перебежал, упал, перекатился… Вскоре я выполнял эти памятные еще по студенческим годам приемы с тупостью механического автомата. Опасность не перестала давить на психику, но как-то стерлась, отступила под давлением этой примитивной, размеренной последовательности движений.
Но вот мы достигли первых домиков. Несколько минут ствол моего настороженно поднятого автомата молчал — шедшая за нами БМП оперативно загасила две проклюнувшиеся огневые точки. А за очередным поворотом… Япона мать! Прямо на нас смотрело орудие фрицевской самоходки Stug III. Я неожиданно для себя самого всадил в лоб «Артштурму» гранату из подствольника (ну, не дурак ли?) и с прорезавшейся во мне юношеской прытью отпрянул за угол дома. БМП, взревев движком, чуть ли не прыгнула назад, одновременно пытаясь развернуться и уйти в проулок. Выстрел «Артштурма» туго ударил в уши, и ближайший ко мне угол дома взорвался обломками кирпичей, пылью, тусклым пламенем…
Меня швырнуло назад и с силой приложило обо что-то спиной и головой. Наверное, на какое-то время я потерял сознание. Очнулся от дикой боли в голове. Как сквозь вату, до меня доносились приглушенные очереди КПВТ, хлопки орудийных выстрелов. Еле слышно стрекотали автоматы. Я чуть приподнял голову, что сделало боль вовсе невыносимой, но успел увидеть на перекрестке два неподвижных тела в нашей форме. Краем глаза я уловил какое-то шевеление и очень осторожно, стараясь не потревожить голову, скосил глаза. В двух шагах от меня на тротуаре сидел человек и пытался вспороть штык-ножом окровавленный рукав на правой руке. Это ему удавалось плохо, штык был, судя по всему, тупой, да и орудовать левой было несподручно, но все же рукав наконец поддался, и боец принялся бинтовать руку. «Кажется, из моего взвода, а как зовут… не помню», — машинально отметил я. Мне захотелось окликнуть его, но язык не слушался, а перед глазами все поплыло…
Второй раз я очнулся уже в машине, когда ее очередной раз тряхнуло на выбоине шоссе. В такой машине мне ездить еще не приходилось. Похоже, это был бронированный «Урал». У задней двери сидел боец с автоматом.
— Эй… — через силу хриплым шепотом позвал я. — Эй, приятель!
Боец повернулся на звук и нашел меня глазами.
— Не знаешь, приятель, Мамоново… взяли? — я обессиленно замолчал.
— Взяли, взяли! Когда вас грузили, только на самой окраине еще немного постреливали.
Так состоялось мое боевое крещение. Уже в госпитале Балтфлота на улице Герцена, куда нас поместили, я познакомился со своим товарищем, раненным в руку рядом со мной при штурме Мамонова, — молодым ефрейтором Васькой Турчаниновым из Колосовки. Он был в отличие от многих из нас ходячий и принес в палату незадолго до ужина не только сигареты для курильщиков (которые ухитрялись дымить, несмотря на строгие запреты), но и свежие новости и слухи. Особенно разочаровали нашу палату сведения о том, что введен сухой закон. Правда, в руках у Васьки все воочию видели пятилитровую бутыль из-под воды, почти под горлышко наполненную пивом, но Васька пояснил:
— Это мне одна продавщица остатки разливного скинула. А бутылочное и баночное из киосков и магазинов уже назад на склады вывезли. Так что надо это растянуть, насколько сможем.
Палата аж загудела. Вот чудаки! Я против пива ничего не имею и изредка сам прикладываюсь, но такие эмоции… Нет, мне не понять.
Слухи заключались в том, что не только сам Васька заметил стремительное исчезновение сигарет из киосков, но и толкущиеся у киосков покупатели в один голос говорили о явном оскудении ассортимента в магазинах. И это касалось не только сигарет. Говорили о том, что на складах еще полно товара, но торговцы усиленно его придерживают, рассчитывая на взлет цен. Еще один слух состоял в том, что все «Су-24» и «МиГ-29» с территории области нацелены на Сувалки — Алитус, работая по складам, мостам, переправам, сжигая бензозаправщики, чтобы затруднить снабжение левого фланга ГрА «Центр».
Сказал Васька про авиацию — и как накаркал. За окном неслабо грохнуло, в окнах жалобно зазвенели стекла, затем грохнуло еще раз, еще и еще — но на этот раз малость подальше. Между разрывами можно было услышать отдаленный лай зенитных скорострелок. Налет? Но как пропустили эти тихоходные винтовые машины люфтваффе до самого Калининграда? Все, кто мог ходить, потянулись к окнам. Тут грохнуло совсем рядом, да так, что здание ощутимо вздрогнуло, и с потолка посыпалась не то пыль, не то старая штукатурка. Любопытные у оконных проемов, все, как один, непроизвольно присели или пригнулись.
— Васек! Ну, что там видно? — с нетерпением воскликнул я. Заработанная мною легкая контузия все же мешала мне встать с постели, при любой попытке сделать это не только отзываясь болью в голове, но и угрожая вывернуть желудок наизнанку. Про приличный кровоподтек на спине я уж не говорю — хорошо, что ребра уцелели.
— Летят, сволочи! Раз… Два… Вот еще два… — пытался сосчитать Васька.
— Есть! — вдруг заорал он синхронно с еще несколькими зрителями.
— Так его! Мочи гадов!
Тут снова грохнули разрывы нескольких бомб.
— Да что там? — зашипел я (хотелось заорать, но было жалко голову, в которой громкие звуки отзывались вспышками боли). — Скажите толком!
Один из мужиков, с туго перетянутой грудной клеткой (касательное ранение, трещина ребра) отвернулся от окна и авторитетно пояснил:
— Одного люфта завалили. То ли «иглой» достали, то ли «стрелой» — так, навскидку, не разберешь.
— Еще один горит! — с энтузиазмом завопил Васька, и его крик был подхвачен еще несколькими молодыми глотками…
Налет длился вряд ли больше двадцати минут, но переживали мы сильно. Было ясно, что на жилые кварталы города свалилось немало бомб. И хотя «Хейнкели», «Юнкерсы», «Дорнье», «Хеншели», «Мессершмиты» — и кто там еще у них был? — отправлялись в преисподнюю один за другим, было понятно, что жертв в городе будет немало. Уже позднее стало известно, что немцы не только выскребли все пригодное из системы ПВО и из учебных частей с территории генерал-губернаторства (то есть Польши) и из тыловых районов Восточной Пруссии, но и оторвали от боевой работы некоторую часть воздушного флота, поддерживающего группу армий «Центр».
Чуть ли не полторы сотни бомбардировщиков, штурмовиков и истребителей совершили налет, организованный уже с учетом мощного зенитного противодействия, на которое они натолкнулись в предыдущие двое суток. Самолеты шли тройками, шестерками, и одиночными машинами одновременно с разных направлений и эшелонированные по высоте. Немногочисленные истребители с аэродрома в Чкаловске встретили их еще за границами области, но физически не успевали преградить путь этой армаде. «МиГи» свирепствовали вовсю — никто из тех, кто попал им в прицел, не ушел от возмездия — но их было слишком мало по сравнению с люфтами.
Выручали зенитчики. Помимо 22-го зенитно-ракетного полка, в ход шло все — и все зенитные средства мотострелковых и артиллерийских частей, дислоцированных вокруг города, и силы зенитного прикрытия аэродрома в Чкаловске, и зенитное вооружение кораблей Балтфлота и военно-морской базы в Балтийске. Корабельная ПВО нанесла особенно сильный урон тем бомбардировщикам, которые пытались прорваться к Калининграду со стороны моря. Да и многие из тех машин, которые, не дойдя до города, пытались удрать обратно в Гданьск или Эльблонг, корабельные «Стрелы», «Иглы» и «Осы» спустили с небес на землю или под воду.
Зачем был совершен этот налет — непонятно. Сколько-нибудь серьезного военного значения он явно не имел, а потери в самолетах были понесены немалые. Или Толстый Герман захотел хотя бы таким образом реабилитироваться за неудачи люфтваффе в течение предыдущих двух суток?
К концу дня приехавший нас навестить замкомбата-1 рассказал, что наш батальон, усиленный какими-то набранными с бору по сосенке подразделениями, с ходу проскочил Бранево, Фромборк и прорвался к вечеру чуть не до самого Эльблонга, но остановился, ибо сил для еще одного штурма уже не было. По слухам, в районе Гусева вермахт тоже не прошел, и растрепанные пехотные части фрицев отступили к Голдапу. Наши силами примерно в полторы бригады встали на бывшей российско-польской границе, а фрицев пока обрабатывает штурмовая авиация и 152-й ракетный полк. На Балтийской косе гвардейская бригада морпехов буквально смела отряд, пробивавшийся к Балтийску, намереваясь, похоже, взять порт под обстрел гаубиц. Гаубицы достались морпехам в качестве трофеев, а сама бригада выскочила чуть ли не к устью Вислы, нависнув над Эльблонгом с северо-запада.
Говорили, что на территории Литвы восточнее и юго-восточнее области на Каунасском и Вильнюсском направлениях началась настоящая мясорубка, ибо там наступало левое крыло группы «Центр», пытаясь реализовать план «Барбаросса». Что творится севернее нас, в Прибалтике, никто толком объяснить не мог. Слухи ходили весьма разноречивые.
Уточнив данные радиолокационной и радио-разведки, командование ВВС приказало нанести фрицам ответный удар на рассвете следующего дня. Было решено уничтожить инфраструктуру люфтваффе в Восточной Пруссии и прилегающих районах Польши. Ну, уничтожить — это громко сказано. За один налет силами истребительного авиаполка в Чкаловске и штурмового авиаполка в Черняховске это вряд ли можно было сделать. А вот если долбить аэродромы, склады и казармы несколько дней подряд, учитывая практическую неуязвимость «МиГ-29» и «Су-24», то урон можно было бы нанести немалый. Кроме того, боевые корабли Балтфлота одновременно выходили в набег, имея своей целью судоверфи «Шихау» в Эльблонге (Эльбинге), порт и верфи в Гданьске (Данциге) и суда кригсмарине в Гданьске и Гдыне.
Майор Анатолий Логунов, начальник технического отряда
Просыпаюсь рывком и с тяжелой головой. Гляжу на наручные часы. Блин, можно было еще полчаса спать. После вчерашних полетов начальство щедро дало технарям четыре часа сна, а летчикам даже шесть. Я же, как дурак, проснулся через три с половиной. И все, сон как отрезало, только голова тяжелая.
Пока умываюсь и прочее, вспоминаю ночные «приключения». «Ну, дела, ночь была, все объекты разбомбили мы дотла». Бомбить мы, конечно, не бомбили, не тот профиль, а вот пострелять пришлось основательно. Настигли мы этих гадов быстро, одно дело — по дороге, хоть и в автомобиле, а другое — в небе на вертолете передвигаться. Все-таки я современным партизанам не завидую. Повезло нашим прадедам и дедам — у врага ни прицелов ночных, ни радиолокаторов. Ночью пока в упор не столкнулся или осветительными бомбами не забросали — считай, что и не виден. А сейчас… Посмотрел я на приборную доску у летчиков, пока подлетали. Все как на ладони. Вот машины, вот дорога. Еще немного подлети — и стреляй на выбор, как куропаток. Вот и подлетаем.
Тут внезапно откуда-то из-за деревьев вынырнул ярко окрашенный вертолет. Гаишники, иху так. Идиоты! Не успели они как следует осветить колонну своим поисковым прожектором, как на одной машине заклубился ясно видимый в приборы шлейф огня и дыма. Выстрел из противотанкового гранатомета! Сцуки! Засвечивая приборы ночного видения, вертолет ДПС как бы вспухает изнутри яркой вспышкой взрыва и начинает, как мне кажется, медленно разваливаться в воздухе.
Пара секунд — и я уже сижу на специальной сидушке, разворачивая пулемет в услужливо сдвинутую одним из бойцов дверцу. Краем глаза успеваю заметить, как двое бойцов готовят к стрельбе длинную, похожую на противотанковое ружье, крупнокалиберную снайперскую винтовку. Вертолет входит в правый вираж, и я вслед за летящими впереди открываю огонь. ПНВ приподнят вверх, все равно его засветит огонь в надульнике «Печенега», и я стреляю, ориентируясь на разгорающиеся внизу очаги пожаров и трассеры впереди летящих вертолетов. Феерическое зрелище — ночная стрельба. Лента через каждые четыре патрона заряжена одним с трассирующей пулей, отчего в темноте в сторону неприятеля тянутся длинные, постепенно исчезающие огненные дорожки. Стреляем, как мне кажется, недолго, передняя пара садится где-то в стороне от горящих машин, а мы продолжаем кружить в воздухе. Зачистка и обратный путь пролетают практически незаметно, и вот мы уже на аэродроме. Из одного вертолета выволакивают «языка» и быстро, бегом уводят его куда-то.
Умывшись, иду в столовую, а по пути заглядываю к ангару. Работа кипит, отремонтированный вертолет уже стоит на площадке в готовности к газовке двигателя, еще на паре заканчивают устранения неисправностей. Бегло проконтролировав работы, расписываюсь в документах и дальше иду уже вместе с лейтенантом. Игорь на ходу докладывает о выполненных работах, а меня, машинально запоминающего важные моменты, гложет мысль, как бы попасть сегодня домой. И еще любопытно было бы узнать, что это за бандформирование такое неподалеку от столицы как у себя дома шарится. С пулеметами и даже противотанковым гранатометом. Но нам, конечно, никто ничего не расскажет. Не тот уровень, да и «меньше знаешь — крепче спишь».
После завтрака, совмещенного с обедом, совещания и организации очередных работ удается, по предварительному согласованию с командиром, смотаться на АПА к дому. Я бы, конечно, предпочел что-нибудь не столь экзотическое, какую-нибудь легковушку, но что поделаешь, среди подчиненного мне автотранспорта есть только один «луазик»-вездеход в совершенно и абсолютно неподвижном состоянии. Даже удивительно, потому что весь остальной автопарк в части содержится на отлично, а снятые с хранения спецавтомобили, типа той же аэродромной передвижной электростанции (АПА), ездят без проблем.
По дороге узнал, почему «луазик» неисправен. Шофер рассказал. Он хотя тоже из мобилизованных, но шоферы между собой плотнее общаются, интересов общих много. Я плакал… Блин, один в один, как в нашей части с такой же машинкой было. Этот вездеходик числится еще и плавающим. Ну, естественно, его сразу же решили в роли амфибии испытать. Только вот есть у нас, русских, давно замеченная мною особенность — инструкции мы читаем после того, как механизм сломается, а не до его включения. Так и в этом случае, инструкции никто, понятно, читать не стал, заправили, сели и поехали. И даже проплыли сколько-то по речке, ага. Только вот перед тем, как плавать на этом агрегате, надо сначала множество точек загерметизировать специально приложенными в комплекте заглушками. Поэтому шедшая по воде машина начала слегка наполняться водой, на что наши бравые «горе-плаватели» и внимания особого не обратили, а потом резко утопла. Экипаж резво выбрался на берег, тем более что речки в Подмосковье, если подойти с нормальными мерками, ручьи скорее напоминают. Машину вытащили позднее, после того как все участвующие получили плоды из семейства дыневых от командира части. А вот сообщать наверх и, соответственно, получать дыню самому тогдашний командир не решился. Поставили горе-амфибию в гараж, якобы законсервированную, и все. Так и остались я и командир летной группы без положенной машины.
Хорошо, что дома побывал. Оставил жене полученную от начфина сумму, немного продуктов, того самого «гасээма», про который пишут, что это целых пять раз он, и на всякий случай «макарку» с патронами. Благо супруга с ним довольно ловко управляется. В Германии с женами военнослужащих часто стрельбы проводили. Раз уж тут такие непонятные банды бродят, пусть у моей половины хоть один шанс, но будет. Небольшой и не лишний. Наскоро с женой новостями перекинулись, узнал, как она, как дети. Дочь, оказывается, по-прежнему в своей фирме трудится, у них там в связи с войной работы даже прибавилось. Ну, с энергетикой связано, понятно, что в таких условиях важнейшее направление. С сыном тоже все в порядке, он у меня в военной конторе работает, их мобилизация не затронула. Ну, хотя бы про своих узнал, теперь на душе спокойнее, можно воевать дальше.