Моей хозяйкой была Хуана. Ее пятилетний сын — единственный ребенок в городе — был наглядным доказательством способности к деторождению этой необыкновенной женщины. Стройная, но вместе с тем рослая, она была сотворена для материнства. Светлые волосы, серо-зеленые глаза и выдающиеся скулы указывали на нордическое происхождение ее предков. Но более всего меня поразила кожа этой женщины: она была идеально гладкой, без трещин, сыпи, язв, что чаще всего встречается, слегка желтоватого цвета и бархатистой на ощупь. Я убедился в этом в первую же ночь — она пришла ко мне без всяких церемоний, даже не предупредив заранее сбросила платье, приподняла край одеяла и легла в постель. Все это так, как будто если встречаются два разнополых ЭФа, то ничем иным они заниматься не могут. Тогда-то я понял, почему Гудвин (так зовут встретившего меня на станции старика) привел меня прямо к ней. Что мне оставалось делать? Я подчинился их воле. Опять этот проклятый прагматизм! Летели тяжелые, набухшие сном часы, ветер стучал расшатавшимися ставнями, в соседнем доме гудела топка городской дистилляторной, а ей все было мало. Только на рассвете прогнувшийся от тяжести матрас приподнялся наконец на несколько сантиметров, и я погрузился в глубокий сон.
На следующий день я уже решил было возвращаться. Дверь не закрывалась. Наверное, все, а в городке около четырех сотен жителей, пришли посмотреть на этого странного зверя по имени Франк. Люди были разными по возрасту, но в большинстве старые, уродливые, покрытые лишаями и неряшливо одетые. Когда я паковал рюкзак, пришел Гудвин и упросил меня задержаться на пару дней. Его полная достоинства настойчивость подействовала на меня, и я в конце концов сдался, но при условии, что по крайней мере до вечера меня никто трогать не станет.
Запасшись высокими резиновыми сапогами и зонтиком, я отправился к морю. Я прошел около мили, сначала глинистой дорогой среди огородов, затем выгоревшей пустошью. Продравшись через защитную лесополосу, я увидел наконец тихое мертвое море.
Серый водный простор вторгался на пляж мелкими волнами, сквозь мутную воду не видно было дна. Охваченный внезапным страхом перед чудовищной беспредельностью, в которой таилась смерть, я попятился к дюнам. С вершины ближайшего холма я долго смотрел на расплывающуюся линию горизонта, представлял себе берега далеких островов, у которых еще плавают живые рыбы. При виде моря у меня всегда появляется желание поразмыслить. Громада воды подавляет своей мощью, гасит мысли о мелких, каждодневных заботах, остается только созерцать. Потом я злюсь на себя за эти трагикомические душевные порывы, но признайся, Артур, ведь каждый из нас с тех пор, как была высказана гипотеза о существовании чистой части Тихого океана, время от времени взвешивает в душе возможность добраться до полных жизни островов. Говорят, что замкнутый контур морских течений там приводит к очень медленному перемешиванию вод. Впрочем, даже если этих островов не существует, сама мысль о них, несомненно, оказывает благотворное действие на многих людей. Банальный вопрос зависимости душевного здоровья от веры. Но я должен признать твою правоту в одном нашем давнем споре: в основе любой банальности лежит фундаментальная истина и нельзя стыдливо ее игнорировать.
Вечером снова пришел Гудвин. Его присутствие особенно мне не докучало, я даже полюбил этого старого спокойного человека, который, как я успел заметить, был кем-то вроде духовного пастыря для жителей Дюны. Хуана заварила нам чаю и пошла в дистилляторную за водой для мытья. С самого начала я понял, что Гудвин хочет что-то сказать, но не шел ему в этом навстречу. Он долго не мог решиться, спрашивал о разных пустяках или рассказывал о городке. Я устал и уже даже не пытался скрывать свои зевки.
— Вы образованный человек, Франк, так может…
— Не преувеличивайте, — перебил я его, — я только учусь еще. Попросту хотелось бы понять как можно больше.
— Да, конечно, но вы и так, господин… — он явно тянул время.
— Прошу вас, зовите меня просто Франк. Я думаю, что за свою короткую жизнь не заслужил того, чтобы меня величали господином.
— Согласен, — улыбнулся он. — Я хотел бы тебя кое о чем попросить.
— Я внимательно слушаю.
— Не мог бы ты… — на его лбу показались капельки пота, — …сказать правду об этой самой способности к деторождению. Почему почти все мы относимся к ЭНам?
Я изумленно посмотрел на него. Мало того, что он не может решиться выложить мне настоящую цель своего визита, так он еще и смешные вопросы задает.
— Ну, видишь ли, — уточнил он, — когда-то говорили, что будут рождаться сплошные калеки, что весь мир заполнится уродами.
— А, вот вы о чем. Попросту стало иначе. Еще один неверный прогноз. И, с уверенностью, не последний.
— Но почему?
— Человек не из пластилина вылеплен. Ему нельзя приклеить две головы или четыре руки. Такое существо погибнет в эмбриональной фазе развития или еще раньше. Земная жизнь — это процесс, который может идти только в очень узком диапазоне как внешних, так и внутренних условий. — Я чувствовал себя несколько неловко, поучая человека, который втрое старше, чем я. “А может, он издевается надо мной?” — подумал я и покраснел до корней волос.
— Наверно, ты прав, — буркнул он, думая о чем-то другом. — Но я, собственно, не об этом хотел тебя спросить.
— Речь идет о том, чтобы оплодотворить ваших жен? Это моя обязанность.
— Нет, я не о том, — махнул он рукой нетерпеливо, — женщин, способных рожать, у нас всего ничего. Речь о другом. Я пришел просить тебя от имени всех жителей. И сам я, конечно, прошу тоже.
— Не понял, — удивился я.
— Я хочу просить тебя… остаться в Дюне на месяц или, может быть, на два.
— На все мои каникулы? Но зачем?
— Ты мог бы, — сказал он с усилием, — кое в чем надо нам помочь.
— А именно? — Мое удивление росло.
— Время от времени мы собираемся… беседуем, советуемся, — он говорил, глядя куда-то в сторону, как бы стыдясь. — Хотелось бы, чтобы в этом участвовал кто-то молодой и не из нашего города. Франк, — он посмотрел на меня красными глазами, даже опухшее веко немного приподнялось, — мне это очень нужно. Хоть на месяц.
— Ну хорошо… — сказал я неохотно, думая о длинных днях, похожих друг на друга, как серые капли дождя. И о ночах. Хотя ночи везде одинаковы.
— Благодарю тебя от имени жителей Дюны, — несколько напыщенно произнес Гудвин, встал и пожал мне руку. Он был растроган. Мне уже тогда стало не по себе, и в уме мелькнула тень подозрения.
— Я, правда, не понимаю, на что пригодится вам такой молокосос, как я. — Я все еще не сдавался. — Старые и опытные люди должны решать и советовать, молодым скорее идет роль солдат или любовников.
— Я уверен, что ты нам поможешь, — улыбнулся он уклончиво. — Дело прежде всего в… — он поискал в уме точное определение, свежести мысли. В новой точке зрения.
Я пожал плечами и промямлил что-то вроде “увидим” Нет сомнений, дорогой Артур, я решительно отказал бы тогда, если бы знал цель этих “совещаний” и то, как они проходят. Поэтому хитрец Гудвин больше умолчал, чем сказал, полагая, что дальнейший ход событий затянет меня помимо моей воли. После того, как он ушел, я задернул занавеску и с наслаждением вытянулся на кровати. Почти тут же я услышал энергичный стук в дверь.
— Я согрела тебе воду для мытья, — крикнула Хуана.
— Спасибо, я утром умоюсь.
Мне хотелось отдохнуть, как следует выспаться. Это гарантировалось законом — жаль, что я не прихватил текст с собой. Можно было бы вывесить его на внешней стороне двери. По закону каждая вторая ночь была моя и только моя.
Потом еще раз раздался стук, но я не обратил на него ни малейшего внимания. До меня не дошло тогда, что стук был слишком робок и слаб для Хуаны.
Последующие дни действительно оказались похожими как капли дождя, который регулярно шел во второй половине дня. Невзирая на предупреждения, я, вооружившись солидным зонтиком и резиновыми сапогами, отправлялся на долгие прогулки в тихий лес или, если погода была безветренной, на морское побережье Постепенно все это стало мне надоедать: прогулки в одиночестве по молчаливым дебрям и оловянная поверхность океана уже не будоражили воображения. И тогда мной овладели мрачные мысли. Я раздумывал над тем, как лучше скучать: в обществе чудаковатых жителей Дюны или над страницами старых учебников. Мне хотелось хотя бы раз ощутить радость рождения любви, так прекрасно описанной в уцелевших старинных книжках. К сожалению, теперь мы думаем только о том, чтобы выжить. В эпоху нулевого или отрицательного прироста населения нет места упоению чувствами, любовь полностью подчинена отчаянным попыткам сдержать регресс. Размышляя над этим, я часами шатался без цели, прикрываясь от грязного дождя впечатляющих размеров зонтом, и все больше жалел о данном Гудвину обещании. Я тщательно пересчитывал дни, оставшиеся до выезда.
Обязанности мужчины ЭФа я выполнял регулярно. Еще в самом начале моего пребывания в Дюне однажды вечером я неожиданно попал на сходку пяти незнакомых мне женщин и Хуаны в моей комнате. Поскольку именно на этот вечер выпадал черед моим обязанностям, я даже не мог выразить своего неудовольствия. Женщины составляли график визитов ко мне, с календариками в руках доказывая друг дружке свою правоту. Мне удалось несколько разрядить обстановку, раздав ампулы с консервированной спермой, а также принадлежности к ним и инструкции. Мы распили бутылку прошлогоднего яблочного вина, женщины ушли, за исключением одной. Той, что громче всех кричала. Ей было около сорока, и она весила 180 фунтов! Все это кажется тебе, наверное, забавным, но мне вовсе не до смеха. У тебя есть Тереза, в ваши супружеские дела никто не лезет, вы можете делать все, что вам захочется. Мне же нельзя любить, жениться или жить отшельником. Я — общественное достояние, хотя эту правду маскируют красивыми словами.
Хуана, может быть, по контрасту, казалась мне теперь милой и притягательной. Мы часто ужинали вместе.
— Почему у тебя такое странное имя? — спросил я как-то.
— Не я выбирала, — ответила она со смехом. — Наверное, мои родители начитались каких-нибудь книжек.
— А твой сынишка?
— Я — Мартин, — сказал заученно румяный мальчик, выглядывая из-под высокого стола.
Тихо постучав, вошла Эмма. Это была маленькая худенькая женщина, ничем особенным среди других не выделявшаяся.
— У Франка сегодня выходной, — поспешила заявить Хуана. — И потом… ты же не можешь иметь детей! Зачем ты пришла?
Ее голос стал резким.
— Я… — Эмма смутилась и опустила голову, но тут же отбросила волосы назад и с вызывающим упорством посмотрела на меня. — Я пришла посмотреть на Франка. А что, это запрещено?
— Он же не обезьяна в зоопарке, — прыснула Хуана; она была уже немного под хмельком от яблочного вина.
— Он наш страж, — ответила Эмма серьезно, сжав узкие губы. Ее глаза были глубокими и блестящими, под ними морщинки.
— Только будет, — сказала Хуана и вдруг покраснела. — Кто послал тебя говорить с ним об этом? — спросила она охрипшим голосом и встала.
— Никто, — спокойно ответила Эмма. — Просто вопросы твои слишком назойливы. Простите, мне пора. До свиданья.
Она повернулась и ушла, накинув широкий капюшон. Моросил слабый дождь.
Я ни о чем не спрашивал Хуану в этот совместный вечер, но через два дня под каким-то предлогом отделался от совместного ужина. Однако Эмма не пришла.
Через несколько дней я пережил свое Первое приключение в Дюне. Не буду утверждать, что оно меня не напугало. В тот день тусклое солнце едва освещало сосновые леса, в которых проснулись какие-то шепоты и вздохи. Лес уже не был неподвижным и тихим, в кронах роились птицы, в густой траве шелестело мелкое зверье. Жизнь неуклюже, но упрямо гнездилась в глухих уголках этих лесных дебрей, судорожно цепляясь за любую возможность существования.
Я шел хорошо знакомой стежкой, весело насвистывая, впервые с начала каникул мне было хорошо. “Ко всему можно привыкнуть, — сказал я сам себе, — вопрос лишь во времени”. И вот тут я услышал шорох в густом кустарнике у самой дороги. Какое-то большое животное тяжело вскочило и убежало, ломая по дороге ветки деревьев. Моя душа ушла в пятки, но я тут же рассмеялся. Наверное, спугнул с лежбища серну или косулю. “Это даже интересно, — подумал я, — и не знал, что на свободе сохранились еще такие большие животные”. Я громко хлопнул несколько раз в ладоши, чтобы спугнуть других возможных обитателей придорожных кустов, и успокоившись, направился дальше. Мне и в голову не пришло тогда, что, пожалуй, следовало вернуться. Я прошел, может быть, еще с половину мили. Дорога сузилась, петляя в густом лиственном перелеске. И тут я увидел их. Что-то большое и темное пронеслось в быстром беге через тропинку передо мной и исчезло в густых кустах. Я остолбенел. Олени? Нет, это не олени. Приземистые животные с длинными черными туловищами были не похожи ни на что из того, что я видел живьем или на фотографиях. А это — ноги?! Неуклюжие, широко расставленные, толкающие вперед массивные тела мелкими, но ошеломляюще быстрыми скачками, безо всякой грации, пулей. А может, это… искусственное? Какие-нибудь остатки старого военного оборудования? На ногах?! Что за вздор! Я, к сожалению, не заметил деталей, звери буквально мелькнули передо мной.
Я решил вернуться. Сперва шел быстрым шагом, беспрестанно озираясь по сторонам, затем бежал — запекло в груди, затем снова шел на ослабших ногах. Ничего не скажешь, тихие леса! Оттуда, откуда в начале прогулки я согнал зверя или зверей, из-под ветвей смотрели на меня огромные желтые глаза. Я ничего больше не видел, все остальное тонуло в тени, в полумраке светились только эти странные, состоящие из нескольких сегментов глаза. Когда я остановился, почувствовав, что ноги налились свинцом, все исчезло. Только тихий шорох, как будто дуновение ветра качнуло верхушки сосенок в перелеске. Может, это страх подсовывает мне странные видения? Край леса был рядом. Валясь с ног от усталости, я подбежал к работающим на своих огородах жителям Дюны. Еще никогда в жизни я не желал так страстно быть среди людей.
Как видишь, Артур, описанное происшествие трудно отнести к приятным, но это было только начало. Ты, вероятно, догадываешься, что с этого дня я отказался от лесных прогулок.
Вечером пришла Эмма. Я еще не пришел в себя и, собственно, злился на самого себя за трусость. Бежать как ребенок от какого-то лесного зверя! Ведь всем известно, что крупные хищники в северных лесах давно вымерли. Сам не знаю, почему, но я ее впустил. Она осторожно сняла просторный плащ и ополоснула руки в миске с дистиллированной водой. Она ничем особенным не выделялась. Узкое лицо, серые волосы с сединой, стройная, скорее даже худая фигура. Кожа вся в пятнах. “Как и моя”, — подумал я, продолжая валяться в постели, что было не слишком-то учтиво.
— Господин Франк, — сказала она с усилием, опустив голову так, что я не мог видеть ее лица, — я хочу просить вас об услуге.
— Дров, что ли, нарубить?
— Не надо надо мной смеяться, — попросила она, умоляюще взглянув на меня. Такие глаза на простоватом, в сущности, лице!
— Ну, хорошо, — сел я на кровати, — но вы ведь ЭНка. Это издали видно по вашей карточке.
— Да, — сказала она тихо, — но… это неправда. Теперь уже все иначе.
Я криво улыбнулся. Мне приходилось говорить с сотнями таких женщин, ни одна из них не могла удержаться от безнадежных и унизительных попыток. Для них вся жизнь заключалась в материнстве, без него их существование теряло смысл. К сожалению, история знает лишь единственный случай, когда из скалы в пустыне после удара посохом брызнула вода.
— Дорогая Эмма, — я старался не ранить ее своими словами, — напишите заявление на переквалификацию. Достаточно раз обследоваться.
— Я уже написала, — ответила она тихо.
— Ну и прекрасно! Потерпите…
— Мне велели прийти через восемь лет! — В ее больших глазах появился блеск.
Я устало откинулся на подушки. Да, я знал эти дела. Из десяти тысяч заявительниц лишь одна способна была рожать.
Повторные исследования попросту не имели смысла, врачи нужнее были в других местах.
— Я устал сегодня, поймите меня правильно. Я ничего не могу для вас сделать, — я заставил себя произнести эти слова, зная, что убиваю этим ее последнюю надежду. — Может… хотя нет, это бессмысленно. Поверьте, я вам искренне сочувствую. Вы… играете на каком-нибудь инструменте? Или, хотите, я пришлю вам несколько книг?
Скрежетнула щеколда, и легкие туфельки простучали по лестнице. Я даже не поднял головы — знал, что остался один. Улегся поудобнее, но сон в этот вечер не скоро пришел ко мне.
Через два дня я буквально налетел на нее на улице, когда она выскочила из дистилляторной с полным ведром воды. Ее отшвырнуло в сторону, ведро перевернулось, вся вода разлилась. Бормоча слова извинения, я поднял ее, затем наполнил ведро свежей, еще теплой водой. Когда мы шли через рынок, я пригласил эту несчастную женщину к себе на чай.