И настала тишина. Там, где только что стоял Кащей, чернела и дымилась округлая воронка, залитая зеленой жидкостью, наполненная кусками чего-то неузнаваемого.
Корин, утирая с лица зеленые пятна, помог Висенне встать. Ее трясло.
Микула склонился над Кехлом. Глаза у Коротыша были открыты. Кафтан из грубой лошадиной шкуры рассечен клешнями, и видны страшные раны. Кузнец хотел сказать что-то, но не сумел. Подошел, поддерживая Висенну, Корин. Коротыш посмотрел на них. Увидев его раны, Корин замер.
— Это ты, принц, — сказал Кехл тихо, но спокойно и выразительно. — Ты знал, что говорил. Без оружия я — барахло. А без руки? Вообще дерьмо, да?
Спокойствие Коротыша поразило Корина больше, чем торчащие из страшных ран обломки костей. Непонятно было, почему карлик до сих пор жив.
— Висенна, — шепнул Корин, умоляюще глядя на чародейку.
— Ничего я не могу сделать, Корин, — голос ее дрожал. — Его организм, его тело… Все законы, которые ими управляют, абсолютно не похожи на человеческие. Микула, не трогай его…
— Ты вернулся, Коротыш, — сказал Микула. — Почему?
— Потому что законы, которые мной управляют, не похожи на человеческие, — сказал Кехл задумчиво, уже с усилием. Струйка крови поползла из его рта, пачкая шерсть на лице. Он повернулся, глянул Висенне в глаза.
— Ну, рыжая ведьма! Твое пророчество исполнилось… Так помоги же мне!
— Нет! — крикнула Висенна.
— Помоги, — сказал Кехл. — Так нужно. Пришла пора.
— Висенна. — Лицо Корина было безмерно удивленным. — Ты что, собираешься…
— Отойдите! — крикнула друидесса, едва сдерживая рыдания. — Отойдите оба!
Микула потянул Корина за руку. Корин подчинился. Он успел еще увидеть, как Висенна наклонилась над Коротышом, осторожно погладила его по голове, коснулась виска. Кехл вздрогнул, вытянулся и застыл неподвижно.
Висенна плакала.
IX
Пестрокрылая птица, сидящая на плече Висенны, склонила плоскую головку и глянула на чародейку круглым неподвижным глазом. Конь шагал по ухабистой дороге, небо было голубое и чистое.
— Тьютт тютт чиррк, — сказала Пестрокрылая Птица.
— Возможно, — согласилась Висенна. — Но не о том речь. Ты меня не так понял. У меня нет к тебе претензий. Досадно, что обо всем я узнала от самого Фрегенала, а не от тебя — что есть, то есть. Но я давно тебя знаю, и знаю, что ты не любишь много говорить. Чтобы дождаться от тебя ответа, нужно спросить прямо.
— Чиррк, тьюююк?
— Это-то ясно, и давно. Но ты сам знаешь, как у нас обстоят дела. Сплошные тайны и секреты, одна огромная тайна. А впрочем, как посмотреть. Я тоже не отказываюсь от платы за лечение, если мне настойчиво предлагают, я беру. И я знаю, что за серьезную услугу Круг требует и высокой платы. И правильно — все дорожает, а жить нужно. Не о том я думаю.
Пестрокрылая Птица переступила с ноги на ногу:
— Тьюювиттт! Коррииин!
— Догадался, наконец, — грустно усмехнулась Висенна, повернула голову и позволила Птице дотронуться клювом до своей щеки. — Вот этим-то я и огорчена. Я видела, как он на меня смотрел, и знаю, что он при этом думал: это не только ведьма, это еще и лицемерная авантюристка, корыстолюбивая и расчетливая.
— Тюиттт чик чик тьюююттт?
Висенна отвернулась.
— Ну, не так уж все скверно, — буркнула она, щурясь. — Я не девчонка, так легко голову не теряю. Хотя нужно признать… Я слишком долго странствую в одиночестве по… Но это не твое дело. Прикрой-ка клювик.
Птица замолчала, ероша перышки. Лес приближался, дорога уходила в чащу, под сомкнувшиеся кроны.
— Слушай, — сказала Висенна чуть погодя, — как, по-твоему, это будет выглядеть в будущем? Неужели мы действительно окажемся ненужными людям? Даже в таких несложных делах, как лечение? Конечно, они кое-чему научились, умеют уже лечиться травами. Но неужели они когда-нибудь смогут сами лечить воспаление легких? Родильную горячку? Столбняк?
— Твик, тьюитт!
— Тоже мне ответ — теоретически возможно… Теоретически возможно, что наш конь вмешается сейчас в разговор. И скажет что-нибудь умное. А как насчет рака? Неужели они и с раком справятся без магии?
— Тррчк!
— Вот и я так думаю.
Они въехали в лес, пахнуло холодом и сыростью. Вброд преодолели неглубокий ручей. Висенна поднялась на холм, потом спустилась вниз, в заросли, где кустарник задевал стремена. И снова дорога, изрядно заросшая. Висенна знала ее, здесь она проезжала три дня назад. Правда, в противоположном направлении.
Она сказала:
— Кажется мне, и нам не помешали бы кое-какие перемены. Мы закоснели, чересчур цепляемся за старые традиции. Как только я вернусь…
— Тьюитт! — сказала Пестрокрылая Птица.
— Что?
— Тьюитт!
— Что ты этим хочешь сказать? Как это я не вернусь?
— Тррчкк!
— Какая надпись? На каком еще столбе?
Птица взмахнула крыльями, сорвалась с ее плеча и исчезла в ветвях.
Корин сидел посреди поляны, подпирая столб, нахально ухмыляясь. Висенна спрыгнула с коня, подошла. Чувствовала, что тоже улыбается, помимо воли, подозревала даже, что ее улыбку никак не назвать исполненной глубокого смысла.
— Висенна, — сказал Корин. — Признайся, ты меня, случайно, не отуманила чарами? Больно уж радует меня наша встреча, прямо-таки неестественно радует. Тьфу-тьфу-тьфу! Не иначе, это все чары.
— Ты ждал меня.
— Ты необыкновенно проницательна. Я проснулся утром и узнал, что ты уже уехала. Как мило с ее стороны, сказал я себе, она не стала меня будить ради мимолетного прощанья, этой глупости, без которой превосходно можно обойтись. Кто в наше время приветствует и прощается? Все это — крайности и чудачество. Правда? Так что я повернулся на другой бок и заснул. И только за завтраком вспомнил, что забыл тебе сказать что-то очень важное. Раздобыл коня и поехал побыстрее.
— И что же ты мне собирался сказать? — Висенна подошла совсем близко и запрокинула голову, чтобы взглянуть в голубые глаза, которые этой ночью видела во сне.
— Дело это весьма деликатное, — сказал он. — Нельзя его изложить в нескольких словах. Тут нужно все растолковать подробно. Не знаю, успею ли я все изложить до заката.
— Начни хотя бы.
— Вот это и есть самое трудное. Я не знаю, с чего начать.
— У господина Корина нет слов, — Висенна улыбалась, — Кто бы мог подумать. Ну, начинай сначала.
— Недурная мысль. Видишь ли, Висенна, много времени прошло, как я странствую в одиночестве…
— По лесам и дорогам, — закончила чародейка, закидывая ему руки на шею.
Высоко над ними, на ветке, Пестрокрылая Птица взмахнула крыльями, сказала:
— Трррчччк тьюитт тьюиттт!
Висенна оторвалась от губ Корина, глянула на Птицу, моргнула.
— Ты была права, — сказала она. — Это в самом деле оказалась дорога, откуда не возвращаются. Лети, скажи им… — подумала, махнула рукой. — Да нет, ничего им не говори…
Перевод Александра Бушкова
Дарослав Ежи Торунь
ТЕСТ
— Ну, собирайся! Пора.
Мужчина глубоко вздохнул и сильно сжал кулаки. Врач вел его иной, чем обычно, дорогой, как бы желая подчеркнуть исключительность этого дня. Они шли коридорами, затем наискосок через внутренний двор, мимо административного корпуса. Когда остановились у Зала Отдыха, врач что-то шепнул в микрофон. Двери раздвинулись.
— Волнуешься?
Мужчина кивнул.
— Ничего удивительного! — Врач громко рассмеялся.
Теперь они шли мимо знакомых комнат, и мужчина заглядывал в те, что были открыты.
— Часто бывал здесь?
— Довольно-таки, — ответил мужчина.
— Может, больше уже не придется ходить сюда.
— Может быть, — а про себя: “Надеюсь”.
Наконец они подошли к нужной двери.
— Здесь я тебя покидаю. Дашь это тем, внутри, — он сунул в руку мужчине идентификационную пластинку. — Хорошо сыграть! — Он снова рассмеялся, затем добавил: — Только не сорвись, жаль было бы.
Когда врач отошел на несколько шагов, двери раздвинулись. Мужчина вошел, положил пластинку на протянутую ладонь санитара и с интересом огляделся по сторонам. Аппараты, приборы, стрелки…
— 54812-й, — сказал санитар, вытащил из шкафа полотняную сумку и подал ее мужчине.
Из-за опутанной сетью проводов платформы вышел высокий седой врач. Знаки различия на его халате указывали на вторую степень специализации.
— Стань сюда, — показал он на полупрозрачный цилиндр около двух метров в диаметре.
— На дорожку не нальете? — спросил мужчина.
Врач поднял брови.
— Шутник, — буркнул он и кивнул санитару. Однако его вмешательства не потребовалось — мужчина уже стоял в цилиндре.
Сухо щелкнули переключатели, чмокнули сомкнувшиеся прозрачные стенки. “Пока не больно”, — подумал мужчина. Еще секунду назад четкие контуры приборов стали расплываться, обмякать. Комната погружалась в быстро густеющий серый туман. Он куда-то летел. Перепутались все направления, чувства, мысли. Пустота. Ничего.
Он лежал на траве и чувствовал, что сырость сквозь куртку и брюки пробирает уже до костей.
“Надо вставать”, — подумал он и сел.
— В конце-то концов приду же я хоть когда-нибудь, — сказал мужчина своим ботинкам. Они показали ему язык.
Он снова шел, как и все эти дни, без цели, по незнакомой местности. Перевал, спуск в долину, журчащий среди камней ручеек, ночевка на постели из кучи веток. Вверх, вниз, снова вверх. Еще один перевал…
На склоне, отчетливо выделяясь на фоне чистого неба, сидел человек. Он сидел неподвижно, как будто бы сел здесь сразу же после того, как через перевал проложили дорогу, и собрался сидеть до тех пор, пока она, совсем забытая, не зарастет травой.
Мужчина замедлил шаг. Его шаркающие ботинки взбивали клубы пыли. Приближаясь к незнакомцу, он все отчетливее видел детали. Мятая серая куртка на голом теле. Такие же серые, грязные и в пятнах брюки. Босые ноги. Рядом небрежно брошенные старые развалившиеся ботинки. Без шнурков. На молодом, давно небритом лице зоркие глаза.
— У тебя поесть ничего нету? — Голос хриплый, невнятный.
Мужчина сел рядом, полез в сумку, вытащил хлеб и лук. Для того, кто сидел с ним рядом, казалось, весь мир сосредоточился в этой нехитрой еде.
Последние крошки аккуратно слизаны с пальцев и ладони. Быстрый взгляд на сумку.
— Еще есть?
— Есть.
— Так дай!
— Ты уже поел. А что случилось с твоими припасами?
Мужчина даже не пытался скрыть разочарования.
— Потерял, — он все еще смотрел на недоступную пока для него сумку. — Свалились в пропасть, черт бы ее… Там… — Он показал на горы. — А ты откуда знаешь, что у меня были припасы? И вообще, кто ты такой?
— Меня зовут Джон Смит. Посмотри на меня внимательно. А потом на себя.
Его взгляд скользнул по куртке, брюкам, ботинкам.
— Из тумана? — Голос слабый, неуверенный.
— Да, — ответил Смит. — Ты тоже, не так ли? Что-нибудь помнишь?
Мужчина вскочил. Стал ходить: несколько шагов вперед, несколько назад.
— Ничего не помню, — ответил он наконец. — Что за дурацкая ситуация! Ничего не помню…
Он наступил на какой-то острый камень и, шипя от боли, запрыгал на одной ноге.
— Обуй ботинки, ноги себе попортишь.
— Да ладно, черт с ними! — Он присел рядом со Смитом и схватил его за лацканы куртки. — Слушай, я оказался в горах… Но как я сюда попал, за каким чертом лез в этот туман и лез ли вообще — не помню. Не помню, что я делал до этого и что должен сделать сейчас. Меня зовут Роберт Джонс и я что-то должен сделать — это все, что я помню. Я шел куда глаза глядят и оказался здесь. Мне все это надоело, и я сел, чтобы… — Он вдруг замолчал и, будто вспомнив что-то, прыгнул к сумке Смита, схватил ее и откатился на несколько метров в сторону.
— Чтобы сдохнуть! — крикнул он, вскакивая на ноги. — Я уже два дня ничего не ел!
Смит спокойно смотрел, как на лице Джонса отразились поочередно удивление и злость.
— Тут же ничего нет! Ты же говорил, что еще есть!
Он отбросил сумку, подошел и стал над Смитом.
— Успел спрятать! Где? — Он сжал кулаки. — Говори!
— Ничего я не прятал. Ты только что доел последнее.
Смит прикидывал, решится ли Джонс двинуть его ногой. Все же нет… Повернулся, пошел к своим ботинкам. Не нагибаясь, сунул в них ноги.
Смит долго смотрел ему вслед, пока силуэт сгорбленного, с руками в карманах Джонса не скрылся за поворотом. Затем он с удовольствием вытянулся на траве.
Его разбудил стук конских копыт. Он чуть приподнял голову и посмотрел вниз, на дорогу. Дг-а всадника, черные плащи, черные шлемы, закрывающие верхнюю половину лица, рослые вороные кони.
“И чего я прячусь?” — подумал он, сползая в какое-то углубление.
Всадники промчались рядом, солнце сверкнуло на панцирях под плащами. Ветер принес с дороги поднятую конскими копытами пыль.
Он полежал еще минуту, затем встал и вернулся на дорогу.
— Может быть, ты лишился таким образом хорошего обеда и информации вдобавок, — сказал он сам себе, глядя на мчащееся по долине облачко пыли. — А может, это и к лучшему.
Лес. Увидев на горизонте темную полоску, он отчаялся прийти в ближайшее время куда-нибудь, где будет еда и кусочек крыши над головой.
Солнце клонилось уже к западу, набухая краснотой, когда он добрался до первых деревьев. Заглянув в просеку, в которой скрывалась дорога, он забыл о голоде. Снова всадники. Их окостеневшие тела лежали поперек тракта. Смит подошел ближе. Под сплющенным черным шлемом виднелось лишь немного более светлое пятно лица. Чуть дальше лежал второй. Длинная массивная стрела прошила его шею точно спереди. Верхняя половина тела склонилась набок, мертвец как будто приглядывался к смельчаку, осмелившемуся нарушить его покой.
Он смотрел. Ни о чем не думая, ничего не чувствуя, он весь обратился в зрение. Нужно что-то делать… Пойти…
— Это… Это не самое лучшее место для ночлега. — Он обошел трупы.
— Стой! Ни с места!
Что за голос? Так могли бы говорить деревья.
— Джонс? Это ты дурака валяешь?
Из лесу вышел мужчина. Это был не Джонс. У него не было правой руки. В левой он уверенно держал арбалет.
— Не знаю никакого Джонса, — сказал он. — Ты кто?
Хороший вопрос.
— Меня зовут Смит. Иду с гор. Это все, что я о себе знаю.
Однорукий изучал его лицо, одежду. Его взгляд на секунду задержался на тощей сумке.
— Не ахти как много, — сказал он наконец. — Как ты относишься к Слову?
Смит не понял.
— К какому слову? — спросил он и заметил, что однорукий улыбнулся, как если бы ожидал именно такого ответа.
— Есть хочешь?
По сторонам дороги появились пять… шесть… восемь силуэтов. Неподвижные, беззвучные призраки, лишь чуть темнее фона.
— Идем, — буркнул Однорукий и шагнул в лес.
Черные силуэты исчезли, слившись с темнотой. Может, их вообще не было?
Смит заколебался.
— Я жду, — в голосе, долетевшем из-за деревьев, слышалось нетерпение. Это не было приглашение. Это был приказ.
Они шли долго — час, может быть, три. Время перестало существовать. Смиту казалось, что они будут идти так до конца света, что уже ничего нет, кроме блуждания в темноте среди деревьев, и что сопение Однорукого — единственный оставшийся в мире звук. Он спотыкался о корни и лежащие на земле сухие ветки, напарывался на деревья. Свет, пробивающийся через чащу, вызвал удивление. Только потом Смит сообразил, что они наконец-то пришли. Однорукий исчез. Смит остался один на один с этим мигающим светом. Он направился туда. Деревья остались позади, и он увидел большой костер, вокруг которого неподвижно и молча сидели какие-то люди. Один из них встал, и его колеблющаяся, тень упала к ногам Смита.
— Подойди сюда, — это был голос Однорукого.
Он подошел, и его недавний проводник показал ему место рядом с собой. Уселись одновременно. Второй его сосед оказался стариком. Его длинные седые волосы падали на сгорбленную спину, над впалой грудью нависла редкая борода. Он сидел неподвижно, уставившись на пляшущее пламя. Даже не пошевелился, не обратил на Смита ни малейшего внимания. Смит ощутил прикосновение чьей-то руки на своем плече. Он обернулся. На него смотрели огромные черные глаза, в них плясал отблеск восторга. Некоторое время он ничего, кроме этих глаз, не видел. К действительности его вернул запах жареного мяса и свежего хлеба, поднимавшийся с большого деревянного подноса, который протягивала ему юная девушка.