Тетя Кэролайн взяла папу под руку, и они вместе поднялись по ступенькам. У нее были такие же каштановые волосы и хрупкая фигура, как у моей мамы, и на мгновение мне показалось, что родители снова вместе входят в поместье Уотов.
— Мне надо домой, — заявила Лена, прижимая блокнот к груди, снова пытаясь спрятаться за ним.
— Не надо. Посиди с нами.
«Лена, пожалуйста!»
Я предлагал ей остаться вовсе не из вежливости, просто мне не хотелось идти туда одному. Несколько месяцев назад Лена наверняка поняла бы это, но сегодня ее мысли витали где-то очень далеко.
— Тебе надо побыть с семьей.
Она встала на цыпочки, поцеловала меня, едва коснувшись губами щеки, и пошла к машине так быстро, что я и сказать ничего не успел, и просто молча посмотрел вслед удаляющемуся «фастбеку» Ларкина. Лена перестала ездить на «катафалке». Со дня смерти Мэкона она ни разу не взглянула на него. Дядя Барклай припарковал его за сараем и накрыл брезентом, и теперь Лена пользовалась черной хромированной машиной Ларкина. У Линка слюни потекли, когда он ее увидел:
— Да ты хоть представляешь себе, сколько цыпочек я бы снял на таком моторе?!
Кузен Лены предал всю их семью, и я никак не мог понять, почему она решила взять его машину. Я спросил у нее, но она лишь пожала плечами и ответила: «Ему она больше не понадобится».
Может быть, таким образом Лена пыталась наказать Ларкина. Он причастен к смерти Мэкона, и она вряд ли простит его. Машина завернула за угол, и мне захотелось исчезнуть вместе с ней. Войдя на кухню, я обнаружил, что напиток из цикория уже почти кипит на плите и обстановка накаляется. Эмма разговаривала по телефону, расхаживая взад-вперед у раковины, и, постоянно прикрывая трубку рукой, сообщала последние новости тете Кэролайн.
— Они не видели ее со вчерашнего дня, — воскликнула Эмма, не отрываясь от трубки. — Сделай бабушке Мерси стаканчик пунша и уложи в постель, пока мы не найдем ее!
— Кого — ее? — вопросительно посмотрел я на отца, но тот недоуменно пожал плечами.
Тетя Кэролайн отвела меня к раковине и прошептала, как положено благовоспитанной леди с Юга, когда она хочет сказать что-то, что вслух произносить неприлично:
— Люсиль Бэлл! Она пропала!
Люсиль Бэлл — сиамская кошка бабушки Мерси. Большую часть времени она проводила, бегая по дворику моих бабушек на поводке, закрепленном на бельевой веревке. Сестры называли этот вид кошачьей жизнедеятельности гимнастическими упражнениями.
— Как пропала?!
Эмма снова прикрыла трубку рукой, прищурилась и крепко сжала зубы, наградив меня Тем Самым Взглядом.
— Похоже, кто-то вбил твоей бабушке в голову, что кошек привязывать необязательно, потому что они всегда находят дорогу домой! Тебе об этом что-то известно?
Это прозвучало не как вопрос. Мы оба прекрасно знали, что я твердил об этом Сестрам на протяжении нескольких лет.
— Ну нельзя же кошек держать на поводке, — попытался оправдаться я, но было поздно.
Эмма одарила меня еще одним убийственным взглядом и повернулась к тете Кэролайн.
— Мерси все время ждет, что она вернется, сидит на крыльце и смотрит на поводок, свисающий с бельевой веревки, — заявила она и убрала руку от трубки.
— Вы должны уговорить ее зайти в дом и прилечь. Если будет кружиться голова, заварите ей ромашку.
Я выскользнул из кухни, пока Эмма не превратилась в яростную фурию. Прекрасно! Пропала кошка моей столетней бабушки, а виноват во всем, конечно же, я! Надо позвонить Линку и спросить, не может ли он поездить со мной по городу поискать Люсиль. Может, демо-записи Линка так напугают ее, что она вылезет из убежища?
— Итан? У тебя есть минутка?
В коридор из кухни вышел отец. Этого я боялся больше всего — сейчас он начнет просить прощения и пытаться объяснить, почему почти год не обращал на меня ровным счетом никакого внимания.
— Да, конечно.
Не думаю, что мне хотелось выслушивать все это.
Я уже не сердился на него. Когда я чуть не потерял Лену, то в каком-то смысле понял, почему папа слетел с катушек. Я не мог себе представить, как можно жить без Лены, а папа любил маму больше восемнадцати лет. Теперь я сочувствовал ему, но боль от обиды все же не уходила. Папа провел рукой по волосам и подошел ближе.
— Я просто хотел сказать тебе, что мне очень жаль. — Он замолчал и уставился в пол. — Не знаю, как это произошло. Однажды я сидел в кабинете и писал, а на следующий день не мог думать ни о чем, кроме твоей матери, — сидел в ее кресле, вдыхал запах ее книг, представлял, как она читает, заглядывая мне через плечо.
Он внимательно разглядывал собственные ладони, как будто говорил с ними, а не со мной. Может, его в «Голубых далях» этому приему обучили.
— Это было единственное место, где я чувствовал, что она рядом: я просто не мог отпустить ее.
Папа посмотрел на старинный потолок с лепниной, и из уголка глаза медленно скатилась слезинка. Папа потерял любовь всей своей жизни и запутался, словно шерсть от старого свитера, который решили распустить. Я видел, как с ним все это происходит, но ничего не сделал. Возможно, в том, что случилось, виноват не он один. Я знал, что он ожидает в ответ улыбку, но улыбаться мне совсем не хотелось.
— Понимаю, пап. Жаль, что ты ничего мне не сказал. Знаешь, я тоже очень по ней скучаю.
— Я не знал, что тебе сказать, — помолчав, с трудом произнес он.
— Ничего, все в порядке.
Не знаю, правду ли я говорил, но на лице у папы появилось выражение крайнего облегчения. Он подошел ко мне и на секунду крепко обнял.
— Теперь я здесь. Хочешь поговорить?
— О чем?!
— Ну, о том, что нужно знать, когда у тебя появляется девушка.
Вот уж о чем мне точно не хотелось с ним разговаривать.
— Пап, нам совершенно не обязательно…
— Знаешь, у меня богатый опыт. За годы жизни с твоей мамой я узнал пару важных вещей о женщинах.
Я стал судорожно готовить пути к отступлению. Еще немного, и я выпрыгну в окно кабинета и перелезу через ограду!
— Ну, в общем, если ты когда-нибудь захочешь поговорить со мной о… ну, о… о чувствах, — неожиданно закончил он.
— О чем? — переспросил я, едва не рассмеявшись ему в лицо.
— Эмма сказала, что Лена очень тяжело переживает смерть дяди. Что она на себя не похожа. Что она лежит на потолке. Отказывается ходить в школу. Закрывается от меня. Залезает на водонапорные башни.
— Нет, с ней все в порядке.
— Ну, женщины — существа с другой планеты.
Я кивнул, стараясь не смотреть ему в глаза. Он даже не подозревал, насколько прав.
— Я очень любил твою маму, но больше половины времени я понятия не имел, что творится у нее в голове… Отношения — штука непростая. Хочу, чтобы ты знал, что можешь спросить меня о чем угодно.
Ну что я могу спросить у него? Что делать, когда твое сердце перестает биться от простого поцелуя? Когда стоит, а когда не стоит читать мысли своей девушки? Каковы ранние признаки того, что ее навеки объявили светлой или темной?
Он положил руку мне на плечо, потом убрал, а я так и не смог сказать ему в ответ ни слова. Он посмотрел в сторону кабинета — на полпути в коридоре висел портрет Итана Картера Уота. Я все еще не привык к нему, хотя сам повесил его на это место на следующий день после похорон Мэкона. Портрет пылился, завернутый в простыню, всю мою жизнь, и мне показалось, что это неправильно. Итан Картер Уот дезертировал с войны, в которую не верил, и умер, пытаясь защитить чародейку, которую любил. Я взял молоток, вбил в стену гвоздь и повесил портрет на стену, потому что чувствовал, что поступаю правильно. Потом зашел в папин кабинет и собрал разбросанные по полу листы бумаги, в последний раз посмотрев на нарисованные на них каракули и круги — живое подтверждение того, какой глубокой может быть любовь и как долго может не проходить боль от потери. Я прибрался и выкинул все листы в мусорный бак. Это тоже казалось правильным.
Папа подошел к картине и посмотрел на нее словно в первый раз:
— Давненько мы не виделись с этим парнем!
— Я решил повесить ее сюда, надеюсь, ты не против. Просто мне показалось, что ей тут самое место, а то что она пылится под какой-то старой простыней! — обрадовавшись смене темы, затараторил я.
Минуту папа смотрел на портрет юноши в форме Конфедерации.
— Когда я был маленький, этот портрет всегда был замотан в простыню. Бабушка с дедушкой не любили говорить о нем и не горели желанием вешать на стену портрет дезертира. Когда дом перешел мне, я нашел портрет на чердаке и перенес его в кабинет.
— А почему ты не повесил его? — удивленно спросил я.
— Не знаю. Твоя мама хотела, чтобы повесил. Она обожала эту историю — что он ушел с войны, хотя в результате это стоило ему жизни. Я все время собирался сделать это. Просто я так привык, что он стоит в углу. А потом твоей мамы не стало… — Папа замолчал, провел рукой по краю резной рамы. — Тебя, кстати, назвали в его честь.
— Я знаю.
Папа посмотрел на меня так, будто впервые увидел.
— Она с ума сходила по этой картине. Я рад, что ты повесил ее. Здесь ей самое место.
Мне не удалось сбежать ни от жареного цыпленка, ни от обвинительной речи Эммы, поэтому после ужина мы с Линком поехали искать Люсиль в район, где жили Сестры. Линк звал кошку, периодически отрываясь от завернутой в жирную салфетку куриной ножки, а потом проводил жирными пальцами по набриолиненным волосам, и с каждым разом они блестели все сильнее и сильнее.
— Ты бы курицы-то побольше принес! Кошки сами не свои от курицы, они же в природе птицами питаются!
Линк сбросил скорость, чтобы я мог высматривать Люсиль, и забарабанил пальцами по рулю, отбивая ритм нового жуткого хита своей группы под названием «Печенье любви». Старина Линк, такой предсказуемый…
— И что? Ты бы вел машину, а я бы высунулся в окно с куриной ножкой в руке? Просто тебе хочется еще жареной курочки Эммы!
— Угадал, чувак. И торта из колы, — ничуть не смутился Линк и выставил куриную кость в окно, — кис-кис-кис, иди-ка сюда…
Я сканировал тротуар в поисках сиамской кошки, но тут мне в глаза бросилось кое-что другое — полумесяц. Он был нарисован на номерном знаке, втиснутом между рекламным вымпелом со звездами и полосками и растяжкой фирмы «Бабба», занимающейся грузоперевозками. Таких знаков с государственной, символикой полно по всей Южной Каролине, я видел их тысячу раз, но никогда не задумывался о том, что на них изображено. Голубая пальма и полумесяц — возможно, луна чародеев, ведь они жили здесь с незапамятных времен.
— Этот кот глупее, чем я думал, — если он не может унюхать жареную курицу Эммы.
— Не кот, а кошка. Люсиль Бэлл — девочка.
— Какая разница, коты, они и есть коты.
Линк завернул за угол, и мы выехали на Мэйн-стрит. На обочине сидел Страшила Рэдли. Он посмотрел вслед проезжающему мимо «битеру» и сдержанно махнул хвостом в знак приветствия. Самый одинокий пес во всем городе. Заметив Страшилу, Линк откашлялся и спросил:
— Кстати, о девочках: как дела у Лены?
Они с Леной мало общались, но если учесть, что она почти ни с кем, кроме меня, не дружит, то их, наверное, можно назвать друзьями. Почти все время она проводила в Равенвуде под бдительным оком бабушки и тети Дель или в попытках спрятаться от них, в зависимости от настроения.
— Она справляется, — ответил я, и ведь и не скажешь, что соврал.
— Правда? Ну, в смысле, она как-то странно себя ведет. Даже для Лены.
Линк был одним из немногих жителей Гэтлина, посвященных в тайну Лены.
— У нее дядя умер. Такие вещи бесследно не проходят.
Кому об этом знать, как не Линку. Он видел, как я пытаюсь смириться со смертью матери, смириться с тем, что мир продолжает существовать без нее, и понимал, что это невозможно.
— Знаю, но она все время молчит, ходит в его одежде… Тебе это не кажется странным?
— С ней все нормально.
— Как скажешь, чувак.
— Просто поезжай дальше. Надо найти Люсиль. — Я уставился в окно на пустынную улицу. — Вот глупая кошка!
Линк пожал плечами и прибавил громкость. Из динамиков орала очередная песня его группы «Святые роллеры» под названием «Девушка ушла». Девушка бросает парня — вечная тема, которой были посвящены все песни Линка. Он нашел способ разбираться со своими проблемами, а вот я — пока что нет.
Люсиль мы так и не нашли, а я все не мог выкинуть из головы ни разговор с Линком, ни беседу с отцом. Дома было тихо — не лучший вариант, если стараешься избавиться от навязчивых мыслей. Несмотря на открытое окно, в комнате все равно было жарко и душно, как днем.
Линк прав, Лена ведет себя очень странно, но ведь со смерти Мэкона прошло всего несколько месяцев! Скоро она придет в себя, и все станет как раньше. Я порылся в куче книг и бумаг на письменном столе в поисках «Автостопом по галактике», моей любимой книги, для того чтобы отвлечься. Под стопкой старых комиксов о Песочном Человеке я обнаружил кое-что неожиданное — бандероль, завернутую в фирменную коричневую бумагу Мэриан и перевязанную веревкой, не хватало только штампа гэтлинской библиотеки.
Мэриан — лучшая подруга моей мамы и главный библиотекарь Гэтлина. А в мире чародеев она — хранительница, смертная, охраняющая секреты и историю чародеев, а в случае с Мэриан, еще и Lunae Libri, библиотеку чародеев, которая сама по себе является загадкой. Она передала мне этот сверток после смерти Мэкона, но я напрочь забыл о нем. Там лежал его дневник; Мэриан решила, что Лена захочет оставить его себе, но она ошиблась. Лена не пожелала даже смотреть на него и отказалась забрать дневник в Равенвуд.
— Пусть будет у тебя, — сказала она, — не думаю, что смогу спокойно смотреть на его почерк.
С тех пор сверток пылился у меня на столе. Я повертел его в руках — он оказался тяжелым, слишком тяжелым для дневника. Интересно, как он выглядит, — наверное, старый, в обложке из потрескавшейся кожи. Я развязал веревку и снял оберточную бумагу. В моих руках оказался не дневник, а черная деревянная шкатулка, вся испещренная странными магическими символами.
Что мог записывать Мэкон? Представить себе не могу, чтобы он, как Лена, сочинял стихи! Может, он писал о своем увлечении садоводством? Я осторожно приподнял крышку. Мне хотелось увидеть предмет, к которому Мэкон прикасался каждый день, вещь, которая была важна для него. Внутри шкатулка была обтянута черным атласом, в ней хранились пожелтевшие не переплетенные страницы, исписанные мелким почерком Мэкона. Стоило мне коснуться верхнего листка, как комната закружилась, меня качнуло вперед, пол приближался с бешеной скоростью, я упал, но провалился сквозь него и очнулся в облаке дыма…
Вдоль реки пылало зарево пожаров — огонь охватил еще несколько часов назад цветущие плантации и пожирал Гринбрайр. Следующий на очереди — Равенвуд. Солдаты союзной армии, видимо, решили остановиться на привал, отметить победу — выпить спиртного, награбленного в самых состоятельных домах Гэтлина. У Абрахама оставалось мало времени: солдаты вот-вот будут здесь, и ему предстоит убить их. Это единственный способ спасти Равенвуд. Против него у смертных не было ни единого шанса, даже у солдат. Куда им тягаться с инкубом? А если его брат Иона вернется из тоннелей, то их будет двое. Единственное, что беспокоило Абрахама — ружья. Хотя оружие смертных не может убить инкуба, пули ослабят его, и солдаты успеют поджечь Равенвуд.
Абрахам проголодался, и даже сквозь дым он чувствовал запах отчаяния и страха умирающего смертного. Страх придаст ему сил, снабдит энергией и пищей, куда более вкусной, чем воспоминания или сны. Абрахам исчез и материализовался поближе к запаху, в лесу позади Гринбрайра. Он сразу понял, что опоздал — запах слабел. Вдалеке он увидел Женевьеву Гринбрайр, склонившуюся над распростертым в грязи телом. Рядом с ней, прижимая к груди какой-то предмет, стояла Айви, кухарка Гринбрайра. Увидев Абрахама, старушка бросилась к нему.
— Мистер Равенвуд, слава небесам! Возьмите это, — понизив голос, попросила она. — Спрячьте в надежное место, а потом я приду и заберу ее!