– Мадонна! Как вы побледнели! Да вы плачете?
– От радости! О мой друг, вы были так неосторожны! Разве вы не знаете, что слишком большое счастье тоже может убить?
– Простите меня, ради бога! Мы с вами еще поговорим. Мне надо многое вам сказать…
Оставив Фьору с ее подругой, протянувшей ей платок, смоченный душистой водой, Коммин пошел к Лоренцо, который уже сидел на своем месте. Снова заиграли трубы.
– Полагаю, что ты не упадешь в обморок, – сказала Кьяра с беспокойством. – Ведь на тебя все смотрят!
– Пусть смотрят! Не всякий же раз им представится случай увидеть счастливую женщину. Безмерно счастливую!
– Но до сих пор ты, кажется, не была несчастна? – спросила подруга с легким упреком.
– А может быть, и была! Да, мне было хорошо, я испытала радость, я удовлетворила свою гордость. Но то, что я испытываю сейчас, это совсем не то! Как бы тебе это объяснить? Такое впечатление, что в одно мгновение во мне все перевернулось…
Кьяра не отвечала. Взглядом она искала Лоренцо, и, когда их глаза встретились, она прочла в них неизъяснимую тоску. Что касается Фьоры, она никого больше не замечала, ее мысли были далеко отсюда, в сотнях лье от Флоренции, которую она любила и в которой еще несколько минут назад решила остаться навсегда. В мыслях она уже спешила навстречу человеку, которому навеки отдала свое сердце.
В этот вечер она не появилась на балу Медичи. После скачек Фьора отправилась во Фьезоле в сопровождении двух слуг Альбицци.
– Скажи мессиру де Коммину, что я жду его, – доверительно сказала она своей подруге.
– Но вы могли бы поговорить сегодня вечером на балу.
– Нет, только не на балу, – покачала головой Фьора – Мне нужно побыть одной, Кьяра. И я хочу вернуться домой.
– Что-то подсказывает мне, что ты уже вернулась…
Глава 3
Никогда не надо говорить «прощай»
– Где он?
Филипп де Коммин сидел в кресле, положив руки на его подлокотники. Фьора устроилась за столом напротив него.
– Я ничего толком не знаю, – вздохнул он. Де Коммин смотрел на Фьору своими чистыми голубыми глазами, как бы прося извинения, но Фьора была не настолько простодушна, чтобы не понять, что за ними скрывалась дипломатическая хитрость.
– Но здесь что-то не то, – сухо сказала она. – Как это вы, который в курсе всех дел, не знаете этого?
– Не приписывайте мне ни ловкости, ни какой-то особенной осведомленности. Надеюсь, вы не забыли, что я был сослан на много месяцев. Поэтому единственное, что я могу вам сказать, так это только то, что мне велел передать наш король: ваш муж был помилован в тот момент, когда его вот-вот должны были казнить.
Деметриос, присутствующий при разговоре Фьоры и де Коммина, подошел к серванту и, наполнив бокалы мальвазией, протянул один из них гостю.
– Попробуйте, – предложил он с улыбкой.
– Вы хотите сказать, – продолжала Фьора, – что, сойдя с эшафота, он просто растворился в толпе? Это так не похоже на короля Людовика.
– Нет, конечно. Сначала его препроводили в дижонскую тюрьму, а оттуда куда-то в другое место. Только не спрашивайте куда, ибо мне это действительно неизвестно. Наш господин считает нужным сам сказать вам об этом при вашей встрече, так как он, разумеется, ждет вас.
Радостная улыбка осветила лицо молодой женщины.
Значит, больше не надо было сомневаться, нужно ли ехать во Францию. Его величество решил призвать ее к себе, а это означало, что она вновь может обрести свое счастье.
– Как это чудесно, что мы поедем вместе! В беседах с вами время в дороге летит незаметно!
Дуглас Мортимер, который в этот момент опустошал корзину с медовыми коврижками с миндалем, запивая их виноградным вином, рассмеялся:
– Придется вам, донна Фьора, довольствоваться моим обществом. Это мне приказано сопровождать вас, для чего я здесь и нахожусь. А мессир де Коммин поедет дальше в Рим.
– В Рим! Боже, а что же вы там будете делать? – спросила Фьора. Потом добавила, извиняясь: – Простите мне, пожалуйста, бестактное любопытство.
– Ну что вы, что вы! Все объясняется очень просто. Я очень рад, что нашел вас здесь, и теперь спокоен за вашу судьбу. Ведь у меня был приказ найти вас в Риме и отправить первым же пароходом во Францию, чего бы это мне ни стоило. Для этого мне пришлось прихватить с собой такое многочисленное войско.
– Не хотите ли вы сказать, – вставил Деметриос, – что собирались заставить папу выдать Фьору?
– Именно так. Королю не нравится, когда его посланники исчезают бесследно или становятся жертвами нерадушного приема. Ну а пока можно сказать, что все хорошо, что хорошо кончается. Хотя с его святейшеством еще не все окончено.
– Королю Франции угодно быть посредником в улаживании конфликта между Римом и Флоренцией? – не удержался от вопроса Деметриос, который все больше входил во вкус политических игр с тех пор, как ему пришлось пожить около Людовика XI.
– Ни в коем случае. Моя миссия в Италию имеет двойную задачу: заверить Флоренцию в том, что Франция будет оказывать ей помощь и поддержку, а что касается папы римского, то я должен дать ему понять, что король гневается на него. У меня с собой есть для него письмо, которое, может быть, образумит папу.
Это письмо содержит предложение короля созвать в ближайший месяц в Орлеане представителей церкви для восстановления Прагматической Санкции, установленной в свое время в Бургесе еще при царствовании Карла XII. Он требует собрать генеральный церковный совет и будет просить у него низложения Сикста IV. А в конце письма король пожелал папе, чтобы тот, ослепленный ненавистью к Флоренции, немного прозрел, ибо настоящая опасность грозит со стороны Турции.
Деметриос аж присвистнул:
– Надеюсь, вы выйдете живым и невредимым из всей этой истории?
– Это меня как раз не волнует. Даже если со мной что-нибудь случится, нашему повелителю все равно удастся восстановить это старое право наследования Королевства Неаполя, и он пошлет для этого армию в Арагон. А армия эта будет все равно проходить через Рим.
– Для суверена, который якобы не хочет войны, – вставила Фьора, – он торопится проглотить всех разом.
– Но это всего лишь пустая угроза, донна Фьора. Король слишком разумен, чтобы идти на опасные авантюры. А Италия ему интересна только как союзник Флоренции и Венеции. В данный же момент главное для него – знать, сплотятся ли вокруг монсеньора Лоренцо сеньория с духовенством против происков Сикста.
– Флорентийцы не такие трусы! – воскликнула Фьора, гордая за свой народ, который она горячо любила. – Отлучение Лоренцо и настоятелей усиливает их возмущение папой. А что до войны, так люди прекрасно понимают, что она неизбежна. И не надо обольщаться тем, что мы только и умеем беспечно веселиться во время праздников.
– Война? Согласен, но интердикт?
– Надеюсь, папа не дойдет до этого? – спросил Деметриос.
– Наши осведомители в Риме передали нам как раз обратное: папа об этом серьезно подумывает. И такой человек считает себя набожным! А ведь он готов на все, чтобы только поставить Флоренцию на колени, погубить Медичи и завладеть богатством и властью. Как вы думаете, что должен делать город в такой ситуации? Сдаться?
– Ну уж нет! – воскликнул Деметриос. – Люди, воспринявшие греческую культуру и философию, уже никогда больше не вернутся к прежним варварским временам. И я даже готов предсказать вам, что произойдет, если духовенство будут принуждать исполнять то, что приказал папа: оно просто скинет его, как ненужную вещь. Во всяком случае, я был бы сильно удивлен, если архиепископ подчинился бы ему.
– До чего же приятно разговаривать с вами, Деметриос, – сказал Коммин, улыбнувшись. – Вы необычайно проницательны. Но хватит политики! После такой трапезы это даже просто неприлично!
– Тогда о чем же еще вы хотели бы поговорить? – спросила Фьора с улыбкой. – Ведь политика поглощает три четверти вашей жизни.
– Тогда поговорим о вашем будущем. Я, кажется, говорил вам, что в вашем доме, в котором вас ждут с нетерпением, все осталось по-прежнему. Полагаю, что и вы сами хотите туда вернуться как можно скорее.
– Еще как хочу! – воскликнула Фьора. – Я так скучала все эти месяцы разлуки по моим домочадцам. А мой сын даже не знает меня, ведь меня похитили сразу же после его рождения. Вдруг я не понравлюсь ему?
– Выходит, у парня плохой вкус, если он не признает такую мать, как вы, донна Фьора, – вздохнул Мортимер, вставая из-за стола после сытной еды и прохаживаясь по огромному прохладному залу. – Но мне лично кажется, что вы зря беспокоитесь, ведь сам король обожает вашего мальчика. Уж как он радуется, когда видит его. А как возвращается с охоты, так всякий раз заглянет в ваш замок, чтобы только взглянуть на дитя.
– Это правда? Он приходит навестить моего Филиппа?
– Ну да! Вы же знаете, как он заботится о наследнике престола, слабом и хрупком ребенке! А этот малыш без отца и матери очень трогает его. Он ему как родной дедушка.
– Кто бы подумал, что он такой заботливый и нежный! – прошептала в волнении Фьора. – Я не считаю себя достойной его доброты, но буду счастлива встретиться также и с ним.
– Отлично! Так когда же мы отправимся в путь? – спросил шотландец.
Они решили отправиться в путь на следующей неделе, чтобы Фьора успела как следует собраться, к тому же ей не хотелось обижать Лоренцо поспешным отъездом. Итак, Фьора и Коммин должны будут покинуть Флоренцию в один и тот же день, но в разных направлениях: один поедет сначала в Рим, а потом снова вернется во Флоренцию, так как король считал, что его посланник должен быть рядом с Медичи в эти тяжелые времена; другая направлялась во Францию, не зная, вернется ли она когда-нибудь во Флоренцию, так как теперь это зависело только от решения Филиппа.
Когда гости уехали в город, Фьора, взяв под руку Деметриоса, увела его в сад. Стояло лето, вдоль дорожек сада, посыпанных гравием, распускались розы, а лавровые деревья уже покрылись букетиками цветов. При виде этой красоты у Фьоры сжалось сердце: неужели ей придется покинуть и этот дом, и этот сад? Деметриос, наблюдающий за ней, заметил, как слеза задрожала на ее ресницах. Он крепче сжал ее руку:
– Тебе жаль уезжать отсюда?
– Ты знаешь, да… И все-таки ты не можешь себе представить, как я хочу поскорее увидеть Филиппа. Мы могли бы снова стать счастливыми. Порой мне кажется, что я сама себя плохо понимаю. Как будто во мне живут две женщины.
– Не «как будто», а так оно и есть. Одна женщина связана с Флоренцией глубокими корнями, воспоминаниями счастливого детства и юности, другая страстно любит своего мужа. Ты же страдаешь при мысли о том, что должна покинуть свой любимый город, не зная, что ждет тебя впереди. Скажешь, я не прав?
– Ты всегда прав. Ведь мы с Филиппом так мало пробыли вместе, а успели причинить друг другу столько боли.
– Не хочешь ли ты сказать, что, если бы не твой сын, ты бы не вернулась?
– О нет, ни на один миг! Какие бы испытания ни ждали меня впереди, моя жизнь – это Филипп, и я никогда не откажусь от него.
Садовая дорожка незаметно привела их к гроту. Деметриос указал на него легким кивком:
– Ну а как же этот?..
– Он забудет меня. И очень скоро. Ведь ему предстоит защищать свой город, да и флорентиек, мечтающих о нем, не так уж и мало. Взять хотя бы Бартоломею дель Нази, а уж о других я и не говорю.
– Возможно, ты и права. А ты сама-то сможешь его забыть?
– Никогда… Хотя нет, ведь я его уже начинаю забывать.
– Довольно интересный ответ, – усмехнулся Деметриос. – Я бы сказал, трудный для понимания. Даже для мужчины, который считал себя знатоком женщин!
– Безусловно, это трудно объяснить. Лоренцо исцелил мои душевные раны, которые казались мне неизлечимыми. Это он вернул мне вкус к жизни, окружил теплом, дал столько радости. Но ведь и я со своей стороны сделала все возможное, чтобы залечить его рану, нанесенную ему смертью его любимого брата.
– А если ему вздумается оставить тебя навсегда при себе и вопреки всему?
– Ты хочешь сказать, что он оставит меня насильно? – изумилась Фьора.
– Хотя бы!
– Нет, он не таков. Знаешь, он мне сказал однажды, что надо успеть быть счастливым, потому что никто не знает, что нас ожидает завтра. Я уверена, что он понял, что это «завтра» для него уже наступило.
Они помолчали, любуясь красотой оливковой рощи, которая открылась их взору, едва они зашли за ограду сада. Серебристые ветки деревьев уже сгибались под тяжестью плодов. Грек остановился возле одного дерева с узловатым стволом, сорвал маленькую веточку с зеленым плодом и протянул ее молодой женщине:
– Храни ее в память обо мне.
– Как, разве ты отпустишь меня одну? – с грустью спросила она. – А я думала, что вы с Эстебаном вернетесь во Францию.
– Нет, Фьора. Довольно мне скитаться по свету, я слишком стар. А если ты позволишь мне остаться в этом доме с моим верным Эстебаном, то мне лучшего в жизни и не надо. Да и не думаю, что Леонарда зарезала бы теленка по поводу моего приезда.
– Она так обрадуется моему приезду, что и тебя встретит с распростертыми объятиями. Ведь в душе она очень любит тебя.
– Фьора, отвыкай от привычки приписывать людям чувства, которые ты испытываешь ко мне. Леонарда никогда не любила меня и даже немного побаивалась. Возможно, не без оснований, но дело не в ней. Просто я хочу остаться здесь, потому что эта прекрасная страна напоминает мне мою родину. Я здесь обрел мир и покой.
Фьора нежно погладила веточку и произнесла с улыбкой:
– Ты подарил мне ее как символ мира?
– Да! И это намного серьезнее, чем тебе может показаться. А теперь я попрошу тебя выполнить одну мою просьбу. Обещай, что ты выполнишь ее.
– Если ты настаиваешь.
– Да, я настаиваю. Во-первых, не говори Лоренцо того, о чем ты сейчас со мной поделилась. Ведь он любит тебя намного сильнее, чем тебе кажется, и его гордость не допустит, чтобы ты считала его просто любовником.
– Но я никогда ничего подобного не говорила! – воскликнула Фьора.
– Может быть, но в каком-то смысле получается именно так. Обещай мне и еще одну вещь. Никогда не говори Филиппу Селонже, что ты была любовницей Лоренцо Медичи. Предупреждаю тебя об этом, так как хочу сохранить не только твое спокойствие, но и жизнь. Ведь Филипп в порыве гнева способен на все.
– Однако не он ли простил мне связь с Кампобассо?
– Я не верю тому, что он простил тебе это. Знай, что придет время, и он еще припомнит тебе это. Умоляю, не делай ему никаких признаний, которые вы, женщины, имеете слабость делать на подушке! Я хорошо знаю твоего мужа, он безумно любит тебя и готов забыть увлечения, которые были во время войны, но он никогда не простит матери своего сына, что она утешалась в объятиях Лоренцо Великолепного. Даже если она в этот момент считала себя вдовой. Итак, не забудь выполнить эти два обещания, – серьезно сказал грек.
– Да! Я не забуду. Ты намного благоразумнее меня.
– И еще. У меня есть к тебе вопрос деликатного свойства.
– Я слушаю.
– Ты уверена, что не беременна?
Лицо Фьоры залилось краской. Ни разу в разгар страсти ей в голову не приходила мысль об этом.
– Не… думаю. Нет.
– Ну вот видишь, ты не уверена! Слушай меня внимательно. Сейчас я дам тебе одну микстуру. При малейшем подозрении на беременность ты выпьешь ее всю залпом и запьешь медом. Сначала тебе будет так плохо, что тебе покажется, что ты умираешь. И это мучение продлится два дня. Зато потом ты смело сможешь глядеть в глаза своему мужу.
– А это не будет преступлением?
С высоты своего роста Деметриос внимательно посмотрел на молодую женщину, устремившую на него взгляд своих лучистых серых глаз, в которых застыл беспокойный вопрос. Никогда раньше она не казалась Деметриосу такой прекрасной. Одетая в простое платье из тонкой ткани, расшитое полевыми цветами, с волосами, заплетенными в толстую косу, которая спускалась по груди до самой талии, она была олицетворением самой весны. В руках она держала легкий зонтик от солнца, прикрывавший ее нежное лицо и длинную, точно выточенную из белого мрамора, шею. Безупречны были тонкая талия, округлые бедра, легкая грациозная походка, приводившие Лоренцо в такой восторг. Ее редкая красота стала истинным украшением королевства. Деметриос подумал, что Медичи едва ли сможет в объятиях других женщин, так страстно желающих его, когда-нибудь забыть Фьору. Он вспомнил, как однажды Лоренцо сделал ему признание: