Сил идти больше не было – женщины с малыми детьми, старики, больные да просто изможденные и потерявшие веру люди лишь печально смотрели вслед многотысячной массе беженцев, что по солончаковой пустыне на усталых конях и купленных у киргизов верблюдах побрела на далекий полуостров Мангышлак. Остались на верную смерть, ибо милости от красных никто не ждал, а в дальнейшем пути, после долгих страданий, их ждала неминуемая гибель.
Так лучше остаться и ждать палачей здесь, хоть не мучиться в дороге. Может, кого и помилуют, тех же баб и детишек, которых и так погибло много. И со слезами на глазах смотрели вслед более сильным духом людям, что решились продолжать исход. Тем предстояло еще семь сотен верст пути до форта Александровск, откуда уральские казаки все же надеялись уплыть на белых кораблях в Персию или на Терек, к еще сражающимся войскам генерала Деникина.
Два года почти в полном одиночестве сражались с красными уральские станичники, ожесточенно, до последнего патрона, истребив тысячи красных, убив в Лбищенске главного палача Чапаева, что вместе со штабом своей дивизии полег под казачьими шашками. Хотя, как говорили очевидцы, знаменитый начдив 25-й дивизии утонул в реке, которую попытался переплыть, бросив своих погибающих товарищей. Так это или не так, никто не мог сказать точно, одно слово – концы в воду. И не найдешь истины!
– Вставай, ваше превосходительство, помыть тебя надобно, – глумливый голос за спиной тут же сопроводил толчок прикладом в затылок. – Вставай, неча сиднем сидеть, а то мы уже замаялись!
Старый генерал тяжело поднялся, сумев опереться на стянутые веревками руки. Бросил взгляд в сторону – полковник Донсков, изможденный от болезни, качался рядом на подгибающихся ногах. За ним серели лица других войсковых офицеров, оставшихся на заклание. Хорошо, что остались здесь, не пошли со всеми!
Красные слово сдержали, пусть сейчас свою злобу сорвут на тех, кто с оружием в руках супротив них сражался, зато женщин и детей обратно отправили, вместе с киргизами, должны до кочевий дойти, а там и до станичных пепелищ добраться.
Может, и выживут…
Разъезд Утай, к западу от Тулуна,
адъютант главнокомандующего
армиями Восточного фронта
полковник Вырыпаев
– Удивительно крепкий организм, – доктор Данец покачал головою. – Вы знаете, Василий Осипович, я ведь осмотрел ноги генерала – признаков гангрены уже нет, а ступни даже заживать стали. Если бы не крупозное воспаление легких, то выжил бы, обязательно выздоровел!
Полковник тяжело вздохнул, пристально глядя на строгое, словно уснувшее лицо друга и начальника. Генерала уже положили в гроб, скрестив на груди руки. Не желая принимать смерть, Василий Осипович долго прикладывал к губам Каппеля зеркальце – следов дыхания на нем не было. Биения пульса под своими пальцами он тоже не чувствовал, хотя крепко сжимал холодное запястье, а прижав ухо к груди, не услышал стука сердца. Все было кончено – Владимир Оскарович ушел в другой мир, лучший, положив живот свой за други своя, исполнив данную когда-то присягу царю и Отечеству до конца, до последнего дня жизни.
Гроб с телом перенесли в отдельный вагон, в котором стояли три таких же ящика с умершими солдатами – двумя чехами и румыном. Их собирались похоронить завтра в Тулуне, заплатив местным жителям за рытье могилы самой ходовой валютой в этих местах – хорошим отрезом материи, иголками и катушками ниток. Могли и чем другим отдариться, ведь много всякого добра скрывалось в вагонах интервентов, что ехали с немыслимыми удобствами. На переоборудованную под жилье теплушку приходилось всего трое-четверо солдат, причем спали они не на нарах, а на кроватях, ножки которых крепились к полу, посередине стояла буржуйка для отопления и приготовления пищи. Тут же и помойное ведро под туалет, и наколотые дрова для отопления, а на крыше продукты – мясо, рыба, круги замороженного молока и прочая снедь, о которой русские солдаты могли только мечтать.
– Что же теперь будет? Красные настойчивы! – печальным голосом вопросил доктор, размешивая сахар в кружке горячего чая и позвякивая ложкой по стальной стенке. Они сели ужинать, предстояло коротать долгую ночь на разъезде. Данец ошибся, к Тулуну его эшелон не пошел, пропустив вперед чешский поезд.
Вырыпаев решил подождать до утра, забрать гроб с телом Владимира Оскаровича и присоединиться к штабной или санитарной колонне, что продвигались под прикрытием арьергарда генерал-майора Бангерского с Уфимской группой войск, в одном переходе от авангарда генерала Вержбицкого. И хотя до Тулуна оставалась всего ничего – каких-то 17 верст, четыре часа хода даже пешком, – но идти по темноте было невероятно рискованно, человеческая жизнь в этих местах не стоила и ломаного гроша, особенно русского офицера с золотыми погонами на плечах.
Ночью даже чехи старались не передвигаться по железной дороге, хотя и заключили тайное соглашение с Иркутским военно-революционным комитетом о беспрепятственном пропуске их эшелонов на восток. Они отсыпались днем, а каждую ночь выставляли сильные караулы с тайными секретами. Дело в том, что многочисленные партизанские отряды, расплодившиеся за последние месяцы, когда белая власть фактически исчезла, могли вульгарно наплевать на данные иркутскими большевиками гарантии, которым анархиствующая вольница подчинялась неохотно, наводя ужас своими грабежами на мирных обывателей городов.
В чешских эшелонах добычи гораздо больше, ночь – удобное время для устройства катастроф на неохраняемых перегонах. А главный лозунг большевиков «грабь награбленное» никто не отменял. У местных повстанцев был богатый опыт по части проведения диверсий в прошлом, 1919 году, которые практически полностью парализовали живительную пуповину рельсовой нитки Транссиба, и так еле питавшую отчаянно сражавшиеся на восточном фронте белые армии.
– Чехи уходят вперед, мы стоим, – Данец вздохнул. – Мои соотечественники взорвали мосты – может, это задержит красных на несколько дней? Вы как думаете, господин полковник?
– Может быть, – уклончиво ответил Василий Осипович, не желая расстраивать доброго доктора.
Весь замысел чехов, когда они начали эвакуацию, прояснился лишь сейчас. «Братушки» рассчитывали, что русские будут прикрывать их отход до последнего солдата, медленно пятясь под натиском красных. Ну а если и не выдержат в самом конце, то отступление чехословацкого корпуса прикроют польская дивизия и другие союзные части, которые с этой целью и поставили в арьергарде. Вот только за Красноярском, через который прорвались каппелевцы, а основные силы белых армий капитулировали перед большевиками, все пошло совсем не так.
Первой под Канском попала под раздачу польская дивизия, окруженная красными и без боя поднявшая белый флаг. Гордых ляхов выгнали из теплых вагонов на лютый мороз и пешком отправили обратно к Красноярску, но уже на своих двоих. Расстреливать никого не стали – большевики сейчас связываться с интервентами не желали, понимая, что и так забрались слишком далеко и плодить дерущихся до последнего патрона врагов крайне неразумно. А вот награбленного имущества поляков начисто лишили, вытрясли все, до последнего клочка.
Затем капитулировали сербы – лишь немногие из «братушек» спаслись, пересев на сани и пристроившись к стремительно отступавшим белым частям. Счастливцы вовремя сообразили, что чужое барахло менее ценно, чем собственная жизнь, и вовремя бросились в бега.
Теперь сражаются румыны, последний заслон перед чешскими эшелонами, который те оставят без поддержки, лишь бы самим спастись. Соотечественники доктора пока отбивались, вчера при отходе взорвав мост через Бирюсу. Хотя зачем это было проделано, не только доктор, но и сам полковник не понимал. Движение на восток по Транссибу давно полностью парализовано, и потребуется три-четыре месяца, никак не меньше, чтобы растащить занесенные снегом вагоны и паровозы с замерзшими котлами.
Красные наступают на санях, беря лошадей в крестьянских селениях, хотя их скорость продвижения вперед несколько меньше, чем у отступающих белых, – те реквизируют свежих коней, еще не заморенных долгими переходами по длинным таежным трактам. Румыны, как ни крути, не просто плохие вояки, а трусоваты сверх меры. Вырыпаев видел их в мировой войне, и они оставили о себе дурное впечатление, ухитрившись два раза переметнуться и сменить противоборствующие лагеря, один раз капитулировать. И при этом попасть в лагерь победителей в самый последний момент.
Так что теперь чехам предстоит драться самим, за спинами других они не отсидятся – русские ушли далеко вперед, союзники преданы и разбиты, так что через неделю, а это самое позднее, под Нижнеудинском арьергарду 3-й дивизии придется сразиться с красными в одиночку. И Василий Осипович нисколько не сомневался, что чехи получат жестокий урок…
Глава вторая
27 января 1920 года
Разъезд Утай, к западу от Тулуна,
заместитель главнокомандующего
армиями Восточного фронта
генерал-майор Войцеховский
– Ваше превосходительство, на разъезде с румынским эшелоном наш офицер, что был с генералом Каппелем в авангарде!
– Зови сюда! Стой, в сторону съезжай!
Генерал Войцеховский приподнялся на слежавшемся сене, накрытом ободранным тулупом, – возничий по его приказу прижал к сугробу сани, давая проезд другим розвальням, бредущим следом. Здесь у разъезда, на котором стоял чешский эшелон, было достаточно места, чтобы разъехаться двум повозкам, но дальше тракт снова сужался, стиснутый снеговыми наметами. При таком движении связи между вытянувшимися на переход колоннами просто не было, за исключением случаев, когда кто-нибудь из впереди идущих оставался на дороге «маячком», как и случилось сейчас.
Такое походное передвижение, как и строгое разделение на колонны, идущих по тракту в дневном переходе друг за другом было обусловлено местными условиями. Ночевки у костров сильно изматывают людей, росло число заболевших. Потому немногочисленные деревеньки переселенцев и многолюдные села старожилов следовало более рационально распределять для постоя войск. Этим занимался штаб, выдавая каждому командиру части свой маршрут, которого те должны были строго придерживаться.
Хуже было другое – снующие везде красные агитаторы заполонили все деревни по тракту слухами один нелепее другого. Про отходящие белые войска говорили, что наступают насильники и грабители, уничтожающие все на своем кровавом пути. Свою лепту внесли и чехи, поддержавшие вначале Политцентр, а затем заключившие тайное соглашение с ВРК и также распространяющие подобные бредни. Крестьяне уходили в глухую тайгу целыми селениями, в трущобах и на заимках прятали скот и имущество, массово присоединялись к партизанам и постоянно устраивали засады и нападения на идущие к Иркутску белые войска и обозы.
Колчаковцы уже не отходили, как раньше, а наступали, проламываясь через партизанские заслоны, как разъяренный медведь через сухие кусты, когда только треск кругом стоит. Немногочисленная кавалерия шла на флангах по переселенческим дорогам, а то и тропам, но это было самое серьезное боевое охранение – сбиваемые с главного пути красные заставы, пытающиеся спастись бегством, попадали под отточенные казачьи шашки.
Однако партизаны, как знаменитая лернейская гидра, у которой вместо отрубленной головы завсегда появлялась новая, вставали на пути снова и снова, в тщетных попытках остановить отчаянно прорывающиеся к Байкалу белые войска. Но не найдется сейчас силы, что способна остановить этот натиск измученных, ослабевших, больных, смертельно уставших, но все еще сильных духом отчаявшихся людей…
– Василий Осипович, – Войцеховский сразу же узнал адъютанта главкома – полковник три месяца назад переболел тифом, но даже сейчас выглядел, как говорят, краше в гроб кладут. И только эта поговорка пришла на ум Сергею Николаевичу, словно электрическим разрядом его разум поразила догадка. – Что с Владимиром Оскаровичем?
– Мы вчера положили нашего генерала в лазарет к румынам рано утром, как двинулись в колонне, – их врач попросил не везти его, дать умереть спокойно. Всего через несколько часов, как раз в полдень, Владимир Оскарович скончался, не приходя в сознание.
– Жар от гангрены? – Войцеховский был свидетелем ампутации пальцев у Каппеля, это было первое, что пришло ему на ум.
– Крупозное воспаление легких, – Вырыпаев сглотнул, видно было, что адъютант тяжело переживает потерю любимого начальника. – А ноги, наоборот, заживать стали…
– Как жаль, потеря генерала Каппеля – невосполнимая утрата, – Войцеховский чуть сгорбился, словно тяжелая ноша ответственности за армию стала невыносимой для его плеч. И только сейчас Сергей Николаевич увидел накрытый крышкой ящик у насыпи ниже вагонов, у которых стояли несколько румынских солдат.
– Немедленно погрузить гроб с телом Владимира Оскаровича на сани – ночевка в Тулуне, там генерала отпоют в церкви, – распорядился генерал и добавил жестким, скрипучим голосом: – Хоронить не будем, генерал Каппель пойдет с нами в поход до Забайкалья!
Сергей Николаевич скривил губы, он хорошо понимал символичность этого шага и оставлять главкома на поругание красным не хотел. Все знали, как те поступили два года назад с могилой и телом погибшего при штурме Екатеринодара генерала Корнилова, и такой участи любимому полководцу никто не пожелал бы. И повернулся к поднявшемуся из саней начальнику штаба генерал-майору Шепихину.
– Оповестите войска о смерти генерала Каппеля! И подготовьте приказ номер один – я принимаю командование над армиями!
Чита,
главнокомандующий войсками
Российской Восточной окраины
генерал-лейтенант Семенов
– Все кончено! Катастрофа…
Последнее слово упало с губ, словно кровавый плевок, сгустком несбывшихся планов и мечтаний. Рвущуюся из души боль нельзя было удержать, и невысокий крепыш, еще не достигший тридцатилетнего рубежа, обреченно взмахнул рукою, что всегда цепко держала поводья коня и рукоять шашки. В предрассветных сумерках блеснули расшитые золотой канителью погоны с «холмиком» из трех маленьких звездочек.
– В одиночку не удержаться!
Сейчас Григорию Михайловичу незачем было лгать – самого себя обманывать дорого выйдет. Вот уже полтора года он был «забайкальским властелином», как писали либеральные приморские и омские газеты, «демократам» атаман с замашками диктатора стоял поперек души. Вот только как бы его ни полоскали в своих статейках продажные писаки, сделать ничего не могли – за спиной у него сверкали острой сталью японские штыки. Даже омский правитель вынужден был признать несомненную власть Семенова, конфликт дорого обошелся Колчаку, когда «владыка Даурии» перекрыл железнодорожные пути.
И вот сейчас все стремительно рухнуло в бездонную пропасть – еще в октябре белые сражались на Тоболе, а потом стремительно стали откатываться на восток. Хуже того – по статьям иностранной прессы, что приводила победные реляции красных и перепечатки из сообщений московского радио, выходило, что восточного фронта уже нет.
В оставленном без боя Омске 5-я красная армия захватила колоссальные запасы военного снаряжения и боеприпасов, а под Красноярском капитулировали обескровленные и истерзанные тифом колчаковские армии. И чем дольше атаман думал, тем больше склонялся к тому, что большевики на этот раз не очень сильно лгут. Возможно, преувеличивают, и намного, но уже не лгут, как всегда.
– Это катастрофа, – тихо пробормотал Григорий Михайлович и задумчиво потер кончик мясистого носа. Белое движение потерпело полный крах – войска Деникина откатились к Ростову, Юденич отошел в Эстонию, генерал Миллер еще держится в Архангельске, но насчет его участи можно было не обольщаться. Верховный правитель адмирал Колчак в иркутской тюрьме, и большевистский суд вынесет ему смертный приговор, тут к бабке не ходи. И что делать прикажете в нынешней ситуации?! Ни на кого нельзя положиться, продадут и предадут!
Атаман глухо выругался, заворчал, как медведь в берлоге, испытывая жгучее желание выпить стакан водки. Ситуация аховая – в Забайкалье он пока еще держится, но это ненадолго. Силы ограничены, снаряжения и боеприпасов практически нет, люди дезертируют пачками, несмотря на принятые драконовские меры. Партизаны плодятся, как черви в навозной куче, как злая мошкара после дождя, кусачие. Он с трудом удерживает железную дорогу от Верхнеудинска до Читы и Сретенска да ветку до Манчжурии. А если красные полчища повалят из-за Байкала?