И вы удивляетесь, почему я хотела отправиться домой?
– Они близнецы, несмотря на то, что не похожи друг на друга. Это почти как если бы у одного были все хорошие черты, и у другого плохие.
Я усмехнулась, после быстрой проверки удостоверившись, что никого не было рядом (вы не можете быть слишком осторожны с тем, что имеет отношение к Абсент).
– И потом есть Сорен. Он тоже друг.
– Да, есть Сорен, – сказала она садясь и расправляя свою отделанную тесьмой ретро рубашку в стиле семидесятых от Стиви Ника. Я могла бы сказать, что она пыталась казаться всезнающей, способ к которому обращаются взрослые всякий раз, когда вы рассказываете о парне своего возраста. Дело в том, что Имоджен выглядела так, словно она только на несколько лет старше меня, приблизительно лет двадцати, так что иногда я забывала, что жизнь такая долгая, как ее, сделала ее более взрослой, чем любой взрослый, которого я знала. – Он очень милый мальчик.
– С ним все в порядке, – сказала я, реально бесстрастно. Я не нуждалась в том, чтобы Имоджен говорила всем, что я втюрилась в Сорена. Я не втюрилась, на случай если вам интересно. Сорену было пятнадцать (на год моложе меня), у него были рыжеватые волосы и усеянное веснушками лицо, и он был на три дюйма ниже и вероятно на пять фунтов легче. Однако он был единственным человеком на ярмарке, кто оказался близок мне по возрасту, так что мы зависали вместе.
– Думаю, возможно… – Имоджен глянула вверх и лучезарно улыбнулась трем молодым женщинам, которые приблизились к ее столу. Они спросили ее что-то на венгерском, и после, наградив меня извиняющимся взглядом, она ответила и махнула им на стулья с другой стороны стола. Клиенты. Мне было немного одиноко и я любила постоять и поболтать с Имоджен, но первое, что я выучила, когда мама притащила меня сюда месяц назад, что выгодные клиенты на первом месте. Я подарила Имоджен легкий кивок и отправилась прочь, поискать где был Сорен.
Готская ярмарка обычно размещалась в основную подковообразную форму, с большим шатром у основания «подковы», и двумя длинными крыльями, состоящими из личных палаток, со всевозможными «талантами» вдоль одной стороны и торговыми палатками вдоль другой.
Палатки не были кемпинговыми; они были сделаны из толстой парусины, расписанной в дикие цвета и еще более дикого дизайна, все они были спереди открыты, у некоторых имелись деревянные панели для прочности. Большинство могли быть быстро установлены или собраны, и упакованы в длинные брезентовые чехлы. Сорен большей частью помогал с установочной и демонтажной частью работы, но он так же исполнял случайные поручения, поручения своего отца (Питера), которые тот собирался сделать, но на которые никогда не хватало времени.
Я побрела вниз мимо линии палаток, снующих туда-сюда ранних посетителей ярмарки, прислушиваясь, но не понимая, к речи на других языках вокруг себя. Большие фонари закрепленные вдоль проходов были включены, так как солнце только что село, отбрасывая мрачные тени на небольшие проемы и пустоты на покрытом травой поле, где проводилась ярмарка. Соблазнительные, пряные ароматы шли от палатки продавца еды, смешиваясь со слабым тягучим запахом нагретой солнцем земли под моими босоножками. Я махнула маме, которая советовала кому-то чары. Дэвид, ее кот, сидел на столе, похожий на черный мясной рулет, его передние лапы были подвернуты под грудь, а белые усы дернулись, когда он наблюдал за моей прогулкой. Дэвид на самом деле не любил меня, я же терпела его главным образом потому, что люблю кошек, но так же и потому, что мама сказала, что он очень мудрый.
Кот. Мудрый. Пофиг.
Я нашла Сорена внизу с кучкой парней в одинаковых джинсовых куртках, выгружающих усилители и звуковую аппаратуру с потрепанного старого грузовика. Замещающая группа прибыла.
– Привет, – сказала я.
– Привет, – ответил Сорен. Так мы крутые.
– Как называется группа? – спросила я пока он сражался с усилителем, который был почти такой же высоты как и он. Я подняла одну сторону на свое плечо и помогла ему опустить его с грузовика на тележку.
– Crying Ores [6]. Выглядят замечательно, не так ли?
Мы оба глянули на парней, скучившихся у звукового пульта. Я пожала плечами.
– Они выглядят так же как все остальные группы. – Я скорее бы умерла, чем призналась в том, что готский на самом деле не был моим стилем. Я была девушкой любившей баллады. Мне нравилась Лорина МакКеннитт[7] и Сара МакЛахлан[8], женщины вроде них. А парни, поющие о желании полоснуть кому-нибудь по запястьям и вечно смотреть на капающую из них кровь, оставляли меня равнодушной.
– Я слышал их прошлой ночью. Они хорошие. Тебе понравятся. – Я снова пожала плечами. – Пожалуйста, прихвати это для меня. Отдай Стефану – человеку с одним ухом.
Сорен свалил тяжеленную бухту кабеля в мои руки. Я чуть хрюкнула, когда он это сделал. Чертова штука весила тонну. Я осторожно обошла вокруг усилителей, массы звукового оборудования и разных контейнеров, и шагнула в проход между грузовиком и палаткой. Прямо под колеса мотоцикла.
Глава 2
– Нарнг.
Тьма закружилась в моей голове, но это не была привычная темнота за веками, или даже дважды испытанный мрак анестезии, но по-настоящему черная тьма, что была наполнена мукой… и беспокойством.
Ты ушиблась? Что-нибудь болит?
– Гарк, – сказала я. По крайней мере, подумала, что это была я, ощутив, как мои губы шевельнулись и только, но я не припомню, чтобы когда-нибудь до этого в своей жизни говорила слово «гарк», так, в самом деле, с чего бы я сказала его сейчас, в этой горестной черноте, что говорила прямо в моей голове?
Гарк. Мне не знакомо это слово. Это что-то новенькое?
– Ммрфм. – Ага, это было сказано мной, я признала «ммрфм». Я говорила это каждое утро, когда срабатывал будильник в радиоприемнике. Я сплю крепко. И ненавижу, когда меня будят.
Не похоже, что ты пострадала. Ты не ударилась головой?
Мотоцикл! Меня переехали. Наверно я мертва. Или умираю. Или в бреду.
Ты выскочила прямо передо мной. У меня не было времени объехать тебя. Тебе реально надо научиться смотреть, прежде чем выходить из-за грузовика.
А ты не должен был ехать так чертовски быстро, мысленно ответила я голосу, который словно мягчайший бархат потерся о мой мозг, ни в малейшей степени не удивленная или шокированная и даже не посчитавшая странным, что кто-то мог говорить со мной без слов. Я пробыла с Готской ярмаркой в течение целого месяца. И видела более странные вещи.
Голос улыбнулся. Понимаю, что это звучит глупо, потому что как может голос улыбаться, но этот мог. Я ощутила улыбку в своей голове так же ясно, как и ладони, пробежавшие вниз по моим рукам, явно проверяя, не поранилась ли я.
Ик! Кто-то трогал меня! Моих рук снова коснулись…
Мой мозг, вроде странного слайд-шоу, затопили образы несвязанных моментов жизни. Там был парень в одном из тех длинных, богато расшитых камзолов какие носили мужчины во времена Французской Революции. Этот чувак размахивал руками и от чего-то выглядел реально самодовольным, но как только я собралась его получше рассмотреть, он истаял в грязь и дождь, и кровь, растекающуюся от мертвого парня в одежде времен Первой Мировой войны. Он растянулся в окопе, его глаза были невидяще открыты, а капли дождя сбегали по его щекам в волосы. Стояла ночь, и воздух был пропитан запахом серы и мочи и чего-то другого, что я не могла идентифицировать. Это тоже растворилось (слава Богине), на сей раз в леди в огромном, и я имею в виду громадном, с ярд высотой, напудренном белом парике и офигительно широком в бедрах платье с почти вываливающимися из него сиськами. Она поднимала подол своей юбки, демонстративно, крайне медленно обнажая ногу, как если бы делала это специально (а то нет), что-то говоря на французском об удовольствии.
Я отдернула руку от мужчины, касавшегося ее, одновременно открыла глаза. Вампир. Моравец. Носферату. Темный. Назовите его как угодно; этот мужчина был кровососом.
Мы встретились глазами, и я захлебнулась вздохом.
Он был к тому же самым симпатичным парнем, которого я видела за всю свою жизнь. Как говорится «открой-рот-и-позволь-течь-слюне» симпатичный. Одним словом очаровашка. Супер очаровашка. Самый горячий из всех очаровашек. Он был не просто приятным, а упасть-не-встать великолепным. У него были темно-каштановые волосы, стянутые сзади в конский хвост, черные глаза с ресницами такими длинными, что казалось, будто он пользовался тушью, модное количество мужественной щетины, и он был молод, или, по крайней мере, выглядел молодым, где-то на девятнадцать. Самое большее двадцать. Сережки в обоих ушах. Черная кожаная куртка. Черная футболка. На груди – серебряная цепочка с витиеватым кельтским крестом. О да, это был офигительный парень и он склонился надо мной, и таково уж мое везение, он оказался нежитью.
– В некоторые дни я просто не могу выиграть, – сказала я, выталкивая себя в сидячее положение.
– В некоторые дни я даже не пытаюсь, – ответил он, его голос был таким же, как тот, что касался моего разума. Он был чуть нездешним, не немецким, как у Сорена и Питера, но каким-то еще, возможно славянским? Я пробыла в Восточной Европе не слишком долго, чтобы достаточно хорошо различать акценты, а так как все на ярмарке говорили по-английски, мне реально не зачем было себя перетруждать. – Ты не ранена.
– Это был вопрос или комментарий? – спросила я, поднявшись, проигнорировав протянутую им руку, отряхнула джинсы и проверила ноги на предмет всевозможных переломов, ран и тому подобных увечий.
– Все вместе. – Он встал и смахнул грязь и траву с моей спины.
– О, я счастливица, меня переехал юморист, – проворчала я. – Эй! Держи руки при себе, парниша!
Его рука, которой он отряхивал траву с моих ног, приостановилась. Его брови поползли вверх.
– Мои извинения.
Я одернула футболку и наградила его взглядом, дававшим понять, что может он и вамп, но я-то выше его. А потом меня сразило наповал, когда я взглянула вверх, чтобы свирепо посмотреть на него. Вверх. Как в… верх.
– Ты выше меня.
– Рад видеть, что у тебя нет сотрясения мозга. Как тебя зовут?
– Фран. Мм… Франческа. Родители моего папы – итальянцы. Меня назвали в честь моей бабушки. Она в Италии. – Боже, могла ли я сказать большую тупость? Бормотала, я положительно бормотала как идиотка, мужчине, перед которым в какой-то момент его жизни огромноволосая французская малышка-революционерка обнажала ноги. О, блестяще, Фран. Заставь его думать, что ты бредящая лунатичка.
– Очень милое имя. Мне нравится. – Он улыбнулся, когда сказал последнюю фразу, демонстрируя белоснежные зубы. Не острые. И без клыков. Я хотела спросить, что произошло с его клыками, но Сорен и кто-то из парней из группы заметили, что мы стоим среди разбросанного кабеля у опрокинутого мотоцикла.
– Фран, ты в порядке? – спросил Сорен, спрыгивая с грузовика, и хромая ко мне. Одна нога у него была короче другой, и он реально обижался на упоминания о своей хромоте, так что мы вообще не говорили о ней.
Вамп мельком глянул на Сорена, потом обратно на меня.
– Приятель?
Я фыркнула, в тоже время, желая не делать этого. Я имею в виду, разве не стремно фыркать перед вампом?
– Нет! Он же моложе меня.
– Что-то не так, Фран? – сказал Сорен, хромая действительно быстро, награждая темноволосого парня таким взглядом, словно тот пытался забрать у него любимую игрушку. Честно говоря, меня вроде как задел прищуренный, подозрительный взгляд, которым наградил парня Сорен.
– Все о'кей, меня просто переехали. Думаю, кабель не поврежден.
– Переехали? – Двое парней из группы заспешили мимо Сорена и похватали кабель, проверяя последствия.
– Шутка, Сорен. Я не поранилась. Это брат Имоджен.
Темноволосый вамп подарил мне любопытный взгляд, прежде чем протянуть руку Сорену. Он не отрицал этого, так что я сделала вывод, что мое предположение было верным. Хотя, это не было сюрпризом. Я имею в виду, сколько подлинных Темных должно бродить вокруг ярмарки в тот самый вечер, когда Имоджен ожидает своего брата?
– Бенедикт Черный.
– Черни? – спросила я.
– Это пишется Ч-Е-Р-Н-Ы-Й. Я чех.
– О. Верно, Имоджен сказала, что она из Чехии. А почему ее фамилия Словик?
– Женщины в моей семье берут фамилию своей матери, – без запинки сказал Бенедикт, ставя свой мотоцикл вертикально.
Он говорил о Моравцах. Я задавалась вопросом, знал ли кто-то еще, кем он на самом деле был. Имоджен сказала, что только Абсент знала о ней – я обнаружила это случайно, однажды ночью, когда мы обе добрались до нескольких доз ягодного коблера[9] и моя рука коснулась ее.
– Я Сорен Заубер. Моему отцу и тете принадлежит Готская ярмарка.
Сорен запыхался, его обычно добрые голубые глаза стали абсолютно жесткими, когда он взирал на Бенедикта. Я никогда его таким не видела; обычно он весь был улыбчивым и дружелюбным, вроде громадного блондинистого щенка, который так и рвется следовать по пятам.
– Рад знакомству, – любезно сказал Бенедикт. Он повернулся ко мне и протянул руку.
Я убрала свои руки за спину.
– Сожалею, но у меня эта штука насчет касания людей. Это… мм… проблема с кожей. – Проблема с кожей. Проблема с кожей! Замечательно, теперь он подумает, что у меня проказа или нечто подобное.
Его левая бровь дернулась на мгновение, прежде чем осесть. Он оглянулся на Сорена.
– Я могу где-нибудь припарковать…? Да, вижу. Спасибо.
Его черные глаза метнулись ко мне. Я втянула щеки и попыталась выглядеть не как изъеденная проказой бормочущая идиотка, бросающаяся под мотоциклы.
– Я еще увижусь с вами обоими.
– Вау, – сказала я, когда он покатил свой мотоцикл туда, где рядом с автобусом Питера и Сорена был припаркован фургон для лошадей. – Он, вроде супер круть, или чего?
– Супер круть? – Сорен посмотрел вслед Бенедикту. У парня была реально приятная походка. Я имею в виду, пр-и-и-и-я-ят-на-а-ая. По ходу дела, его плотно облегающие черные джинсы не оскорбят ни чей взор. – Полагаю, что так.
Я обняла себя за ребра, рассеянно удивляясь, что они не повреждены, несмотря на то, что я плюхнулась наземь. У меня ничего не пострадало. Если по-честному, я чувствовала своего рода… перезвон.
– Ты должна держаться от него подальше, – сказал Сорен. Я выудила из кармана и натянула латексные перчатки, а сверху черные кружевные, извлеченные из задних карманов. Я купила их у одного из торговцев, потому что они смотрелись как готские. Никто не посмотрит дважды на того, кто носит черные кружевные перчатки, но опыт научил меня, что если вы ходите вокруг с надетыми латексными медицинскими перчатками, люди начинают бросать на вас странные взгляды. Сорен молча наблюдал, как я надевала перчатки. Я сказала ему, что у меня сверхчувствительная кожа (не жутко далеко от правды) в первый день нашей встречи, и он с тех пор никогда не сказал ничего о моих перчатках. Думаю, что с его хромотой он полагал не кошерным комментировать мои перчатки.
– Почему? Он показался мне нормальным.
– Он мне не нравится. Ты должна держаться от него подальше. Он может оказаться… опасным.
Я ухмыльнулась и по-дружески, как приятеля, хлопнула его по плечу.
– Ага, конечно. Я про все знаю: ты ревнуешь!
Он пораженно вылупился на меня.
– Что?
– К его мотоциклу. Ты ревнуешь, потому что он приехал на большущем ревущем Харлее или чем-то в этом роде, а твой папаша не позволит тебе сесть даже на паршивый мотороллер, пока тебе не исполнится шестнадцать.
Он просто пялился на меня с секунду, потом вернулся к грузовику.
– Ты собираешься помогать мне разгружать или нет?
– Конечно. – Я улыбнулась про себя. Парни ненавидят, когда вы цепляете их на крючок так быстро. Весь следующий час я помогала группе устраиваться за большим черным занавесом, скрывавшим заднюю часть сцены от передней, где проводились магические представления. Готская ярмарка имела два основных варианта клиентов – обычных людей, которые радовались одному виду передвижной ярмарки, приехавшей в город (а мы посещали некоторые реально маленькие городки) – людей, желавших, чтобы им прочитали по ладони судьбу и предсказали благосостояние, и прикупить какие-нибудь кристаллы, изображение ауры и всякие броские безделушки – и вездесущих рокеров, в какой бы стране мы ни оказались, чтобы послушать группы.