Звон струн сгустился и потемнел: теперь в нем слышалось завывание бури, свист ветра, и каждый ощущал в душном покое дуновение соленого, холодного морского ветра. Становилось жутко, будто неукротимая стихия вставала во весь рост, знаменуя свое вечное торжество над слабым смертным.
Вслед за ключником пробравшись в хозяйский покой, селяне встали за спинами. Отсюда было видно лишь мерцание свечей, верхний конец стола заслоняли спины челяди. Но весь покой заполнял голос, шедший, казалось, с неба и одновременно – из глубины души каждого слушающего.
Не только селяне – все слушали, затаив дыхание: и сам багаин Самодар – немолодой грузноватый человек, толстощекий и толстоносый, с вислыми полуседыми усами, – и его приближенные, и дружина Бояна за длинными столами. Здесь, вдали от Великого Преслава и греческого двора царицы Ирины, все носили болгарское платье: полураспашные кафтаны с пуговками до пояса и полукруглым меховым воротником, с поперечными полосами золотной тесьмы на груди. Все брили бороды, оставляя длинные усы, а самые знатные выбривали и голову по бокам, в височных частях, волосы с затылка заплетая в косу.
Поющий голос умолк, но никто не решился заговорить: в переполненном покое висела плотная, напряженная тишина, полная дыхания сотен людей, не смеющих пошевелиться. В этой плотности ощущалось присутствие высших сил, призванных сюда голосом певца и сошедших по нему, как по волшебной лестнице, в сердце каждого. И никто не решался своим голосом, движением, дыханием потревожить эти силы. У всех на глазах вновь свершилось это чудо – торжество Христовой веры, Божьего слова, способного повелевать и стихиями, и их духами, ибо лишь Бог создал мироздание и правит им единовластно.
– Вот такую песнь, отец Тодор, я сложил во славу Господа нашего Иисуса и святого апостола Андрея, – певец, давно привыкший к воздействию своего голоса, сам первый нарушил тишину и отложил гусли. – Чтобы славить их, я и езжу на Белый остров каждую весну, как утихнут зимние бури.
– Уж не кощунство ли сие? – недоверчиво покачал головой отец Тодор.
Это был новый священник, которого сам же знатный гость и привез сюда – служить в церкви Апостола Андрея, после того как год назад прежний настоятель, отец Христо, умер зимой от жестоких морских ветров. Отец Тодор, средних лет человек, был неглуп и весьма учен. Его далматика, хоть и простой некрашеной шерсти, но тонкой, явно греческой работы, источала сладкий дух сирийских благовоний; рыжеватая шелковистая бородка была тщательно расчесана, красивые белые руки, бойкие глаза и яркие полные губы намекали на пристрастия отнюдь не духовного свойства. Как священник, он был даже слишком хорош для Ликостомы, но в Великом Преславе у него вышла какая-то неприятность, и епископ был рад наконец удовлетворить просьбу багаина Самодара о присылке нового попина.
– Разве нет? – улыбнулся Боян. – Ведь сказал царь Давид: и подойду я к жертвеннику Божию, к Богу, веселящему юность мою, и на гуслях буду славить Тебя, Боже мой! Гусляром был один из самых первых на земле людей – Иувал, об этом сказано в Библии, и он был отцом всех играющих на гуслях и свирели.
– Но в житии святого Андрея нет ничего подобного!
– Когда апостолы по жребию делили страны, куда каждому идти возвещать людям Благую Весть, Андрею достался Понт Эвксинский, то есть наше море Греческое, ведь верно?
– Но Епифаний Монах писал, что Андрей совершил три апостольских путешествия, однако все они… Постой… – отец Тодор задумался, – вместе с Петром обошел Андрей Антиохию, с Иоанном – Эфес, Фригию и Никею, Никомедию… и другие земли, был он в Эдессе, Алании, Зихии… Но все это – южный и восточный берег Понта.
– Я слышал, магистр Симеон, ученый муж и собиратель деяний святых, полагает, что Андрей был и на Дунае тоже, – возразил Боян. – Ведь Скифией называют также Малую Скифию, а это здесь, в устье Дуная. Я слышал об этом от моей невестки, царицы Ирины.
– Ну, если преподобный Симеон… – с сомнением промолвил отец Тодор.
– К тому же Епифаний собирал предания об Андрее в тех местах, где ты сказал, – на востоке. В его времена здесь, на Дунае, жили еще идолопоклонники – наши предки-болгары почитали богов неба и земли, славяне тоже, хоть и иных.
– И каким же чудом они сохранили предания об Андрее?
– Как ты сказал – чудом. Но эти предания подтверждаются и другими. Рассказывают, что раз некий муж, по имени Филопатр, плыл к Андрею, чтобы узнать от него о Христовой вере, но разразилась буря, и его смыло с корабля. А когда тело его выбросило на берег, апостол воскресил его своей молитвой. Филопатр же сказал, что с ним было еще тридцать девять человек – слуг и прочих спутников, и все они тоже погибли в волнах. Апостол помолился, и все тридцать девять тел волны вынесли на берег, а Бог оживил их по молитве Андрея. А бурю ту, говорят, вызвал дьявол. И если Андрей мог укротить морские волны, вырвать у них добычу и оживить утонувших в Патрах, почему не мог здесь?
– Но никогда я не слышал, чтобы святой Андрей вступал с морским дьяволом в такое прямое противоборство, как ты поешь. Ни Епифаний, ни Симеон об этом не писали.
– Здешние поселяне издавна рассказывали это предание, я лишь положил его на струны.
– Так неужели ты веришь, что морской дьявол и впрямь обитал в этих местах?
– Я верю? – Боян усмехнулся. – Мне незачем верить. Об этом знали все. Деды наших дедов, когда Аспарух привел их сюда, много раз слышали от здешних славян о Морском Царе и его священном Белом острове. Верно я говорю, Самодар?
– Отец Тодор мог и сам слышать, – кивнул багаин. – Он читал много греческих книг, а на том острове, я слышал, святилище того дьявола основали еще сами греки.
– Греки? – Отец Тодор покачал головой. – Уж это верно кощунство! Даже иконоборцам или другим еретикам не пришло бы в голову устроить святилище морскому дьяволу!
Он явно был в растерянности: те строки, где Морской Царь выхваляет себя, уж слишком напоминали славы старым идолам, какие пелись до крещения Болгарского царства и изгнания отсюда всех этих каменных и деревянных дьяволов.
– Это было за много сотен лет до святого Константина. Испокон веков, чуть ли не со времен Троянской войны, греческие мореходы останавливались на Белом острове и приносили белых и черных животных в жертву владыке моря. Там, на этом острове, как говорили, находился вход в царство мертвых…
Произнося эти слова, Боян понизил свой волшебный голос, будто тот, как невидимый ключ, мог одним упоминанием отпереть эту дверь. Многие перекрестились.
– Девять чистых дев постоянно служили в том святилище, оплакивая всех умерших в волнах, чтобы души их утешились и не причиняли вреда живым. Тех, кто почитал морского бога, он оберегал: многие принесшие ему жертву потом видели его на носу своего корабля в бурю, он смирял волны и указывал путь в безопасную гавань.
– В каком же виде он являлся людям? – с опасливым любопытством спросил отец Тодор и тоже перекрестился.
– Обычно он представал прекрасным юношей, с золотыми длинными волосами, с золотым оружием. Если же он гневался, то являл людям свой ужасный облик – огромного змея с двумя головами. И если его видели так, это означало, что ему требуется жертва. Раз в девять лет он требовал деву или юношу. Девять раз несчастные должны были обежать Белый остров, а после того их сбрасывали с белой скалы. У себя в палатах подземного царства он играет на гуслях, и от его веселья на море поднимается буря и гибнут корабли. Но в то время остров был куда больше, чем сейчас, на нем тогда росли леса, водилось разное зверье, бил из земли священный источник. Путь к источнику вел через ворота белого камня, и только чистые девы, служительницы, могли черпать оттуда воду. Зато она обладала свойством лечить любые болезни – особенно те, что сам морской владыка и насылал стрелами своих морских ветров. А через расселину ручеек стекал в подземное озеро – оно и было входом в царство мертвых. Но его, говорят, не видел никто из живых…
Жена Самодара – уже немолодая женщина, с морщинистым смуглым лицом и без передних зубов, потерянных после родов и кормления детей, – горестно вздохнула, вспоминая отца Христо, ее большого друга, и пятерых своих рано умерших младенцев, коих тот крестил и почти сразу отпевал. Раньше сказали бы, что его убили стрелы, те самые стрелы морского бога, а теперь все в воле Божьей, и по воле его здесь новый священник…
Самодар с недовольством покосился на жену:
– Госпожа моя Живка! Что ты развесила уши, а у наших гостей в кубках сохнет дно!
Очнувшись, хозяйка взялась за кувшин с вином. Улыбнулась, подойдя к Бояну, и от этого Самодар снова нахмурился. Низкий и притом нежный, будто теплая шелковая рука, ласкающая душу сквозь покровы одежды и тела, голос Бояна сводил с ума всех женщин – всякого возраста и рода. Удивительно, но при этом он вовсе не имел склонности к распутству. С женщинами высокородными он был снисходительно любезен, простых не замечал, но само его появление, а тем более всякое сказанное им слово чаровало их, и они тянулись к нему, как все живое тянется к солнцу. И, будто перед небесным светилом, целовали свою руку и посылали тайком поцелуи ему вслед – скорее благоговейные, чем страстные.
– И туда ты направляешься, на этот дьявольский остров? – Отец Тодор воззрился на Бояна со смесью изумления и негодования. – Хочешь увидеть адские врата?
– Всего этого уже нет, – успокоительно улыбнулся Боян. – Апостол Андрей изгнал дьявола и разрушил Белый остров. Теперь это совсем небольшой островок, на нем ничего нет – ни прежних лесов, ни источника, ни, само собой, святилища. Только клочок сухой земли, немного развалин да крест святого Андрея. Поклониться Андрееву кресту я и езжу каждую весну.
– А ты уже меня напугал! – с осуждением ответил отец Тодор. – Я знаю, селяне до сих пор славят своих старых дьяволов, всех этих якобы богов из камня, дерева и зеленой травы. Приносят жертвы самовилам и всяким прочим басурканам…
– Но не я, конечно! – Боян снова улыбнулся. – Мне ли поклоняться старым богам – родичу василевсов, кормчих христианского корабля, земного Христа!
Пока они беседовали, ключник пробрался к багаину и что-то прошептал ему на ухо. Самодар нахмурился, огляделся. Ключник показал ему на селян у двери, и тот кивнул.
– Прости, отец Тодор, что я вас прерываю, – Самодар почтительно кивнул священнику и князю, – но мне доложили, приехали селяне из плавней. Говорят, на их село напали разбойники и отняли скот. И говорят, что это были русы. Если эта нечисть завелась в наших краях, нам стоит узнать об этом поскорее. Ты позволишь мне расспросить их?
– Зови их, – кивнул Боян и с любопытством огляделся.
Ключник сделал знак, но Смилян и родичи, оробевшие от всего услышанного, не решались выйти вперед, пока багаиновы слуги почти не вытолкали их. Комкая в руках овчинные шапки, они остановились у края тканого ковра на дальней, почетной половине покоя.
В хозяйской половине, ярко освещенной десятком свечей, было светло как днем. Смилян стоял прямо напротив баты Бояна и мог бы хорошо рассмотреть его и узнать – им и в прежние годы случалось встречаться, – но почему-то не получалось. Казалось, лицо царевича сияет, как солнце, так что на него невозможно взглянуть прямо. Будто святыня, оно отталкивало взгляд. А может, слепил непривычно яркий свет восковых свечей.