— Охуел?! — заорал кто-то. — Блядь. Погоди, я за битой. Урою нахуй!
Кто-то побежал. Кто-то пообещал, что уроет его, и Ярослав успокоился, дав векам закрыться. Наконец-то. Всё равно идти некуда.
— Поднимайся, — сказали ему. Он не смог.
Земля качнулась, под рукой оказалась пропахшая куревом куртка. И мир куда-то пополз под совершенно идиотский вопль: «Ты чё, совсем ёбнулся?!»
— Завали ебало! — отозвался Тёмный.
Пришлось друг другу помогать.
Бинтовали раны, заглушая боль почему-то не таблетками, а ласками. Дурацкий способ — не действенный совершенно, но Тёмный всегда делал по-своему.
Тёплые руки всунули холодное горлышко бутылки в губы. Ярослав, морщась, глотнул и с трудом подавил тошноту. Завалился на бок, чувствуя, что больше не может держать тело в сидячем положении — его хватило только на то, чтобы подлатать чужую рану. Тёмный поставил бутылку на стол и просунул руку под влажную шею Ярослава. Поднял на диван. Уложил. И остался так, рядом, полусогнутый, сонный. Бестолковый.
— Зачем ты меня… зачем… — забормотал Ярослав, и голос стал набирать злости с каждым словом. — Я умереть хочу, сука. Так хочу. Нахрена ты меня сюда приволок? Чего тебе вообще надо, урод?
— Без объяснений, — сказал Тёмный, прижимаясь лбом к его виску. — Проревись. Полегчает.
Ярослав послушался. И доревелся до бессознанки — а может, водка догнала его измученный разум. Но спал он крепко. Очень, очень крепко.
Когда очнулся, Тёмный был рядом. Он предложил воды и помог напиться. Усмехнулся, когда Ярослав вцепился в его руку, не давая отойти. Место было незнакомым, сам он — умыт и раздет.
— Где…
— Ты у меня дома, — прошептал Тёмный.
— А… слушай… ты… ты…
— Что?
Спокойный взгляд скользнул по лицу. Поморщившись, Ярослав разжал пальцы. Тёмный помог ему сесть.
— Юра, — сказал он. — Меня зовут Юра.
И виновато усмехнулся.
— А как же правило?
— Мы сейчас не в подвале, если ты не заметил.
— Я это… я — Ярослав.
За окном начинался новый день. Правильный, настоящий, хороший день, и тьма расступилась, впуская первые яркие лучи.
И уже ничто не могло омрачить его.
Даже боль.
Потому что теперь Ярославу было куда идти.