Поколебавшись секунду, он снова включил фонарик. Непонятный звук был теперь совсем близко, за углом, в нише, буквально в двух шагах впереди. Сначала он ничего не видел. Потом разглядел новый, без ржавчины, болт, торчащий из стены сантиметрах в десяти от пола. К нему была привязана веревка. Специально в мазуте вывозили, гады, и пылью припорошили. Лихо. Проволока блестит, а такую веревку даже днем черта с два разглядишь. Только мазут ваш, ребята, попахивает! Проще надо быть, применять подручные средства. Грязи, слава богу, хватает. И болтиком ржавым воспользоваться побрезговали. Нельзя так на войне…
Локтев осторожно двинулся вдоль веревки. Заканчивалась растяжка по всем правилам: гранатным запалом и фугасом. Ого! Тола килограммов десять! С запасом сработано, можно все эту халабуду к чертям собачьим обвалить… Хотя все верно. Будет просто взрыв — прибегут смотреть, что стряслось. А завал никто разгребать не станет.
Он аккуратно отсоединил запал и сунул его в карман. Затем заглянул в нишу. В вагонетке скреблась, не в силах выбраться из ржавой ловушки, непонятно как в нее угодившая крыса. Вернулся. Сложил в рюкзак связку толовых шашек, осмотрелся в последний раз и окликнул Седого:
— Все, двигаем отсюда!
Но Седой будто прирос к месту, в оцепенении смотрел куда-то в темноту, не обращая на Локтева внимания.
— Пойдем, говорю! — повторил Локтев.
— Иди. Я догоню. Раз уж зашел… Дед у меня здесь. Вроде… Ты иди.
Локтев посмотрел на него с сомнением. Теперь ему показалось, что, когда оторвался Седой от привычной своей компании, в голосе его зазвучала полная и окончательная капитуляция перед жизнью, словно он разжал кулак, где собраны вместе гордость, надежда, страх и тщеславие — сила, позволяющая человеку держаться. Сила, в которой и заключается его повседневное существование и отказ от которой чаще всего оборачивается смертью.
— Хорошо. Я тут задерживаться не хочу, не нравится мне все это. — Локтев прислушался. Нет, вроде тихо… — Буду тебя на дороге ждать. Держи фонарь!
— Не надо. Подниматься не спускаться — светло.
Локтев пошел наверх, но через пару шагов остановился.
— Кто здесь у корейцев главный, знаешь?
— Гевара.
— Кто?!
— Имя такое. Гевара Ким Су. У него кабак возле санатория «Австралия».
— Понятно… Ладно, все, не задерживайся.
Он выбрался из ангара, осмотрелся: вроде ничего подозрительного. Местные обитатели дружно храпят. Нет, врешь… что-то здесь не так. Локтев ползком добрался до кустов, и в это время сзади, метрах в двухстах, грохнуло, как будто разорвался артиллерийский снаряд, а возможно, так оно и было. Локтева ударило по затылку, в глазах потемнело, а во рту появился металлический привкус. Он помотал головой, чтобы быстрей вернулось зрение, и оглянулся. На месте ангара клубился огромный черно-серый с серебристым в лунном свете отливом гриб — атомный взрыв в миниатюре…
Через час с небольшим Локтев был возле санатория «Австралия». Он поймал себя на том, что не может прочесть название кафе: буквы расплывались и не складывались в слово.
А и черт с ним! Какая теперь разница. Неизвестно, что здесь будет через минуту… «Не самоубийца же я… Не стоило бы так, ради Анастасии, не стоило бы. Но по-другому не получается… Вот он, Гевара Ким Су, если пацан у входа не соврал».
Локтев подошел к столику, за которым сидели трое корейцев, и аккуратно поставил на него облезлый дерматиновый портфель.
— Возвращаю вашу машинку. Из карьера — из штольни. Мне она без надобности. Портфель, правда, на свалке подобрал, так что не обессудьте.
Двое корейцев помоложе пришли в себя и синхронно, как в фильмах Джона Ву, потянулись за «пушками». Локтев, спокойно подождав, пока они обнажат стволы, показал им зажатый в правой руке взведенный гранатный запал. Затем медленно открыл портфель, продемонстрировал содержимое — связку толовых шашек, взял его на колени и засунул правую руку внутрь.
— А теперь — брысь отсюда. И народ уберите на безопасное расстояние, пока мы будем беседовать. — Видя, что они медлят, Локтев слегка повысил голос: — Ну, чего примерзли?! Живо, кому говорят!
— Меня зовут Виктор Михайлович, — кивнул Локтев корейцу Геваре, когда они остались в кафе одни, — можно Локтев, если так понятней.
Тот отрицательно качнул головой, еле-еле, с большим достоинством.
— Нет, не понятней. Ты от кого?
— С того света я.
— А-а-а. Водки хочешь?
— Хочу! — неожиданно для себя самого согласился Локтев.
Кореец сходил в бар за бутылкой.
— Гевара Ким Су.
— За знакомство! — Локтев чокнулся левой рукой. Опорожнили по шкалику — по сто двадцать пять. — Гевара, это в честь Че Гевары?
Кореец кивнул:
— Отец у меня — убежденный партиец. До сих пор. Сколько его ни звал к себе, все отказывается. Говорит: «В России буржуазное перерождение, а я хочу умереть коммунистом». Вот так.
Локтев поднял стопку:
— За отцов и детей.
— Давай. У меня, правда, детей нет, давай за твоих.
«А у меня есть дочь. И я ее найду, морда твоя нерусская!»
— Вторую неси!
Гевара сходил еще за одной, двигался он уже не так степенно и чинно. Снова выпили. «Хмелеешь, братец, прямо на глазах! Понятно, куда тебе при твоих пятидесяти кило — три четверти. Ничего, то ли еще будет!..»
— Ладно, — Локтев осторожно трахнул стаканом по столу, — расскажи мне теперь, потомок коммунистов, кто в штольне растяжки поставил? Сектанты? Это у них там склад наркоты?
— Может, и сектанты. Зачем ты в штольню полез?
— А ты вроде как не знаешь! За дочерью я полез… Поехали, не чокаясь. И третью неси!
— Я, — кореец ткнул себя пальцем в грудь, едва при этом не промахнувшись, — я сам в секте три года был, понятно?! Думаешь, почему я дурью торгую, а не селедкой?! Потому что — солидное дело, значит, я уважаемый человек! Я сектантов не трогаю — они меня… Так, говоришь, у тебя дочь к ним ушла…
— Никуда она не ушла. Похитили ее, ясно тебе? И сказали мне, что держишь ее ты. В штольне.
— Кто сказал?
— Не твое дело. Третью давай неси!
— Хватит! Гранату выпустишь… Все, я вспомнил! Ты лесник. — Кореец вцепился Локтеву в рукав. — Тогда ясно… Это тебе отомстить хотели! Кто тебя ко мне послал, тот и штольню минировал! Соображаешь? Если б ты не подорвался, я б тебя завалил, точно! Считай, что ты дважды с того света вернулся. А дочь твою не убили, нет. Они ее на иглу хотят посадить. Ищи по клиникам, пока не поздно!
9
Сеть работать не желала.
Олег бился уже добрых два часа. Раз десять проверил сетевые платы, переустановил все что можно — и не работает. Церковь и прогресс определенно несовместимы! Кому в голову могла вообще прийти идея, что приюту для наркоманов нужны компьютеры в сети, да еще с выходом в Интернет?!
Впрочем, Олег знал кому — отцу покойному. Он компьютеры подарил. А ему, Олегу, теперь как бы по наследству досталась головная боль с их наладкой.
Он перепробовал уже все. Должно было работать. А не работало. От безрезультатной возни Олег совершенно очумел. И главное, не было никакой возможности сосредоточиться. Сервер, с которым он боролся, установили в приемной у главного врача — профессора Гринберга, который в этот момент гонял чаи с настоятелем местной церкви отцом Иннокентием. Естественно, не молча. От его зычного баса, рассчитанного на переполненный кафедральный собор, звенело в ушах, да и профессор хорош — хоть и не столь зычен, зато способен тараторить сутками.
Профессор Гринберг заведовал наркологической клиникой, стационар в которой прикрыли полгода назад в связи с отсутствием финансирования. И тогда отец Иннокентий предложил создать Христианский реабилитационный центр. Наркоманам, которые твердо решили завязать с кайфом, позволяли жить здесь, работать в саду, а от абстиненции лечили не только медикаментами, но и постом и молитвами. Отец Иннокентий наведывался раз в несколько дней, осматривал пациентов, и каждый такой визит неизменно заканчивался чаепитием с Гринбергом, где вечно обсуждалась одна и та же тема: преимущество «духовного» исцеления перед медикаментозным. Отец Иннокентий доказывал, что крест животворящий и иконы чудодейственные еще и не на такое способны, а профессор клятвенно обещал перековаться из закоренелого атеиста в иудея, или православного, или даже в магометанина, если хотя бы половина его пациентов действительно предпочтет наркотикам пост и молитвы.
— Нет, ну он просто издевается надо мной! — Олег в сердцах клацнул кнопкой питания.
— Помочь? — участливо поинтересовался отец Иннокентий.
Олег искренне удивился:
— Как? Вы что-то в этом понимаете?
— Нет, — честно признался священник, но трижды перекрестил сервер, что-то пошептал над ним, отбил поклон иконе в красном углу комнаты, и после очередного перезапуска сеть заработала.
— Чудо? — как ребенок обрадовался профессор.
Отец Иннокентий только хитро усмехнулся в усы и похлопал Олега по плечу:
— Пойдем чай пить.
— Спасибо, я хочу все доустановить. Теперь самое интересное начинается.
— А вот как вы это сделали?! — шумно прихлебывая обжигающий чай, допытывался профессор. — Специально сговорились меня чудом удивить? Думаете, я после этого в сходящий пасхальный огонь поверю и в белую летающую женщину, отгоняющую китайцев от наших земель?
— Я о девушке хотел с вами посоветоваться, — вернулся к прерванному «чудом» разговору священник. — Боюсь, тут одной веры будет недостаточно. Хоть и святотатство говорю, — перекрестил он бороду, — но думаю, специалистам ее нужно показать.
— Абсолютно согласен, уже над этим думаю, — кивнул Гринберг. — А что, с вами она тоже молчит?
— Ни словечка даже. Даже не знаем, как звать ее. А красавица-то какая! Одна коса чего стоит… Что ж ее на зелье-то потянуло, Господи спаси ее душу грешную…
— Что за девушка, профессор? — вместе со стулом развернулся к беседующим Олег.
— Молодежь, — махнул рукой отец Иннокентий. — Как чай со стариками пить, так он еще не закончил, а как о девушках разговор — какая уж там работа…
— Одна из наших вот с отцом Иннокентием пациенток, — пояснил Гринберг. — Сложный случай. Начинающая наркоманка — и сразу передозировка. Сейчас состояние стабильное, но заторможенное, частичная потеря памяти. Один парень, дай Бог ему здоровья, подобрал ее буквально на улице, привел сюда, теперь ни на шаг не отходит…
— Можно мне на нее посмотреть? — попросил Олег.
— Почему нельзя, — усмехнулся профессор. — Пойдем покажу. Все равно на пути домой еще раз к ней зайти собирался.
Пациенты Гринберга, человек десять, под руководством троих человек в черных рясах возились в молодом яблоневом саду. Окапывали и белили деревья, кто-то просто валялся или дремал на травке, очевидно в ожидании своей очереди — садового инвентаря на всех было явно недостаточно.
— А вон и та девушка, — профессор мотнул головой в сторону одиноко стоящей скамейки в дальнем конце сада. — И с ней — ее спаситель.
Девушка, одетая в нечто среднее между робой и рясой, сидела к ним спиной, но эту спину Олег узнал бы, наверное, и в скафандре.
— Настя! — Он в три прыжка преодолел расстояние до скамейки и в изумлении замер.
«Спаситель», стоя на коленях перед девушкой, не утешал ее душеспасительными беседами. Он аккуратно вгонял ей в вену иглу одноразового шприца. Ее перетянутая резинкой правая рука безвольно висела вдоль тела. Лицо застыло неподвижной маской, на оклик Олега она даже бровью не повела. Зато «спаситель» среагировал сразу — отбросив шприц в траву, он медленно поднялся с колен и, вязко сплюнув, пошел к Олегу:
— Ты кто такой, козел?!
Рядом с Олегом тут же оказались все трое священнослужителей, но «спасителя» это не остановило. Схватив запястье ближайшего к нему послушника, он резко дернул его вниз, поворачивая против часовой стрелки одним сильным движением. Священнослужитель заревел от боли: его рука была сломана.
— Умоляю, только не бейте больных! — в ужасе взвизгнул Гринберг.
На профессора никто, естественно, не обратил внимания. Анастасия, освободившись от сжимавшей руку резинки, с сосредоточенным видом шевелила палочкой траву у своих ног, словно выискивая что-то очень нужное и только что утерянное, остальные пациенты разбежались.
Сжав руки в виде тисков и вращая ими, как кузнечным молотом, «спаситель» ударил второго священнослужителя в горло. Тот проделал сальто в воздухе и рухнул на землю.
Третий человек в рясе бросился прочь, не отрывая глаз от разбушевавшегося парня.
— Ну?.. — «Спаситель» достал финку и нарочито медленно пальцем проверил остроту лезвия. — Теперь твоя очередь, сопляк.
И тут в сад ворвался Локтев. Мгновенно оценив ситуацию, он не стал тратить время на разговоры. На ходу подхватив лопату, он швырнул ее в «спасителя». Не попал.
— А ведь я тебя почти за сына считал! — Он повернулся, и правая нога двинулась вперед, врезаясь в левый бок противника.
— Да пошел ты, папаша! — Борис Симонов отпрянул, затем бросился вперед, не помня себя от боли и ярости. Его руки были растопырены, как клешни краба, нож отлетел далеко в траву.
Симонов сделал короткий ложный выпад и подсек Локтева ногой.
— Вот так-то, Папаша!
Локтев рухнул, увлекая и противника, но Симонов успел-таки дважды ударить его головой в переносицу. Серия обоюдных ударов подстегнула их и подняла с земли.
И тогда Локтев, чувствуя, как темнеет в залитых кровью глазах, последним усилием освободился от противника, разогнулся, разворачивая свою правую руку, чтобы ухватить левое предплечье нападающего, и нанес пяткой удар в поясницу.
Симонов растянулся на земле, его голова ударилась о ствол яблони. Локтев обрушил левый кулак на его живот, а колено упер в горло:
— Отдохни пока…
Анастасия продолжала шевелить палочкой траву, даже не повернув голову в сторону дерущихся. Локтев бросился к ней, затормошил, взял ее лицо в ладони, заглянул в глаза:
— Девочка моя… — Она его не узнавала, в лице ничего не изменилось. — Ну, скажи что-нибудь! Ну, пожалуйста!
Анастасия не реагировала. Взревев, Локтев ринулся снова к Симонову. Уселся верхом, схватив за волосы, замолотил его затылком о землю:
— Молись, сучонок! Убью!!!
Олег и Гринберг попытались оттащить его в сторону, но он одним движением разметал их, как детей.
— Не я вам нужен, — прохрипел Симонов. — Не я придумал, не я подставлял…
— Выслушайте его лучше, — уговаривал Олег.
— Да-да, — поддержал профессор, — самосуд — это дикость и варварство.
— Выкладывай. — Локтев рывком поставил Симонова на ноги и прижал к яблоне.
— Это Ермолов, — выдохнул Симонов. — Это он. Его быки убрали Коваленко, чтобы вас… подставить. И с Анастасией тоже была его идея, мог бы просто убить, но хотел, чтобы побольнее было.
— И на что же он хотел меня подвигнуть? — с огромным трудом подавляя желание сейчас же, немедленно задушить гадину, спросил Локтев.
— Не знаю, честно, не знаю. Он приказывал, я исполнял, я маленький человек… Вам Ермолова достать нужно…
— Ермолов не многим больше тебя, шавка, — оборвал Локтев. — Кто над Ермоловом стоит? Ну?!
— Стоял… — Симонов гулко сглотнул, покосившись на Олега. — Мэр Богомолов.
— Врешь! — побагровев, Олег рванулся к нему, но Гринберг на этот раз оказался на высоте — удержал.
— Не зли меня, — посоветовал Локтев Симонову. — Решил на мертвого свалить?! Еще раз соврешь, сверну башку. Думаешь, я тюрьмы боюсь?
— Вам фамилия нужна, — облизав пересохшие губы, попытался оправдаться Симонов. — А я не знаю фамилии. Правда, не знаю. Мне Ермолов только сказал… сейчас вспомню… да, он сказал, что ему здесь никто не страшен, он у большого человека в команде.
10
Беспокойный дух «телекиллера» Кости Болдырева заставил его усомниться не только в искренности Богомоловой, но и во всех предоставленных ему правительственной комиссией материалах.
И он провел собственное расследование, что с его сотрудниками, поднаторевшими в подобного рода делах, было вполне возможно. Плюс к тому неожиданно для Болдырева немалую заинтересованность в выяснении истины и помощь в проведении расследования оказал приезжий бизнесмен из Санкт-Петербурга, некий Юрий Павлович Хромеко. У него в Белоярске были свои деловые интересы, связанные с производством пива, и этот самый Хромеко, видимо, обладал большими связями, потому что иначе не понять, откуда он смог взять материалы, которые предоставил Болдыреву. Такие вот нынче пошли пивовары.