Увидев Лобанова, он растерянно остановился. Видимо, встреча эта была для него неожиданной.
— Садитесь, Семенов, чего же вы, — пригласил Лобанов, внимательно и почти сочувственно оглядывая его.
— Да, да, конечно… — пробормотал Семенов. Шлепая тапочками и судорожно запахивая халат, он приблизился и тяжело опустился на стул.
— Итак, Петр Данилович, опасность миновала, и вы почти выздоровели, — сказал Лобанов. — Это, знаете, просто чудо. Ведь положение ваше было ой-ой какое.
— А, — вяло махнул рукой Семенов. — Мне уже все равно. Сами видите, инвалидом стал.
— Да, отравление было тяжелым, что и говорить. Вы догадываетесь, кто это сделал?
Семенов горько усмехнулся.
— Конечно. С вами, — он сделал ударение на этом слове, — я могу быть откровенен. Это Тамарка, сволочь, голодранка, которую я… почти любил. Только подумайте!..
— А почему она это сделала, вы тоже догадываетесь? — быстро спросил Лобанов.
— Как же не догадываться, — зло усмехнулся Семенов. — Очень даже догадываюсь. И я ее теперь…
— Вы ее теперь долго не увидите, — в свою очередь улыбнулся Лобанов. — Она осуждена.
— Правильно! Судить! Всех! — мстительно воскликнул Семенов, стукнув по колену худым, белым кулаком, и дряблые щеки его порозовели. — Всех судить! И меня! Пожалуйста! И меня! Но и других тоже!..
В уголках его тонких, дрожащих губ запеклась слюна.
— Других надо еще поймать, изобличить, — заметил, Лобанов. — Вот, например, задержали мы Сеньку.
— Мелочь… — презрительно пробормотал Семенов.
— Конечно, — согласился Лобанов. — Но давайте, Петр Данилович, говорить откровенно. Вам ведь терять нечего. И вам все равно, как вы сказали.
Семенов настороженно и опасливо взглянул на Лобанова, и тот подумал: «Нет, тебе, кажется, еще осталось что терять», однако все так же доверительно продолжал:
— В январе вы получили чемодан с гашишем. Мы его, между прочим, нашли и конфисковали. — При этих словах в тусклых глазах Семенова мелькнула злорадная усмешка. — Вам его привезли двое: Иван и еще один человек. Кто их прислал, Петр Данилович?
Задумчиво пожевав губами, Семенов пробормотал:
— Не знаю его…
— Но вы же должны были встретиться с ним хоть раз там, в Ташкенте?
— Не в Ташкенте, — покачал головой Семенов. — В Самарканде. И вообще это была не встреча, а так, случай…
Он на секунду умолк, горбясь и не отрывая взгляда от своих ног в больничных тапочках, потом глубоко вздохнул и тоскливо посмотрел на Лобанова.
— Ладно. Мне действительно теперь все равно. Вот как было дело. — Он снова опустил голову и глухо продолжал: — Однажды я прилетел в Самарканд в командировку из Ташкента…
«За теми самыми вазами, наверное, — подумал про себя Лобанов. — Жуликом ты уже и тогда был». И спросил:
— Когда это было, не помните?
Семенов ответил.
«Ну, конечно, за вазами ездил», — удовлетворенно подумал Лобанов и попросил:
— Рассказывайте.
— Прилетел я, значит, в Самарканд, за день все свои дела сделал и на следующее утро приехал на аэродром, чтобы в Ташкент обратно лететь. А самолет задерживается. Я в ресторан зашел. Заказал что-то. Тут подсаживается ко мне человек. Ну, выпили. Разговорились. Еще выпили. И он мне свой товар предлагает…
«Удивительно, как они друг друга находят. Прямо-таки носом своего чуют, — подумал Лобанов. — Хотя в таком деле… случайному знакомому… так сразу…»
— Вы его раньше не встречали в Ташкенте или в Самарканде? — перебил он Семенова.
— Представьте, не встречал, — пожал плечами Семенов.
«Врешь, — тут же решил про себя Лобанов. — Не такой он дурак. И я, кстати, тоже».
— Значит, он предложил. А вы?
— Я отказался.
— Почему же?
— Как вам сказать…
— Как есть, Петр Данилович. Вернее, как было. Ведь мы же с вами условились.
— Да, да. Я ему сказал, что у меня сейчас нет свободных денег. К тому же из Ташкента уезжаю совсем, в другой город. Я сюда, в Борек, перебраться решил. Климат, знаете, там, в Ташкенте, ужасный. Я просто больной ходил. Чувствую, не могу…
«Ну, еще бы», — насмешливо подумал Лобанов и, снова перебив, спросил:
— А какой из себя этот человек?
— Как сказать… лет за сорок, полный. Узбек, наверное. Зубы такие, знаете, острые, прямо волчьи зубы. И глаза… Страшноватый, в общем.
— Ну хорошо. Вы отказались. А он?
— А он говорит: «Уезжай, пожалуйста, Дай адрес только, пожалуйста. Гостем буду». — Семенов произнес это с каким-то издевательским акцентом…
— И вы…
— Дал… — упавшим голосом произнес Семенов. — До востребования, конечно…
— А не сестры адрес вы дали?
— Сестры?… Может, и сестры. Я уже не помню… Давно это было, знаете… — сбивчиво ответил Семенов, нервно потирая худые руки.
— Ну, пока неважно. Потом вспомните, если потребуется, — добродушно сказал Лобанов. — И что же он?
— Написал.
— И вы ответили?
— Не мог не ответить. Боялся.
— И тоже до востребования, конечно?
— Да, конечно.
— Как же его фамилия, имя?
— Фамилия?… — Семенов пробел бледной рукой по лбу. — Кажется, Борев… Нет, Борисов. Николай… Вот дальше забыл.
— Это узбек-то? — удивился Лобанов.
— Да… Вот так… — растерянно подтвердил Семенов. — Выходит, не узбек…
«Что-то ты, милый, путаешь, — подумал Лобанов. — Или тот путает…»
— Вы не думайте, я не вру. — Семенов прижал руки к впалой груди и с тревогой посмотрел на Лобанова. — Это точно, что Борисов.
— Ну хорошо, допустим. А что было потом?
— Потом? Прошло несколько месяцев. Я уже думал, что он забыл про меня. Обрадовался…
«Представляю себе эту радость, — саркастически подумал Лобанов. — Немалый барыш из рук-то уплывал».
— Как вдруг, — продолжал Семенов, — неожиданно приезжает от него человек. Тот самый Иван.
— Значит, вы в письме адрес сообщили?
— А что было делать? Он же потребовал. А я…
— Понимаю. Что же было дальше?
— Когда он приехал, у меня Тамара сидела. Они познакомились. Потом я ее и встречать послал. На вокзал. Когда они тот чемодан привезли. Я себя в тот вечер неважно чувствовал.
Лобанов усмехнулся:
— Будем уж до конца откровенны, Петр Данилович. Сами вы встретить побоялись. Вы же понимали, что преступление совершаете, причем преступление опаснейшее — торговля наркотиками, отравление людей. И потому лишний раз себя под удар ставить не захотели. Тамару на вокзал и послали. Так ведь?
Пока он говорил, Семенов сидел сгорбившись, низко опустив голову, с взъерошенными, седеющими волосами вокруг кругленькой лысины, и вздрагивал, как от озноба, в своем сером больничном халате, с видневшимися из-под него кальсонными тесемками, на которые он, видимо, все время наступал, потому что концы их были черные от грязи.
Но сейчас его вид уже не вызывал у Лобанова сочувствия. Он вспомнил тех двух мальчишек, которые по неведенью, из озорства и любопытства, купили у Сеньки гашиш, подумал, что бы с ними стало, если бы они его выкурили и потянулись бы за новой порцией, подумал об их семьях, об ужасе и отчаянии, которые там поселились бы после этого. Лобанову стоило немалого труда сдержать себя и тем же ровным, чуть насмешливым тоном закончить:
— Вы говорите: Сенька — мелочь. Вы для нас, извините, тоже мелочь. Нам нужен тот, Борисов, как вы его называете. И мы его найдем. Будьте уверены. С вашей помощью или нет, все равно. Вот только вам, Семенов, это не все равно.
— Я же понимаю, понимаю, — забормотал Семенов. — Пропади все пропадом. Мне бы только жить, дышать. Мне бы только выздороветь. А врачи… Разве это врачи?… Они ничего не гарантируют.
— И я вам ничего не гарантирую. Все решит суд. Но если хотите надеяться хоть на какое-нибудь снисхождение, надо его заслужить. Пока вы его ничем не заслужили. Хотите жить? Хотите дышать? Быть здоровым? А я хочу, чтобы жили, дышали, были здоровыми те мальчишки, которые купили у Сеньки вашу отраву! Мы их задержали. Но пока вас тут лечили, этот ваш Борисов…
— А кто он мне?! Брат, сват, компаньон?! — в от чаянии воскликнул Семенов. — Почему он мой?! Я его знать не знаю! Я его видеть не хочу!..
— Все верно, — согласился Лобанов, закуривая и ломая о коробок спичку. — Видеть вам его и не требуется.
Семенов дрожащей рукой вытер со лба испарину и упавшим голосом произнес:
— Что же я могу теперь сделать? Я ничего больше не знаю, я болен, я устал…
— Кое-что вы можете, — с ударением произнес Лобанов, делая короткую затяжку. — Например, вы можете сегодня вечером… встретить племянника от дяди.
Он ожидал испуга, удивления, думал, что Семенов вскрикнет от неожиданности. Однако ничего этого не произошло. Семенов лишь еще больше съежился и пробормотал:
— Да, да, да… конечно. Я так и знал…
«Неужели он знал? — с беспокойством подумал Лобанов. — Но это означает…» — И резко спросил:
— Откуда вы знали?
Семенов в испуге посмотрел на него и прижал бледные руки к груди.
— Это должно было случиться, должно… рано или поздно. Он же не знает, что меня постигло… такое не счастье. Он же не знает, что Тамарка, эта дрянь… и вообще он ничего не знает.
— Пожалуй, — недоверчиво произнес Лобанов. — Ну, а кто же приедет, Иван? Или… как звали второго?
— Карим…
— Но ведь никого другого вы не знаете?
Семенов задумчиво покачал головой:
— Не знаю…
— Ну вот, видите. А теперь прочтите.
Он протянул Семенову бланк телеграммы. Тот осторожно, с опаской развернул его и пробежал глазами текст один раз, второй, потом взгляд его остановился, стал сосредоточен, и Лобанов, внимательно наблюдавший за ним, понял, что Семенов сейчас что-то обдумывает, на что-то, возможно, решается.
— Где их надо встречать? — сухо спросил Лобанов. — И когда?
— На вокзале… поезд тридцать восьмой…
— Это точно? Вечером прибывает и самолет.
— Точно…
— Хорошо. Вы не откажетесь поехать на вокзал?
— Не откажусь, — тихо произнес Семенов, все еще не отрывая глаз от телеграммы, и вдруг встревоженно посмотрел на Лобанова. — А врачи… они пустят?
— Мы договоримся.
— Тогда я встречу… Мне теперь уже все равно…
— Нет, Семенов, вам не все равно. А теперь идите и отдыхайте. Мы за вами заедем.
Семенов тяжело поднялся, запахнул полу халата и, шаркая тапочками, понуро направился к двери.
Когда он вышел, Лобанов подумал: «А все-таки на аэродроме мы тоже приготовим встречу. И на квартире у тебя тоже. Да, да. Мало ли что может случиться».
Он встал, потянулся, неторопливо закурил и прошелся, по комнате. Потом взглянул на часы. Ого! Надо было действовать. И все еще раз обдумать с ребятами, все предусмотреть. Он неожиданно вспомнил, как еще боцман Трофим Приходько с «Архангельска» когда-то говорил им: «Моряк всегда моряк, и бури бывают всюду, братишки». Эх, Трофим, Трофим. Таких бурь даже ты не знал. Ну что ж. Пока что полный вперед! «Моряк всегда моряк», — с удовольствием повторил он.
* * *
К вокзалу подъехали, когда совсем стемнело. Семенов, нахохлившись, сидел на заднем сиденье, надвинув на лоб шляпу и подняв воротник модного драпового пальто. Пушистый шарф укутывал его шею да самого подбородка. Возле Семенова расположился Володя Жаткин. Лобанов сидел рядом с водителем.
Когда машина остановилась перед ярко освещенным вокзалом, Лобанов посмотрел на часы:
— Так. Значит, до прихода поезда еще пятнадцать минут. Подождем в машине. А ты узнай, — он повернулся к Жаткину и неопределенно пошевелил в воздухе пальцами, — как там и что.
Жаткин толкнул дверцу и мгновенно исчез в толпе.
К вокзалу непрерывно подъезжали машины. Люди вокруг суетились, спешили, нервничали, многие с чемоданами, с тюками в руках, некоторые вели детей. Носильщики в белых фартуках грузили багаж на свои тележки. Напряженный гул висел над площадью, сплетенный из урчания автомобильных моторов, звона трамваев, чьих-то возгласов, шарканья тысяч ног, железного голоса репродукторов где-то высоко над головой и далеких паровозных гудков.
Кипящая, неумолчная жизнь, вся в движении, вся, словно на колесах, захлестывала до краев площадь, которая и сама, казалось, готова была сорваться с места и двинуться в дальний путь вслед за людьми.
Жаткин появился так же неожиданно, как и исчез. Он наклонился к Лобанову и тихо доложил через приспущенное стекло:
— Все в порядке.
— Пошли, Петр Данилович, — сказал Лобанов.
— Да, да, пошли, — заторопился Семенов, с трудом вылезая из машины.
Втроем они поднялись по ступеням вокзала, пересекли огромный с высокими сводами зал ожидания и вышли на сырой, обдуваемый ветром перрон.
Лобанов, заметив, что Семенов слегка пошатывается от слабости и волнения, взял его под руку:
— Спокойнее, Петр Данилович, спокойнее. Еще раз повторяю: мы их задержим, как только они подойдут. Вам и слова сказать не придется. Если же они вас не заметят, то…
Он говорил негромко, спокойно и уверенно и чувствовал, как Семенов постепенно успокаивается.
На перроне было людно и шумно.
Внезапно откуда-то из дальней тьмы вынырнули два ослепительно-ярких глаза, с шипением и лязгом они накатывались на перрон. Мощный электровоз, блестя и переливаясь в огнях вокзала, плавно вытянул за собой вереницу освещенных вагонов, и они неторопливо проползли мимо людей на платформе, постепенно замедляя ход, и как-то совсем незаметно остановились.
Люди вокруг затоварили еще возбужденнее, засуетились. Из вагонов стали выходить пассажиры.
Лобанов и Жаткин с безразличным видом отошли от Семенова, не спуская, однако, глаз с его напряженного, бледного лица. К ним подошла сотрудница их отдела с чемоданом в руке, и они теперь стояли втроем, словно провожая ее, и оживленно болтали. Невдалеке прогуливались еще двое сотрудников, один из них тоже держал чемодан. Лобанов знал, что на противоположной платформе тоже находятся двое его ребят и все выходы в город надежно «закрыты», а на площади дежурят машины.
Это была далеко не первая операция по задержанию опасных преступников не только в жизни Лобанова, но и каждого из ее участников, кроме, пожалуй, Володи Жаткина. Он работал в уголовном розыске совсем еще мало, каких-нибудь два года, сразу после университета. И Лобанов видел, что Володя возбужден и нервничает, излишне суетится, и время от времени строго поглядывал на него, А Верочка, умница, вдруг попросила его подержать чемодан и окончательно лишила его возможности вертеться и суетиться. Володя покорно держал ее чемодан, сдвинув кепку с потного лба, а свободной рукой поминутно поправлял свернувшееся в жгут кашне на тонкой, почти мальчишечьей шее или нетерпеливо расстегивал, а потом снова, застегивал пальто. Ему было жарко, неудобно, просто невыносимо.
Семенов стоял сгорбившись, глубоко сунув руки в карманы пальто и чуть надвинув на лоб шляпу, залитый ярким светом лампы, висевшей высоко над его головой, и напряженно вглядывался в снующих вокруг людей. Чувствовал он себя отвратительно. Ноги были словно ватные, и все время его тряс нервный озноб, во рту вдруг стало горько, и голова слегка кружилась от слабости.
Люди с поезда шли и шли мимо него — мужчины, женщины, некоторые с детьми, — несли багаж, громко, возбужденно переговаривались, и никто не обращал на него внимания, да и сам он никого не узнавал. У него уже начинало рябить в глазах от бесконечного потока чужих, незнакомых лиц, от всего этого шума и суеты вокруг. Он устал и невольно оперся спиной о тонкий ребристый столб, на котором висела лампа.
И вдруг… Семенов весь напрягся и чуть подался вперед. В толпе мелькнула долговязая фигура в серой кепке и темном длинном пальто. Семенов увидел узкое лицо с тонкими поджатыми губами, густые черные брови и хмурые глаза. Иван!.. Один, без чемодана!.. Он мелькнул в толпе и исчез.
Семенов ждал. Сейчас появится с чемоданом Карим, сейчас они оба подойдут к нему. Сейчас подойдут! Сердце забилось как-то странно, с болью и паузами.
В этот момент Иван появился снова, он посмотрел на Семенова, встретился с ним взглядом и вдруг перевел его в сторону, потом опять посмотрел на него и снова отвел глаза, будто указывая Семенову на что-то. Семенов нерешительно проследил за его взглядом и увидел невысокого, коренастого паренька с чемоданом. Тот шел неуверенно, поглядывая в сторону… Да он же следит за Иваном! Тот словно наводит его на Семенова. Так и есть. Парень теперь смотрел на него, он уже шел к нему уверенно, торопливо. А Иван вдруг снова исчез. Значит, Ивана не задержат и он все увидит и передаст. А тогда… Что тогда?…