Каиров посмотрел на часы. Стрелки показывали 6 часов 11 минут.
Вверху проулка появились две женщины. Первая несла пустую плетеную корзинку. Когда они поравнялись с ним, Каиров спросил, не видели ли они мужчину в темном. Они отрицательно покачали головой. Каиров пошел вверх.
Улица по-прежнему была пустынной. Но в глубине двора напротив играли дети. Они играли в прятки. Тонкий, немного плаксивый голос мальчишки выкрикивал!: «Раз, два, три, четыре, пять! Я иду искать!»
Каиров вернулся к калитке дома Шатровых. Как и несколько минут назад, она была запертой. Приподнявшись на носки, Каиров перекинул руку через калитку, нащупал крышку почтового ящика. Открыл ее. Обшарил ящик пальцами. Записки там не было.
...Дождь вновь хлынул с лавинной силой. Но Каиров уже успел добраться до шашлычной «Перепутье». Там он выпил стакан вина, носившего звучное название «Сан-Ремо». Переговорил о чем-то с хозяином. Тот нашел ему извозчика. И Каиров уехал в гостиницу.
Когда он проходил через холл, повстречал возле лестницы Сменина. В руках у того были чемодан и портфель. Сменин многозначительно сказал:
— Прощайте. Да пусть не покинет вас удача.
— Спасибо, — поблагодарил Каиров.
Он пришел в свою комнату. Включил электричество, понял, что в его отсутствие кто-то здесь побывал. Уборщица? Едва ли. Она приходила утром, когда Каиров завтракал в буфете.
Глава пятая
1
Машина гудела ровно. Виктория без напряжения держала темный, давно утративший блеск руль. Иногда оборачивалась на два-три мгновения в сторону Каирова, неопределенно улыбалась.
Сырой рассвет клочкастым туманом поднимался из ущелий, заслоняясь от дороги кустами и ветками, еще глянцево черными, без полутонов, которыми были щедро помечены облака, выгнанные на сине-голубое пастбище. Неторопливо и равнодушно они пощипывали вершину горы, светлую и чуть позолоченную, похожую на спелую разломанную дыню.
Между ущельем и дорогой по склону, окутанному в мягкую тень, высокими фундаментами ступали вверх домики под острыми драночными крышами, призывно заливался пастуший рожок, мычали волы.
— Иногда мне хочется бросить все, — сказала Виктория, — уйти в горы. Стать женой пастуха. И жить до ста двадцати лет.
— Не много ли?
— В горах живут долго.
— Что же мешает осуществить эту голубую мечту?
— Разное. — Виктория прикрыла ресницы, притормаживая, потому что из-за каштана, росшего на крутом повороте скатывающейся вниз дороги, показалась телега с дровами, которую медленно тянули две лошади. — В том числе и такие товарищи, как ты.
— Странный ответ...
Виктория кивнула. Без грусти, без улыбки. Совершенно спокойно признавала странность ответа.
Она вломилась в номер, чуть забрезжил рассвет. Энергичная, деловая. Глядела на заспанное лицо Каирова и не могла скрыть улыбки.
— Извини, Мирзо, но твою записку я нашла только утром. Отец положил ее на мой письменный стол. А я вернулась вчера усталая как черт. И сразу завалилась в постель... Одевайся, я обожду тебя в холле. Поехали.
— Понимаю, понимаю, — нудновато повторял он, несколько ошарашенный напором и стремительностью. Все-таки догадался спросить: — Куда поехали?
— Какая разница! — беспечно ответила она. — Потом узнаешь.
...Дорога взбиралась на гору частыми петлями, очень красивыми издалека. Скалистая стена, что долго тянулась справа, вдруг начала уменьшаться.
— Смотри внимательно, — сказала Виктория. — Мы въезжаем на перевал. Через минуту, Мирзо, увидишь море.
Оно прыгнуло снизу. Зависло, как воздушный шар. Огромный. Серо-зеленоватый. Казалось, его можно достать, протянув руку.
Линия берега не просматривалась. Ее прикрывали пологие вершины гор, бурой лесенкой спускающиеся к морю. Белые черточки кораблей были разбросаны, как блики. Над тремя из них вились неширокие черные дымки.
— Останови машину, — попросил Каиров.
Она выполнила его просьбу, повернулась, прислонившись плечом к желтой коже сиденья. Он взял ладонями ее лицо и крепко поцеловал в губы.
— Сумасшедший! — тихо удивилась она.
Он кивнул. Она сказала:
— Я прощаю тебя. Похоже, ты никогда раньше не видел моря.
— С такой высоты — да.
— Тогда все понятно. — Она убрала тормоз. Дорога медленно поползла навстречу. Плохая, никогда не знавшая асфальта дорога.
2
Она дала сигналы: два коротких и один длинный. Железные ворота, непроницаемые, как сундук, распахнулись перед машиной. Неторопливо. Вначале правая половина, затем левая. Дорожка от ворот, на которую они выехали, не была выложена камнями. Редкая, невысокая трава росла между неглубокими колеями, заметными в сухой глине.
Старик, отворивший ворота, был совершенно лыс, пышные седоватые усы казались приклеенными к его сухому маленькому лицу. Сощурившись, он стоял почти по стойке «смирно», неподвижно глядя на Викторию, всем своим видом выражая почтительный испуг. Огромные платаны, росшие по саду, бросали вокруг себя плотную тень. И Каиров почувствовал, что воздух здесь, конечно, более влажный, чем на дороге. Где-то рядом журчала вода. Впереди за деревьями белела глухая стена каменного дома.
— Ну! — Виктория уже вышла из машины и стояла перед стариком, чуть расставив ноги, руки на бедрах, как однажды у себя в мастерской.
— С благополучным прибытием, — очень четко, по-военному приветствовал старик.
— Готовь завтрак. И поплотнее! — Виктория кивнула Каирову, дескать, можно выходить.
Когда он вышел, старик перестал жмуриться. Смотрел острыми, холодными глазами.
— Это мой друг, — сказала Виктория. — Зовут его Мирзо. Он большой начальник.
— Здравствуйте, товарищ начальник, — приосанился старик.
— Здравствуй, дорогой, — ответил Каиров. И пошел вслед за Викторией.
Она шла широко, по-хозяйски оглядывая сад. Остановилась возле бассейна, выложенного камнем и похожего на серп молодой луны. Присела, попробовала рукой воду. Вода катилась по керамическому желобу. От ключа, который был тут же в саду, но немного выше.
— Хороша, — сказала Виктория, тряхнув мокрыми пальцами.
— Холодная?
— В самый раз. Я умываюсь здесь, когда бывает очень жарко.
За бассейном была площадка. На площадку спускалась деревянная лестница, старая, ведущая на широкую террасу, увитую мелкими дикими розами, ярко-красными и белыми.
— Куда мы попали? — спросил Каиров.
— На мою дачу.
— А старик?
— Он ухаживает за садом. Впрочем, больше бездельничает, чем ухаживает. Он живет здесь на первом этаже, рядом с кухней. Он и его старуха. В прошлом это был дом моего деда. Они всегда служили у деда.
— Почему ты назвала меня большим начальником?
Она посмотрела на Каирова с вызовом. Смешливые глаза ее сузились и удлинились, а лицо на секунду застыло, словно не лицо, а маска. Потом она тряхнула головой, повела плечами. Оранжевая блузка натянулась, обозначив выпуклость груди. Дрогнула жилка на длинной шее. Виктория сказала:
— Хафизу девяносто лет. Жизнь была к нему строгой. И он твердо уверовал — хорошим человеком может быть только начальник... Нам нужно подняться по лестнице.
Она держалась рукой за перила, нетерпеливо постукивала крашеным ногтем о старое, вымытое дождями дерево.
Каиров пошел. Ступеньки под ним не скрипели, а вздыхали. Когда поднялся на террасу, посмотрел назад. Думал, что Виктория так и осталась внизу.
Нет. Она стояла рядом. Значит, у нее был неслышный, мягкий шаг. Немного театрально она показала рукой на дверь. Сказала:
— Милости прошу.
Каиров прошел в дом. Темноватая прихожая, просторная и пустая, встретила его запахами лака и краски. Двустворчатая дверь, в верхней половине своей застекленная, была распахнута, утро голубело на толстых ромбовидных стеклах, оправленных позеленевшей медью. За прихожей открывалась длинная комната с тремя широкими незанавешенными окнами. На противоположной стене и в простенках между окнами висели картины. Это были полотна, расписанные маслом, натянутые на подрамники. Видимо, они принадлежали кисти одного автора, и автор этот был пейзажистом. Каиров увидел перевал и дорогу, по которой они только что ехали, ишака и арбу возле дома, глубокое ущелье, тонущее в облаках вершины гор...
— Это работы моего покойного дедушки. Есть решение местных властей организовать здесь Дом-музей... — Виктория задумалась, потом сказала: — Тогда я распрощаюсь со своей мастерской. И стану смотрителем. Буду выписывать из Ростова книги по искусству, ждать почтальона, комнаты в доме станут называться залами, и я буду водить по дому экскурсантов. Рассказывать им о прекрасном, вечном. — Она тряхнула головой, словно избавляясь от наваждения: — Нет-нет... Это случится позже. Не сегодня...
Она мягко повернулась на каблуках, пошла в другой конец комнаты, где за портьерой оказалась узкая дверь.
«О чем все-таки она думает сейчас? — размышлял Каиров, следуя за Викторией. — Не для того же она везла меня в такую даль, чтобы показать картины своего дедушки. Она что-то знает, или догадывается, или просто демонстрирует женский характер. Может, умнее было бы с моей стороны прикинуться больным и отказаться от поездки... Такие вещи трудно предусмотреть заранее».
Виктория обернулась, губы ее чуть вздрогнули, она смотрела так, словно просила прощения. Браунинг лежал в заднем кармане брюк. Каиров отодвинул полу пиджака. Виктория угадала жест.
— Нет-нет! — Глаза ее затуманились, как холодные ущелья. — Здесь ты в безопасности.
Каиров почувствовал, что у него пересохло во рту, а язык стал шершавым, неспособным произносить слова. Она протянула ему руку и нырнула между портьерами. Плюш коснулся его лица, обдал застарелой пылью. Дверь взвизгнула сипло, голосом прокуренным, недовольным.
«Простоват я для такой работы», — подумал Каиров, ступая в яркий свет...
3
Салтыков уснул поздно. Проспал часа три. Проснулся с ощущением, будто что-то разбудило его. За окнами, неплотно прикрытыми занавесками, угадывался ранний рассвет. Стекла блестели темно, серо, словно смоченный водой асфальт. В комнате было тихо и душно. Салтыков встал с кровати и пошел к окну, чтобы распахнуть раму или форточку. Ковер на полу лежал мягкий, пушистый. Награжден им был Салтыков к празднику Первого мая, как было сказано в приказе: «За хорошую работу и успешные результаты по ликвидации преступного мира». Будучи холостяком, Салтыков не стал вешать ковер на стену, чтобы не увязнуть в болоте мещанства, а бросил на пол. И с удовольствием ходил по нему босиком.
Не дойдя до окна двух-трех метров, Салтыков услышал скрип половиц под чьими-то осторожными шагами. Салтыков мгновенно обернулся... Нет. Скрип проникал в комнату из-за окна.
Не прикасаясь к занавеске и стараясь оказаться на таком расстоянии от стекла, чтобы его не увидели с улицы, он вгляделся в окно. Просматривалась часть двора, одичалые кусты самшита, дорожка между ними, угол дома, за которым тянулись сараи с покосившимися дверями, крыльцо с тремя прогнившими ступенями. На крыльце, переминаясь с ноги на ногу, курил владелец шашлычной «Перепутье» Лаидзе.
Салтыков подошел к столу, где рядом с тарелками стоял телефон. Снял трубку. Вздохнул. Все ясно: телефон не работал.
Повернув ключ в замке, Салтыков распахнул дверь.
Сказал:
— Привет, Зураб! Чего сторожишь меня? Жулье не станет брать комнату начугро. В городе дома и побогаче есть.
— Про ковер забыл, — бодро ответил Зураб, затянулся папиросой, бросил на тропинку.
— Что случилось? — спросил Салтыков, закрывая за ним дверь.
— Телефон у тебя не работает.
— Я им сегодня скандал устрою! — пообещал горячо Салтыков.
Зураб махнул рукой:
— Им не скандал нужен, ты аппаратуру им новую устрой.
— Для этого другие люди есть! — недовольно возразил Салтыков. — Что у тебя?
— Увела она его прямо из-под самого моего носа. Посадила в машину и покатила в сторону перевала.
— Скорее всего, в дом своего деда. Она часто туда ездит. Надо бы дозвониться в местное отделение.
— Пробуют ребята... Но это не все. В час ночи неизвестный гражданин позвонил дежурному и предупредил, что в гостинице «Эльбрус» проживает член тайной монархической организации офицеров Мирзо Иванович Каиров, прибывший в город с террористической целью.
Салтыков взял кружку, нацедил из чайника воды. Отхлебнул и только после этого сказал:
— Ясно. Каиров мешает Дантисту. Вчерашняя попытка убийства оказалась неудачной. Тогда Дантист решил сдать Каирова нам. Отсюда вывод — сегодняшняя поездка на перевал не угрожает жизни Каирова. Тогда бы не было звонка.
Зураб возразил:
— Звонок может быть обыкновенной страховкой. Если не ухлопают его по дороге, тогда пусть берут власти...
4
Глядя пристально и твердо, Каиров процитировал:
— Вечером Филарет играл на рояле Шопена. Однако из него такой же музыкант, как из Разумовского дантист.
Виктория не сразу вспомнила строки своего письма. Нет, текст был ей знаком. Но то, что именно эти слова она писала в письме к Валентину, сразу не пришло ей в голову. Она подняла на Каирова синие глаза, сказала как бы из вежливости:
— Продолжайте.
— Я запомнил только это. Писем было много. Целая пачка.
— Продолжайте, — повторила она теперь уже дрогнувшим голосом.
— Почему Разумовский получил кличку Дантист?
— Ах вот что, — сказала она почти равнодушно, посмотрела в свою тарелку, взяла стебелек кинзы, вертела его между пальцами.
Каиров понимал: равнодушие дается ей нелегко, и сейчас она стремительно размышляет, что отвечать и как вести себя дальше.
— Разумовский, будучи юношей, провел несколько лет с родителями в Индии. — Виктория говорила медленно, отделяя слово от слова короткими, но подчеркнутыми паузами. Так учительница читает в школе диктант. — В Петербурге Разумовский утверждал, что один индус, бродячий лекарь, научил его удалять зубы пальцами, причем без боли и без крови. Однажды на пикнике у одного из членов нашей компании обломился зуб, и Разумовскому представилась возможность продемонстрировать свое умение. Однако он оплошал. С тех пор за ним утвердилось шутливое прозвище Дантист.
— Расскажите мне о нем подробнее.
— Нет! — Виктория вновь подняла глаза на Каирова, взгляд ее был усталым, опустошенным. — Я мало его знала. Одно время перед войной он часто приходил к нам на Фонтанку. Но Валентину это не нравилось. Он ревновал меня к Разумовскому. Он вообще был ревнивым... Какое-то время они служили вместе. Потом Разумовский бежал вместе с Врангелем... Остальное вам известно лучше, чем мне.
«Странно, — думал Каиров. — Значит, она полагает, что я бежал вместе с Врангелем. Как же я оказался здесь? С какой целью? С целью следить за Разумовским? Она считает, что нас послали сюда одни и те же люди...»
Виктория сказала:
— Вы знали моего мужа? Как он погиб?
Каиров вынул из бумажника письмо денщика Василия, передал Виктории.
«...Я поклялся на кресте, что найду его вещи. Они спрятаны в подвале гостиницы, за лестницей. Вещи в деревянном ящике с тремя сургучными печатями. Ценности громадной, даже нельзя сказать какой. Про них знал полковник Ованесов, но он мертвый уже как месяц. Знал еще Дантист. Очень опасный человек. Кратов сказал мне, что Дантист убил его и Ованесова из-за этого ящика...»
По мере того как Виктория читала письмо, лицо ее белело.
Застекленная веранда выгнулась вокруг них подковообразным фонарем. Несколько створок было распахнуто, и прохладный, пахнущий каштанами воздух врывался из сада, подталкиваемый ветром.
— Письмо не окончено, — глухо сказала Виктория.
— Дантист убил денщика Василия.
— Он убьет и вас.
— Если вы мне поможете, этого не произойдет.
Виктория закурила. Вспомнила:
— Ованесов был веселым человеком. Зачем вы сразу выложили мне, что дружили с ним?
— Хотел довести этот почетный факт до вашего сведения.
— Я так и поняла... — Она вздохнула тяжело, закрыла лицо ладонью, может, не хотела, чтобы он видел ее слезы.
Он не увидел. Когда Виктория отняла ладонь, лицо ее было сухим и суровым.
— Я помогу вам, — сказала опа. Еще четверть часа назад они были на «ты».