На пляже ее уже знали так же хорошо, как и продавца «коко»… потому что видели, как она постоянно ошивается там со своим свертком… В нем были вышивки, выкройки, дамские украшения и даже утюги… Она бы продавала и потроха, кроличьи шкурки, лапки – все что угодно, только бы «протянуть» эти два месяца.
Совершая свои вылазки, мы старались держаться подальше от порта, опасаясь подходить близко из-за труб и тросов, о которые можно было легко споткнуться. Это было самое коварное место. Стоит упасть в тину, и ты пропал, останешься там, в глубине, тебя сожрут крабы, и никто не найдет…
Утесы также были опасны. Ежегодно целые семьи гибли на скалах. Малейшая неосторожность, неловкий шаг, рассеянность… Огромный камень катится на вас… Чтобы меньше рисковать, мы старались ходить только по улицам. Вечером сразу после ужина мы опять обзванивали всех подряд. Мы совершали настоящие турне… в один конец, потом в другой… По всему проспекту Казино…
Я ждал перед домами на скамейках… Слушал, как мать расхваливает товар… Она ужасно старалась… Я знал наизусть все, что она скажет… Я знал всех местных бродячих собак… Они подбегали, принюхивались и снова убегали… Я знал всех разносчиков, как раз в это время они обычно возвращались домой со своими тележками… Они толкают их перед собой рывками… На них никто не обращает внимания. И они не стесняются, хрипят… Харкают себе под ноги… и по сторонам… Прожектор рассекает тьму… Свет падает на человечка… Волна накрывает камни… рассыпается… накатывает снова… дробится… снова возвращается… затихает…
* * *
Афиши гласили, что пятнадцатого августа, после ярмарки, состоятся автомобильные гонки. Это должно было привлечь много народу, особенно англичан. Моя мать решила остаться еще ненадолго. Нам не очень везло, июль месяц был и вовсе плох, покупательницы сидели дома и занимались глупостями… Мы не смогли продать ни шляпки с воланами, ни болеро, ни даже «дамские рукоделия»… Если бы это им вообще было нужно!.. Но их интересует бог знает что… На берегу моря они сплетничали не меньше, чем в городе… Как и все светские дамы – исключительно о служанках и детском поносе…
Они совершенно отупели, им нужно было по двадцать раз повторять одно и то же, а они продолжали тупо пялиться на образцы…
Мой отец больше не верил нам. В письмах он выражал беспокойство. Он боялся, что мы совсем без денег. Было растранжирено более тысячи франков… Мать посоветовала ему взять деньги из наследства. Это было чрезвычайно благородно, но могло плохо кончиться. Я уже предвидел, что меня ждет. Он ответил, что приедет. Мы ждали его у церкви. Наконец он появился на забрызганном грязью велосипеде.
Я думал, что он сразу начнет цепляться ко мне, обвинять меня во всех грехах, я уже приготовился к стремительной атаке… но ничего подобного!.. Напротив, он, казалось, был счастлив, что находится в нашем обществе и видит нас. Он похвалил меня за хорошее поведение и сказал, что я прекрасно выгляжу. Я был очень растроган. Он сам предложил прогуляться до порта… Он знал толк в кораблях. Решил тряхнуть стариной. Он разбирался в маневрах. Мы отпустили маму с ее тряпками и отправились к докам. Я очень хорошо помню трехмачтовый русский корабль, совсем белый. Недавно начался прилив, и он взял курс на узкий вход в гавань.
В течение трех дней он бороздил открытое море, боролся с волнами… все его кливера были в водорослях… Он вез опасный груз, незакрепленные бруски, целые горы в полном беспорядке, на всех палубах, в трюмах, везде один лед, огромные ослепительные кубы с поверхности реки, которые везли из Архангельска специально, чтобы продавать в кафе… Во время шторма он дал сильный крен и оказался в бедственном положении. Мы приходили с отцом посмотреть, как он болтается между маяком и гаванью. Волны так потрепали его, что большая рея задевала воду… Я как сейчас вижу капитана, огромного увальня, орущего в рупор в десять раз громче, чем мой отец! Его молодцы карабкались по вантам, подбирали паруса, гафели, фалы, даже те, что под большим Андреевским флагом… Все думали, что ночью его выбросит на скалы. Спасатели не хотели выходить в море, оставалось надеяться только на Бога… Потерялось шесть рыбачьих судов. Даже судно военно-морского корпуса, проходившее мимо, получило сильный удар о рифы Трото… Можно себе представить, что это было.
Перед кафе «Шалунья» шкоты переплетались… швартовые тумбы были расположены так, чтобы избежать опасности в случае, если судно отнесет… Но там все настолько напились, что им было все равно… Очевидно, слишком сильно натянули швартовы… Форштевень уперся в мол, где располагалась таможня… Великолепная фигура Девы на носу врезалась в него обеими сиськами… Это было грандиозно… Просто искры полетели… Бушприт разбил стекло… Протаранил бистро… Кливер оцарапал лавку…
Вокруг в ужасе визжат… Разбегаются по сторонам. Слышны ругательства… Наконец все успокоились… Славный корабль пришвартовался… Встал у причала, обвитый пеньковыми тросами… В завершение последний парус падает у него на фок-мачте… распластавшись, как чайка.
Якорная цепь на корме стонет в последний раз… Земля принимает корабль. Из камбуза выходит кок, он бросает клекочущим птицам огромную миску еды. Верзилы, жестикулируя, стоят вдоль бортов, пьяницы из береговой команды не соглашаются установить трап… шкоты висят…
Военный писарь в рединготе поднимается первым… Наверху болтается шкив с куском бруса… Снова раздается ругань… Все опять шумят… У фалов копошатся грузчики… Открываются крышки люков… Это настоящий айсберг!.. И еще лес!.. Только успевай!.. Подъезжает повозка… Больше нам здесь нечего делать, мы переполнены впечатлениями.
Мы возвращаемся к семафору, теперь сигнал подает угольное судно. Оно проплывает мимо скалы Гиньоль, покачиваясь на волнах.
Шлюпка лоцмана вертится и скачет вокруг него с одной волны на другую. Он обезумел… Его все время отбрасывает… наконец он цепляется за лестницу… карабкается… взбирается на борт. От Кардиффа суденышко с трудом пробивалось сквозь шторм… О его борта бьется водяная пыль и пена… Оно сопротивляется… Его относит к молу… Наконец море немного успокаивается, натиск его ослабевает, можно пройти в устье… Подходя, оно от напряжения дрожит всем корпусом, волны все еще преследуют его. Оно ворчит, хрипит на всех парах. Его снасти взвизгивают под порывами ветра. Дым стелется по гребням волн, отлив тащит его к дамбам.
Сейчас уже можно разглядеть Каске, судно вошло в узкий пролив… Во время отлива обнажились маленькие скалы…
Показались две одномачтовые яхты… Приближается развязка, нельзя терять ни минуты… Все взволнованы, сбились в кучу возле колокола, подающего сигнал тревоги… Рассматривают происходящее в бинокли… Один из соседей уступает нам свой. Порывы ветра становятся такими сильными, что невозможно открыть рот. Все уже задыхаются… Ветер вздувает море… оно осыпает брызгами прожектор… поднимается до самого неба…
Мой отец нахлобучивает фуражку… О возвращении думать еще рано… Три рыбацких судна без мачт достигают берега… Их гудки раздаются в глубине фарватера… Они окликают друг друга… Сталкиваются веслами…
Мама беспокоится, поджидая нас в «Мышке», кабачке, где собираются торговцы дарами моря… Она почти ничего не продала… Мы говорим только о дальних путешествиях.
* * *
Мой отец хорошо плавал, он был просто помешан на купаниях. Я же не очень любил купаться. Пляж в Дьеппе был не ахти какой. Но отпуск есть отпуск! К тому же здесь я стал еще грязнее, чем в Пассаже.
В «Синице» у нас был один тазик на троих. Я никогда не мыл ноги. От меня уже воняло почти так же, как от раковины.
Для купания требовалось немалое мужество. Вспененный, вставший дыбом, полный сотен тысяч мелких камней, ревущий гребень разбивается о берег и тащит за собой.
Продрогший трясущийся ребенок едва удерживается на ногах… Целый град булыжников обрушивается на меня среди пены и водяных хлопьев. Под обстрелом камней голова содрогается, втягивается в плечи… Каждая секунда кажется последней… Мой отец в полосатой майке между двух ревущих стен надсаживается от крика. Он появляется передо мной… Отплевывается… ругается… Новый вал переворачивает его, тащит назад, ноги мелькают в воздухе… Он дрыгает ими, как лягушка… Ему уже не подняться, он сломлен… Тут мне в грудь летит новый залп гальки… Я сгибаюсь… Тону… Ужас. Я сметен волной… меня выбрасывает к ногам матери… Она пытается схватить и удержать меня… Но новая волна вырывает меня и уносит. Она дико вопит… Сбегается весь пляж… Но все усилия напрасны… Купальщики взволнованы… Меня то тянет в глубину, то выносит наверх, я хриплю и задыхаюсь… Как вспышки, мелькают люди, обсуждающие мое бедственное положение… Разноцветные: зеленые… голубые, призрачные, желтые… лимонные… меня разрывает на части… Я уже ничего не вижу… Меня душит спасательный круг… Выбрасывает на скалы, как кашалота… Мне в рот льют лекарства, растирают арникой… Я весь горю под повязками… Проклятые растирания… Я связан по рукам и ногам тремя пеньюарами…
Все вокруг говорят… Что море слишком неспокойно для меня! Прекрасно! Хватит! С меня довольно!.. Это была жертва… Ради очищения…
* * *
Прошло уже целых десять дней. На следующей неделе все завершится. Мой отец вернется в контору. Стоит об этом подумать, как начинает болеть живот. Нельзя терять ни минуты.
Торговля идет так вяло, что мы вдруг впадаем в настоящую панику и отваживаемся на путешествие… Решено ехать в Англию… Предстоящее возвращение лишает нас рассудка… и толкает на крайности…
Выезжаем с восходом солнца сразу после кофе с молоком… Остатки бабушкиных сбережений… все равно!.. половины уже нет!..
Мы пришли на корабль задолго до отплытия… Удобные места, почти у форштевня… Прекрасно виден весь горизонт… Я должен был первым заметить чужой берег… погода стояла неплохая, но как только мы отошли от берега и потеряли из виду маяк, начинается качка… Она все усиливается, это уже похоже на настоящее плавание… Моя мать цепляется за поручни… Ее первую рвет на палубу… На мгновение ей становится легче…
«Займись ребенком, Огюст!» – стонет она… Этого было достаточно, чтобы силы снова покинули ее…
Остальные тоже корчатся в неестественных позах… над бортами и релингами… при такой болтанке можно блевать, не стесняясь, не обращая ни на кого внимания… Единственный туалет… Сразу четверо, обалдев от рвоты и вцепившись друг в друга, уже забились туда… Море все раздувается… После каждого толчка, подъема на волну следует целый залп блевотины… При спуске по меньшей мере еще двенадцать, только более обильных, более насыщенных… Ураганный ветер срывает промокшую вуаль с моей матери… и затыкает ею рот дамы на другом конце палубы… корчащейся в рвотных судорогах… Никакой стойкости! Извергается все!.. конфитюры… салат… телятина с грибами… кофе со сливками… рагу!..
Стоя на коленях на палубе, моя мать силится улыбнуться, у нее течет слюна…
– Вот видишь, – говорит она, – при носовой качке… ужасно… Вот видишь, Фердинанд, у тебя в желудке еще остался тунец!.. Попробуем еще раз вместе. Буа!.. Буа!.. Она ошиблась! это блинчики!.. Думаю, что с таким же успехом я мог бы выдать и жареный картофель… без особых усилий… Просто вывернув свои внутренности и извергнув их на палубу… Я стараюсь… лезу вон из кожи… Еще одна попытка… огромный вал обрушивается на бортовое ограждение, грохочет, заливает, сбивает с ног, откатывается, сметая все с нижней палубы… Пена бурлит, клокочет, перемешивается с блевотиной… Опять начинается рвота… При каждом погружении ты расстаешься с душой… при подъеме она возвращается в потоке слизи и вони… соленая, стекает по носу, это выше человеческих сил!.. Какой-то пассажир просит пощады… Божится, что уже пуст!.. Напрягается изо всех сил!.. И все-таки выдает малину!.. Он с испугом уставился на нее… Он намерен выблевать оба глаза… И прилагает к этому усилия… Изгибается дугой у рангоута… Старается блевать через все отверстия… Мама падает на перила… Она вся изблевалась… Из нее вышла морковка… кусочек жира… и целый хвостик барабульки…
Наверху, рядом с капитаном, блюют пассажиры первого и второго класса, они наклоняются, и все это летит на нас… При каждом подъеме на волну на нас льется настоящий поток, летят целые куски пищи… нас хлещет объедками… кусками тухлятины… Все это разносится порывами ветра… красуется на вантах… Вокруг ревет море, клокочет пена… Отец, затянув под подбородком ремешок фуражки, дает нам советы… расхаживает взад-вперед, ему везет, у него морская душа!.. Он советует нам еще сильнее согнуться… поползать… Появляется какая-то пассажирка… Она, качаясь, идет прямо к маме… устраивается поблевать… Тут же подбегает песик, ему так плохо, что он гадит прямо ей на юбку… Он переворачивается, показывая нам живот… Из уборной доносятся ужасные крики… Те четверо, что заперлись там, не могут больше ни блевать, ни помочиться… даже посрать… Они тужатся над очком… Вопят, как будто их убивают… А ураган все усиливается, напряжение возрастает, судно снова погружается… проваливается в бездну… в зеленую мглу… Оно все истрепано… У нас в брюхе снова переворачиваются внутренности…
Какой-то наглый приземистый тип прямо перед нами помогает своей супруге блевать в бачок… Он подбадривает ее…
«Давай, Леони!.. Не бойся!.. Я здесь!.. Я держу тебя!» Вдруг она поворачивает голову по направлению ветра… Вареное мясо, приправленное луком, салом и чесноком, клокотавшее у нее в глотке, летит мне прямо в физиономию… У меня набивается полный рот фасоли, томата… а ведь мне уже нечем было блевать!.. Теперь снова есть чем… Я слегка напрягаюсь… внутренности снова поднимаются… Ну, держись!.. Пошло!.. Весь набор уже у меня в горле… Я выверну ей прямо в рот все мои кишки… Я приближаюсь ощупью… мы тихонько подползаем… Беремся за руки… падаем… Крепко обнимаемся… и блюем друг на друга. Мой добрый отец и ее муж пытаются нас разнять… Они тащат каждый в свою сторону… Им не понять, что происходит…
Прочь, низменные чувства! Буа!.. Этот муж просто грубый упрямый чурбан!.. О крошка, мы поблюем вместе!.. Я выдаю его красотке прекрасный клубок лапши… с томатным соусом… Трехдневный сидр… Она возвращает мне швейцарский сыр… Я посасываю его волоконца… Моя мать запуталась в канатах… пытается выбраться… Песик тащится за ней, вцепившись в юбку… Все уже измучились с женой этого детины… Меня грубо оттаскивают… Чтобы вырвать меня из ее объятий, он лупит меня ботинком по заднице… в стиле «боксер-тяжеловес»… Мой отец пытается его задобрить… Но он не успевает сказать и двух слов, как тот отвешивает ему такой удар кулаком прямо в желудок, что отец растягивается на лебедке… Но это еще не все!.. Эта скотина прыгает ему на спину… Он уже разбил ему всю физиономию… И наклоняется, чтобы добить его… У отца течет кровь из носа… она мешается с блевотиной… Он, пошатываясь, цепляется за мачту… Наконец падает… Но муж все еще не удовлетворен… Воспользовавшись тем, что меня относит волной… он бросается на меня… Я отползаю… Он отбрасывает меня в уборную… Как настоящий таран… Я упираюсь… И со всего маху влетаю в двери… Попадаю к изнеможенным субъектам… ворочаюсь в этой куче… Я попал в самую середину… Они все без штанов!.. Я тяну за цепочку… На нас обрушивается настоящий смерч! Мы буквально утонули в горшке… А поток блевотины не иссякает… Я уже не знаю, жив я или мертв…
* * *
Всех привела в чувство сирена. Одни потащились в туалет. Другие прилипли к иллюминаторам… Вдали виднеется огромное кружево свай… Мы смотрим на Англию, как будто приплыли в Потусторонний Мир…
Здесь тоже есть зелень и скалы… Но гораздо более темные, неровные, чем показалось в первый момент… Вода уже стала совсем гладкой… Можно спокойно блевать… Но позывы прекратились. Моя мать периодически начинает плакать, вспоминая, как она блевала… Я весь в синяках… Перед подходом к берегу в рядах пассажиров воцаряются тишина, страх и беспокойство. Мертвецы не могли бы вести себя тише.
Судно бросает якорь, еще два-три раза дергается и, наконец, встает. Мы начинаем рыться в поисках билетов… Пройдя таможню, пытаемся хоть как-то прийти в себя. Моя мать выжимает юбку, с нее течет ручьем. Отец сильно потрепан, у него отсутствует кончик уса. Я стараюсь не смотреть, у него под глазом темнеет фингал. Он прикладывает к нему платок… Все понемногу успокаиваются. Дорога еще покачивается. Мы идем вдоль лавок, крошечных, как у них принято, с закрытыми ставнями и маленькими ступенями, выкрашенными белой краской.
Моя мать старается изо всех сил, она не хочет быть нам в обузу, но все равно ковыляет сзади… Хорошо бы найти гостиницу, сразу же снять комнату, чтобы она могла отдохнуть… хоть минуту… Мы уже не собираемся в Лондон, мы слишком вымокли… Мы рискуем заболеть, если продолжим путешествие… И башмаки не выдержат. Они уже давно просят каши и издают такие звуки, будто идет целое стадо.
Вот и гостиница… На фасаде надпись золотыми буквами… Но перед самой гостиницей мы вдруг дрогнули… Повернули назад… Дождь все усиливается. Как только подумали, сколько здесь все может стоить… Стало страшно… Заходим в чайную… Это как раз для нас… Садимся, смотрим на чемодан… Но это же не тот!.. На таможне в суматохе мы ошиблись!.. Поспешно возвращаемся… Нашего чемодана нет!.. Тот же, что был у нас, отдают начальнику вокзала… В результате мы остаемся ни с чем!.. Хуже ничего нельзя себе представить!.. Такое могло случиться только с нами!.. В каком-то смысле это действительно так… Мой отец прав… Не во что переодеться… не осталось ни одной рубашки! Все же нужно идти… Вся деревня видит, как мы втроем тащимся под проливным дождем. Настоящие бродяги! Нужно выбрать, по какой дороге идти… Мы пошли по первой попавшейся… За последним домом…