Генри Миллер
ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2015
* * *
Мир секса
Перевод Н. Казаковой
Предисловие
Первоначальная версия этой книги была частным образом издана человеком, давно перебравшимся в мир иной. Я не знаю ни тиража, ни количества проданных экземпляров. Книгой торговали из-под прилавка, и никто не вел никакого учета. Во всяком случае, я не имею об этом ни малейшего представления.
После смерти издателя тираж не возобновлялся. А так как английские и американские издатели явно не спешили с перепечаткой, я решил выпустить ее во Франции, где все мои запрещенные сочинения издавались и издаются по сей день.
Однако, прежде чем довериться почте, мне вздумалось перечитать, что же я насочинял столько лет назад. Это было чудовищной ошибкой. Я взялся за переделку с дьявольским воодушевлением, и в результате получилась вещь, имеющая мало общего с оригиналом.
Пока я работал, мне пришло в голову, что читатель может заинтересоваться, как протекает творческий процесс, и тогда можно будет положить перед глазами оба варианта, дабы иметь возможность их сличить.
Не удовлетворившись полученным результатом, я переписал заодно и исправленную версию. То, что вы сейчас видите, есть следствие всех, а не только приведенных здесь, переделок. Усилий было затрачено много, зато работа над ошибками оказалась куда интересней, чем создание оригинала.
Главная цель, которую я преследовал, взявшись за это предприятие, заключалась не в изменении сути, а в предельной шлифовке собственных мыслей. Надеюсь, мне это удалось.
* * *
Большинство моих читателей делится на две группы: в одной – те, кого от избытка секса в книге будто бы коробит, в другой – те, кто только рад, что данный элемент играет центральную роль. К первой группе относятся все те, кто считает мои эссе и статьи не только достойными похвалы, но и как нельзя лучше соответствующими их собственному вкусу; вместе с тем они изумляются, как из-под пера одного и того же человека могут выходить столь непохожие друг на друга произведения. Ко второй группе относятся те, кого раздражает моя, по их выражению, «серьезная сторона» и кто, соответственно, находит удовольствие в навешивании ярлыков, объявляя любые признаки серьезности пустой болтовней и мистицизмом. Лишь горстка людей, обладающих даром проницания, способны узреть одно целое в двух столь несхожих ипостасях человека, приложившего бездну усилий, чтобы не утаить ни единой частички своей личности в этой работе.
Однако я был приятно удивлен, обнаружив, что даже те, кто воспринимает в штыки мою писанину, после первой же встречи перестают отождествлять меня с нею и переносить на меня ту неприязнь, что предназначена ей. Постоянное и непосредственное общение с аудиторией легко рассеивает многие антипатии. Я уверовал в силу слова – слова искреннего и максимально точно передающего суть. Эта сила стирает грань между писателем и человеком, между тем, что я есть на самом деле, и тем, что я делаю или говорю. А это, по моему робкому разумению, и есть высшая цель Автора. Та же цель – объединение сущностей – лежит и в основе религии. Похоже, узы, связывающие меня с Господом, оказались крепче, нежели я предполагал.
Когда при мне начинают противопоставлять сексуальное и религиозное, я возражаю, что любая грань жизни – сколь угодно вынужденная, сколь угодно спорная – имеет обратную сторону, и так будет всегда, сообразно нашему взрослению и развивающемуся пониманию. Попытки ярых моралистов исключить «отталкивающие», низменные стороны бытия не только абсурдны, но и тщетны. Кто-нибудь, возможно, и преуспеет, подавляя в себе «греховные» мысли и желания, порывы и стремления, но тем сделает шаг навстречу разрушению. (Быть святым или быть преступником – это и не выбор вовсе.) Воплотить свои желания и таким образом чуть изменить их природу – цель любого эволюционирующего существа. Но желание первостепенно и неискоренимо даже тогда, когда, как говорят последователи Будды, оно превращается в свою противоположность. Чтобы освободиться от желания, необходимо иметь желание освободиться.
Тема эта интересовала меня издавна. Всю жизнь я оказывался жертвой своих безудержных страстей. Пережив длительный период творческой активности, я пуще обычного озадачился вопросом: почему размышления на эту тему всегда заводят людей в такую непролазную трясину?
В 1935 году приятель-оккультист всучил мне бальзаковскую «Серафиту». Эта книга перевернула мои представления о Мысли как предмете исследования. Это была не просто книга, это был Опыт, воплощенный в Слове. Проглотив «Серафиту», я взялся за другое незаурядное произведение Бальзака – «Луи Ламбер», а потом увлекся историей жизни писателя. Мои старания вылились в трактат «Бальзак и его двойник». Мучившим меня противоречиям пришел конец.
Мало кто знает, что Бальзаку не давала покоя тема ангела в человеке. На этом я хочу остановиться поподробней, потому что тот же самый вопрос, в несколько измененном виде, был и моей навязчивой идеей. Я убежден, что о любой творческой личности можно сказать то же самое. Признавая это или нет, но любой художник одержим стремлением переделать мир, дабы обрести утраченное человеком Целомудрие. Он знает, что целомудрие можно обрести заново, лишь став свободным. Свобода в данном случае означает смерть Механизма.
В одном из своих эссе Лоуренс заметил, что существуют два основных образа жизни – религиозный и сексуальный. Он провозгласил превосходство первого, тем самым принизив значение второго. Я же всегда полагал, что существует лишь один путь – путь Правды, ведущий не к спасению, но к просветлению. Как бы ни разнились цивилизации, как бы ни менялись законы, обычаи, верования и идолы, но в биографиях выдающихся духовных лидеров я наблюдаю странное сходство, которое может послужить наглядным примером правдивости и цельности, понятным даже младенцу.
Только не говорите, что такие мысли не очень-то вяжутся с образом автора «Тропика Рака». Еще как вяжутся! Хоть я и не скупился в романе на секс-моменты, однако первостепенный интерес для меня представляло не совокупление как таковое и не религия, а вопрос самоосвобождения. В «Тропике Козерога» так называемое непристойное использовалось гораздо продуманней и тоньше – возможно, из-за обостренной чувствительности к изнуряющим требованиям печатного слова как выразительного средства. Интерлюдия под названием «Страна Ебландия» явилась кульминационной точкой слияния символа, мифа и метафоры. Использовав ее в роли громоотвода, я убил двух зайцев (цирковой клоун ведь не только разряжает напряжение, но и готовит зрителя к еще большему напряжению). Работая над «Тропиком…», я лишь смутно сознавал значение этого, однако цель этого была мне совершенно ясна. Без ложной скромности могу утверждать, что в этой Интерлюдии я превзошел самого себя. Может, когда-нибудь эта буффонада подтолкнет к разгадке природы внутренних противоречий, обуревавших автора. Суть конфликта сводится к трудному для понимания феномену противоположностей. Между Словом и Откликом мерцает еле заметная искра. Объяснять этот вопрос (а именно так и поступает большинство ученых мужей) социальной, политической и экономической неустойчивостью означает извратить его существо.
Подлинная причина лежит глубже. Новый мир только-только зарождается. Новый человек пребывает в зачаточном состоянии. Обреченные на тяжкие испытания, люди застыли, парализованные ужасом и мрачными предчувствиями. Они ушли в себя, попрятавшись в свои норы, больше похожие на вырытые самим себе могилы; чувство реальности напоминает о себе, лишь когда возникают немногие сохранившиеся физиологические потребности. Плоть давно перестала быть храмом духа. Человек постепенно умирает для мира – и для Создателя. Жизнь теряет свою самоценность, процесс распада тянется веками. О повсеместном угасании Искры Жизни говорит энтузиазм, с которым философы, мыслители, равно как военные, политики и прочие аферисты, вдохновенно симулируют бурную деятельность. Нездоровое оживление свидетельствует о надвигающейся смерти.
Когда я брался за перо, мне в голову не приходило задумываться о таких вещах. Чтобы все встало на свои места, мне пришлось пережить собственную «малую смерть». Взяв десятилетний тайм-аут, я умер для мира. В Париже я, как всем теперь известно, обрел себя.
В первые пару лет парижской жизни я почти в буквальном смысле этого слова прекратил свое существование. Писателя, коим я надеялся стать, больше не существовало, остался тот, кем я должен был стать. (В поисках пути я обрел Голос.) «Тропик Рака» – это завещание, написанное кровью, рассказывающее о пагубном опустошении, которым завершилась моя борьба со смертью. Пронизывающий «Тропик…» аромат секса на самом деле есть аромат рождения; лишь те с отвращением морщатся и воротят нос, кому не удалось понять его смысл.
В «Тропике Козерога» разум эволюционирует от осознания Себя к осознанию Цели. Метаморфоза проявляется скорее в поведении, нежели в изреченном слове. В книге показан конфликт между Автором, чья цель – завершить свой труд, и Человеком, который подспудно уверен, что самовыражение не ограничивается каким-либо одним выразительным средством (например, искусством), что оно затрагивает каждую ступень, из которых сложена лестница жизни. Это борьба – более или менее сознательная – между Долгом и Желанием. Мирская половина человека стремится исполнить свой долг, а половина, принадлежащая Господу, жаждет осуществить предначертанное, невыразимое… Проблема заключается в том, чтобы выжить в необитаемом пространстве, где приходится рассчитывать только на самого себя. Рассуждая таким образом, творить надо, обращаясь к прошлому, а жить – заглядывая в будущее. Оступишься – сорвешься в бездну, откуда нет возврата. Борьба идет на всех фронтах, безостановочно и беспощадно.
Мой злейший враг – это, как и у всех, я сам. В отличие от остальных, я знаю, что мой единственный спаситель – тоже я. Я знаю, что свобода подразумевает ответственность. Я знаю, что желание может легко обернуться явью. Когда я сплю, какая-то частичка моего сознания остается настороже, контролируя, что и – главное! – почему мне снится, ибо сон есть тончайшая пелена, отделяющая вымысел от реальности.
В той или иной степени секс играет роль в жизни каждого, но сейчас речь не о том. Ведь многие великие открытия были сделаны людьми, лишенными (или лишившими себя) радостей, которые дарует эта сторона бытия. Однако большинство шедевров искусства появились на свет благодаря тому, что жизнь их создателей напоминала бурлящий котел, в котором кипели жаркие страсти. Периоды их наибольшей творческой активности отмечены взрывами невероятной чувственной энергии, не ведающей преград. Но само по себе воздержание или же, напротив, потакание своим страстям не объясняет ничего. Мы пытаемся втиснуть секс, как и все остальные проявления человеческой жизни, в какие-то рамки, установить нормы, но норма – понятие статистическое, усредненное по множеству мужчин и женщин. То, что считается нормальным, разумным и полезным для большинства, не может считаться критерием поведения, когда речь заходит об отдельной выдающейся личности. Примеры жизни и творчества гениев – лишнее тому доказательство. Путь к самореализации лежит через осознание уникальности всех вместе и каждого в отдельности.
Законы и обычаи, придуманные нами же, относятся к общественному бытию, которое составляет лишь малую часть жизни. Настоящая жизнь начинается в тот момент, когда мы остаемся наедине со своим неизвестным «я» и пускаемся во внутренние монологи. Значительные, в буквальном смысле поворотные события, происходящие с нами на жизненном пути, суть продукт молчания и одиночества. Мы многое приписываем мимолетным встречам, считая их в ответе за происходящее с нами, но эти случайные столкновения никогда не произошли бы, не будь мы к ним подсознательно готовы. Будь мы мудрее, воспринимали бы их как дар свыше, использовали бы полнее. Эти нечастые откровения посылаются нам, лишь когда мы пребываем в мире и гармонии с самими собой. Любая «случайность» исполнена глубокого смысла и способна круто изменить не только жизнь одного человека, но и все то, что его окружает.
Роль секса в жизни отдельной личности обусловлена, как известно, множеством факторов. Не исключено, что можно выявить некоторую сложную закономерность, учитывающую и самые крайние случаи. Секс представляется мне крайне малоизученной и таинственной областью, каковой, видимо, и останется. Впрочем, это касается и всех прочих граней нашей жизни. Чем шире кругозор, тем дальше горизонт. Чем больше человек узнает, тем яснее понимает, что мы окружены океаном стихий, равнодушных к нашему хилому разуму и ничтожному интеллекту. Отказываясь признавать зарождение жизни как таинство, мы не сможем проникнуть в тайны и постичь законы бытия.
Секс – одна из таких тайн. Я далек от мысли считать себя экспертом в этой области. Меня никогда не влекли лавры Дон Жуана. Конечно, нравы большого города не располагают человека оставаться праведником, но, в общем-то, моя жизнь протекала довольно тихо и законопослушно. По меркам творческой профессии, мой опыт в любовных делах вряд ли заслуживает того, чтобы о нем говорить. Однако он позволяет мне поделиться с читателем некоторыми любопытными наблюдениями. Я как бы обозначил на карте островки, которые могут послужить ориентирами для первопроходцев, прокладывающих новые великие пути.
В Париже, после того как я вынырнул из духовного небытия, память стала с пугающей ясностью подсовывать мне целые куски из моей прошлой жизни. У меня прорезался дар Воспоминания. Может показаться невероятным, но то, что я считал давно забытым, то, что я хотел забыть навсегда, внезапно оказывалось на поверхности, словно поднесенное на блюдечке чьей-то услужливой рукой. Случаи, случайности, мимолетные встречи с нестерпимой яркостью роились в моем сознании. Любая мелочь обретала значение и становилась событием. Я вдруг почувствовал, что могу поименно вспомнить все то гигантское множество живых существ – мужчин, женщин, детей, животных, – с которыми сводила меня судьба, и при этом видеть это множество как одно целое, так же отчетливо, как мы видим созвездия ясной зимней ночью. Я узнавал орбиты, которые выписывали мои земные друзья, я разглядел в этом хаосе и свою собственную безалаберную линию жизни, подобную траекториям туманностей, Солнца, Луны, спутников, метеоров, комет и звездной пыли. Я наблюдал периоды противостояния и слияния, полного и частичного затмения планет. Я видел прочную и долгую нить, связующую меня с другими людьми, с которыми – и это большая честь для меня – в какой-то момент сводила меня жизнь. Но главное, я увидел в этой творившейся фантасмагории себя таким, каким я мог бы стать. В этот миг просветления мне довелось осознать себя частицей существующего мира и в то же время понять, как одинок я был среди людей. (Так бывает, когда занавес падает – и возня останавливается.) В гигантском амфитеатре, сперва показавшемся пустым и гулко-нелепым, мне наконец посчастливилось стать свидетелем и участником акта Сотворения.
Итак, мужчины, женщины, дети… Здесь собрались все, и каждый был частью целого. Чего здесь только не было! – изобилие книг, горы, реки, озера, города, леса, причудливые создания воздуха, воды и недр. Имена, места, люди, события, идеи, мечты, чаяния, желания, надежды, планы и крушение планов, разочарования – все было ярко и живо, будто наяву. Пространство, как ему и полагалось, было трехмерным. Уходящая в бесконечность пелена тумана (метафизика), бескрайние пламенеющие завесы (религии), пылающие кометы, уцепившись за хвосты которых появлялись и исчезали надежды… И был Секс. Но что есть Секс? Он вездесущ, как и все, что имеет божественное происхождение. Им было пронизано и пропитано все насквозь. Может, он есть Старшая Вселенная, а может, он мифическое чудовище, ощенившееся, как кутенком, миром, моим миром, и не канувшее в небытие после родов-Сотворения, а оставшееся, чтобы поддержать свое новорожденное дитя (и себя самое).