Независимо от моей личной приверженности к «дырке», главным для меня всегда оставалась личность ее обладательницы. Все в мире взаимосвязано. Любая, сколь угодно пахучая дырка олицетворяет собой эту вселенскую взаимосвязь. Попасть в мир через вагину – путь ничуть не хуже прочих. Если зайти дальше и остаться на дольше, может, и найдешь, что искал. Только игра должна вестись в открытую, когда все заморочки остаются за порогом. (Под заморочками я имею в виду страхи, предрассудки, предубеждения.)
Лучше всех это понимают жрицы продажной любви. Если к проститутке отнестись по-человечески, она предложит вам лучшее, что у нее есть, – свою душу. Большинство мужчин, приходя в бордель, порой даже не дают себе труда снять пальто и шляпу, образно говоря, а после имеют наглость возмущаться, что переплатили, что им недодали. На самом деле если не полениться и нащупать верную тропинку, то любая проститутка может оказаться кладезем нерастраченного великодушия и благородства. Мечта всякой падшей женщины – встретить человека, который разглядит ее Душу.
Мы гонимся за деньгами, любовью, положением, уважением, за манной небесной. Нам кажется summum bonum получать, ничего не отдавая взамен. В нашей речи то и дело встречается прелюбопытнейший филологический феномен «Заебись!». Как будто можно трахаться, не отдаваясь. Постель стала считаться чем-то вроде окошка кассы: постучал – получил. Идиотская похвальба: «Ну и впарил я ей!» – отодвигает взаимную суть полученного. Никто – ни Он, ни Она – не может похвастаться тем, что осчастливил кого-то хорошей еблей, если сам не был оттрахан как следует. Иначе – все равно что говорить, будто отымел мешок зерна. А ведь так обычно и случается. Заходишь в мясную лавку с куском пиздятины и просишь перемолоть его помельче. Некоторым безумцам хватает наглости требовать притом отборный филей, тогда как на самом деле с них довольно и фарша.
Туда-сюда-обратно! Не такой уж это простой досуг, как можно было бы подумать. Часто пытаются представить, как занимались любовью наши первобытные предки. Некоторые засматриваются на животных. (Домашних, домашних.) Освоив два-три приема, невежды начинают считать, что постигли эту, на их взгляд нехитрую, науку в совершенстве. Порой, после долгих лет якобы нормальной половой жизни, муж и жена начинают искать разнообразия. Они вдруг меняют партнера. Порой – на ночь, порой – навсегда. Случайный попутчик может поведать множество прелюбопытных легенд о любовных мистериях и подвигах, сопряженных со сложнейшими обрядами и ритуалами. Мастера любви проходят суровую школу духовного ученичества. Ключ к их мастерству – самодисциплина. Дух сильнее плоти. В этом смысле служители Господа оказываются в более выигрышном положении, нежели гладиаторы.
Молодости не доступна роскошь долгих, зачастую бесплодных, метафизических раздумий. Безусых юнцов бесцеремонно выпихивают в жизнь, взваливают на них ответственность, лишая возможности осознать себя, сравнить с теми, кто уже ломал голову над вечными проблемами. Вынырнув преждевременно, я быстро понял свою ошибку и, побарахтавшись немного, решил дать себе передышку. Сбросив ярмо, навешенное насильно, я попытался зажить нормальной жизнью. Не вышло. Оказавшись ни с чем, я вернулся в объятия женщины, которую безуспешно пытался бросить.
Эту нескончаемую зиму я провел на дне глубокой ямы, которую сам себе вырыл. Я, как медведь, впал в спячку. И во сне продолжал решать мировые проблемы, теснившиеся в моей голове.
Из окон квартиры, где я жил с любовницей, была видна спальня той, которую я боготворил, которой клялся в вечной любви. Она вышла замуж, родила ребенка. Я не знал, что она живет в том же дворе, что и я. Мне было невдомек, что это ее силуэт постоянно маячил у меня перед глазами и наводил черную тоску. Если бы я знал!.. Я бы вынес любую пытку за возможность хоть изредка видеть ее в оконном проеме. Но, увы! ни разу во время тех мучительных бдений не снизошло на меня озарение, что она там, что мне стоит только кинуть камушек в ее окно, только руку протянуть… Только лишь! Если бы в те минуты, когда я шептал в пустоту ее имя, я догадался открыть окно. Она бы услышала! Откликнулась!
Ложась в постель с другой, я до утра не смыкал глаз, с замирающим сердцем думая о той, которая была потеряна для меня. Обессилевший, я проваливался обратно в свою яму. Какой отвратительный способ самоубийства! Я губил не только себя и терзавшую меня любовь, я крушил все, что попадалось на моем пути, я походя сломал жизнь женщины, так отчаянно льнувшей ко мне во сне. Я считал своим долгом уничтожить мир, жертвой которого стал сам. Я уподобился безумцу, который, размахивая над головой ржавым топором, без разбору крушит все вокруг. И все это – в дурмане сонного беспамятства.
Неужели все это натворил я? Не может быть! Мною овладел злобный дух из бездны. Но кем бы и чем бы я ни стал, я, а не кто-то другой, совершал бессмысленные убийства. Бессмысленные и беспрепятственные. Даже наяву я порой ловил себя на этом!
Сейчас мне самому с трудом верится, что каждый божий день я, как зомби, выходил из дома в надежде заработать немного денег. Иногда мне везло. С наступлением сумерек я неизменно возвращался в свою берлогу. Рядом с той женщиной меня охватывало тоскливое смирение. Боевая готовность ее алчно разверстого межножья сводила меня с ума. Как чашечка цветка перед закатом, она грозила захлопнуться, поглотив меня без остатка.
Этому мучению не было конца. Я не подозревал, что время может быть таким невыносимо тягучим. Пятиминутные интервалы тянулись настолько болезненно, что я боялся сойти с ума. Опутанный невидимой липкой паутиной, не в состоянии издать ни звука, я обреченно отсчитывал минуты; миллионы моих «я», лишенных права голоса, пытались разорвать незримую сеть. Каждый задушенный порыв стремился вернуться к своему таинственному источнику, чтобы принять форму, обрасти призрачной плотью, стать демоническим существом, кошмарным ожившим гомункулом. Борьба этих моих «я», заточенных в теле лунатика, приобретала неимоверный размах. Когда я выходил на улицу, они густым облаком обступали меня, я барахтался в тягучей эктоплазме, сотканной из моего собственного дыхания. Во время совокупления они с силой извергались из меня со звуком, напоминающим шум спускающейся воды в сортире. Открывая по утрам глаза, я ощущал назойливое присутствие моих мучителей, с гомоном роящихся надо мной.
Мне оставался единственный выход: прекратить существовать как личность. Другими словами, убежать от самого себя. Мне казалось, так я убегу и от нее. Я сказал, что неотложные дела срочно призывают меня на Аляску, и… переехал в соседний квартал. Мой переезд и впрямь смахивал на скоропостижное исчезновение. Я ушел в глубокое подполье. Никуда не выходил, ни с кем не общался, не прикасался к пище, словно начисто позабыл о еде, свежем воздухе, солнечном свете, человеческих отношениях.
В этом импровизированном гробу я подружился с духами земли. Я понял, что проблемы, издавна отнесенные мною в смутную даль, словно сонные цеппелины, имели на деле подземную природу. Я вел оживленные беседы с бессмертными Ницше, Эмерсоном, Торо, Уитменом, Фабром, Хэвлоком Эллисом, Метерлинком, Стриндбергом, Достоевским, Горьким, Толстым, Верхарном, Бергсоном, Гербертом Спенсером. Я понимал их язык. Я оказался среди своих. Подниматься на поверхность, чтобы вдохнуть, – зачем мне это? У меня в руках был весь мир. Но, словно одинокий кладоискатель, случайно наткнувшийся на золотую жилу, я метался среди своих новообретенных сокровищ, стараясь уместить их в пригоршни и вынести на свет, к людям. Я должен был убедить своих собратьев в существовании бесценных россыпей, убедить их спуститься со мной. Я должен был поделиться своим богатством.
Попытка обнародовать мое открытие натолкнулась на препятствия столь значительные, что я чуть не позабыл, зачем вообще выбрался наверх. Скептики обрушили на меня лавину насмешек, решив, что я свихнулся. Труднее всего оказалось с теми, кого я считал своими единомышленниками и лучшими друзьями. Случайный собеседник порой терпеливо выслушивал мои лихорадочные речи, но этим обычно и заканчивалось. Я в очередной раз казался себе провозвестником другого мира, глашатаем, чья миссия заключалась в том, чтобы устанавливать сиюминутный контакт, своего рода короткое замыкание, для того лишь, чтобы сохранить крохотную искорку истины.
Созрев наконец для очередной любви, я был так измотан и душевно опустошен, что представлял собой легкую добычу. Неожиданно для самого себя я увлекся музыкой. Стоило чарующим звукам коснуться моего слуха, как меня охватывал трепет. Моя душа словно погрузилась в турецкие бани. Всю метафизику выпарило без следа. Заодно я стряхнул с себя ошметки омертвевшей плоти.
Тут-то война полов и разыгралась не на шутку. Музыкальный дар моей новообретенной спутницы, поначалу так меня манивший, быстро отошел на второй план. Заветная щелка этой похотливой, истеричной суки, корчившей из себя недотрогу, скрывалась под спутанным клубком шерсти, неудержимо напоминавшим спорран. Черт меня дернул потянуться к ней в самом начале нашего романа. Она грелась у батареи, небрежно накинув шелковый пеньюар, под которым ничего не было. Мохнатый кустик топорщился так, словно под халатиком она сжимала между ног кочан капусты. К вящему ужасу дамы, я без долгих предисловий хищно нацелился на ее сокровище. Это привело ее в такое смятение, что она лишилась дара речи. Испугавшись, что она вот-вот лишится чувств, я почел за лучшее спешно ретироваться. Схватив шляпу и пальто, я выскочил в коридор и сбежал по лестнице. У выхода она догнала меня; ей хотелось сгладить неловкость, вызванную моей бесцеремонностью. Она нервно вздрагивала, не успев оправиться от пережитого шока. В неверном свете газовой горелки я обнял ее, желая только одного: чтобы она наконец успокоилась. Она нежно прильнула ко мне. Я вздохнул с облегчением, решив, что через пару минут мы окажемся в ее уютной чистенькой комнатке и займемся любовью. Как бы невзначай я распахнул пальто, расстегнул брюки и нежно сомкнул пальцы ее руки на моей игрушке. Лучше бы я этого не делал! Она отдернула руку и залилась слезами. Я пулей выскочил на улицу. На следующий день мне принесли письмо, в котором она сухо выражала надежду на то, что мы больше не увидимся.
Однако я вернулся. И застал знакомую картину «Дама в пеньюаре у батареи». На этот раз я проявил больше такта. Как бы невзначай запустил пальцы под тонкую ткань. Мне показалось, что я прикоснулся к оголенному проводу. Взъерошенная шерстка торчала в разные стороны, словно новая мочалка из густой щетины. Не моргнув глазом, я понес какую-то чушь, следя однако за тем, чтобы не возникало пауз. Разговор шел о музыке и прочих высоких материях, я тем временем рассеянно перебирал курчавые волоски ее сокровища. Мне казалось, что эта незамысловатая уловка должна усыпить ее подозрительность и убедить в невинности моей игры. Мы перебрались на кухню, где мне продемонстрировали некоторые трюки, усвоенные во время пребывания в пансионе, где юных барышень должны готовить к жизни, в том числе обучать музыке и хорошим манерам. Акробатические упражнения, зрителем которых мне посчастливилось стать, имели единственную цель, а именно максимально подчеркнуть достоинства ее фигуры. Распахнувшиеся полы пеньюара явили моему восхищенному взору густую растительность, составлявшую главный предмет тайной гордости. Тут было чем гордиться. Все это выглядело невероятно аппетитно, если не сказать больше.
Через несколько недель пали последние бастионы сопротивления. Но она оставалась верной себе, упрямо продолжая цепляться за свои нелепые принципы. Уступив настойчивым домогательствам, она тем не менее потребовала, чтобы сношение происходило через ткань пеньюара. К страху забеременеть примешивалось желание испытать меня. Ей казалось, что если я соглашусь плясать под ее дудку и начну потакать ее идиотским капризам, то она сможет мне доверять. Непостижимая логика!
Ее превращение в нормального человека проходило мучительно долго. Днем я забегал якобы для того, чтобы послушать ее игру. О том, чтобы с порога стиснуть ее в объятиях, не было и речи. Но если я скромно садился в угол и почтительно внимал льющимся звукам, то музыка внезапно обрывалась и исполнительница внезапно оказывалась возле меня. Мои нетерпеливые пальцы не встречали сопротивления, скользя вверх по округлостям ее бедер. Пара мгновений – и прекрасная наездница уже сидела на мне верхом. При оргазме с ней иногда случалась истерика. Секс среди бела дня казался ей греховным. Он, видите ли, плохо сказывался на технике игры. В общем, чем лучше мы проводили время, тем хуже она чувствовала себя после. «Тебе нет до меня никакого дела. Тебе лишь бы потрахаться». Твердя одно и то же, она добилась того, что так и случилось. Когда мы все-таки поженились, я был сыт ею по горло.
Спустя несколько месяцев после свадьбы к нам приехала погостить ее мать. Жена не пожалела черной краски, рассказывая о родительнице. В их отношениях не было ни намека на нежность и теплоту. С матерью появился пудель, птичья клетка и пара внушительных чемоданов. Однако, вопреки моим опасениям, мы на удивление легко поладили. В свои годы эта женщина сохранила былую привлекательность, которую не портила даже весьма заметная полнота. Нравом она обладала жизнерадостным и приветливым. Недостаток ума с лихвой заменяли чутье и интуиция. Я с умилением слушал, как она мурлычет что-то себе под нос, хлопоча по хозяйству. Она была естественна. Что до недостатков, так у кого их нет! В общем, мы без труда нашли общий язык, но это сильно осложнило мою семейную жизнь.
Прощаясь, теща заставила нас пообещать, что мы не станем тянуть с ответным визитом. «Надо же вам где-то провести медовый месяц», – весело заявила она.
Мысль об отпуске необычайно воодушевила меня. Но, хорошо изучив характер жены, я решил сделать вид, что мне все равно.
Сия тактика возымела успех, и в конце концов мне оставалось сделать вид, что я поддался на уговоры моей половины съездить проветриться.
Родительское гнездо напоминало кукольный домик: в нем все дышало чистотой и уютом, искрилось весельем и жизнерадостностью. Я пришел в восторг от городка и его радушных обитателей. С отцом жены, человеком бесхитростным и добродушным, мы быстро нашли общий язык.
Медовый месяц сулил немало приятных минут.
По утрам мы подолгу валялись в постели, из распахнутых окон лился солнечный свет, в небе разливались птичьи трели, цветы пьянили своим ароматом, а с кухни доносилось веселое шипение жарящейся яичницы. От ревности, невольно вызванной приездом тещи, не осталось и следа. Я не узнавал свою жену. Она с такой страстью предавалась любовным утехам, словно сам факт пребывания под отчим кровом даровал ей долгожданное ощущение вседозволенности. Ханжа и лицемерка, она, казалось, наверстывала упущенное. Подозреваю, что такой пылкости я был обязан детскому желанию доказать всем, и в первую очередь собственной матери, что она даст сто очков вперед любой представительнице прекрасного пола. Она даже пыталась заигрывать с мамашиными поклонниками, хотя той стоило лишь подать знак, как они забывали обо всем на свете, включая мою жену. Похоже, она забыла, какими глазами я сам смотрел на ее мать. С беспечностью, граничившей с глупостью, она все чаще уходила гулять по городу, оставляя нас наедине.
Вскоре последовала неминуемая развязка. Как-то в очередной раз жена, по обыкновению, удалилась, а мамаше приспичило принять ванну. Я сидел в гостиной в пижаме, лениво листая утренние газеты. Горячий прозрачный воздух подрагивал от птичьего гвалта. Сквозь журчание воды пробивалось насвистыванье, и я различил протяжную негритянскую мелодию, от которой моя кровь побежала быстрее. Мысли устремились по хорошо знакомому руслу. Сердце сладко защемило в преддверии неизбежного. До меня не сразу дошло, что меня зовут. Она забыла полотенце и теперь просила меня его принести. Я бросился в ванную, тщательно вытер аппетитную купальщицу с головы до ног, подхватил на руки и отнес в спальню. Слов нет, она была чертовски хороша!
Медовый месяц стремительно набирал обороты. Я прилежно трудился день и ночь, как пчела, собирая нектар со всех цветков. Ночью – дочка, днем – мама. О чем еще можно мечтать! Но в какой-то момент жена заподозрила неладное и засобиралась домой. Понятно, такой оборот не вызвал у меня ни малейшего энтузиазма. Мой отказ был встречен в штыки, начались бесконечные ссоры и выяснение отношений.