Меня отвлекло то, что нам принесли ужин. Это было огромное блюдо с вареным мясом, второе с луком и хлебом, целый жбан с пивом и какие–то пироги. От мяса шел пар и умопомрачительно пахло. Я вдруг поняла, что тоже сильно проголодалась. Конечно, ни вилок, ни ножей не полагалось, древний Висбю этим гостей не баловал. Ладно, будем есть руками…
– Много чужих шнеков, недаром король объявил морской ледунг.
– Думаешь, пойдут?
– Да уж наверное… Иначе чего сидеть? Епископы все народ баламутят, мол, пора язычников в истинную веру крестить.
К столу подошел Торопила:
– Еремей Силыч сказывал…
Договорить не успел, сзади снова раздался грохот – купец решил разбить кость до конца. На него с тревогой оглядывался, видно, хозяин заведения, верно, если каждый будет вот так разбивать мослы о столешницу, то никакой дуб не выдержит. Я тоже оглянулась на купца, тот деловито высосал мозг из раздробленного мосла, отбросил его в сторону и потянулся за большой кружкой, видно с пивом, отрицательно мотая головой в ответ на приставания нервного собеседника. Почему–то очень захотелось узнать, о чем они говорят.
– Еремей Силыч сказывал, что через два дня в Любек пойдет. Коли решите туда, так милости просит, а коли нет, так скажите, он других возьмет.
– Нет, благодарствуем, нам в Сигтуну надо.
Торопила удалился, кивнув, а Твердило сокрушенно помотал головой:
– Не время в Сигтуну плыть. Там рыцарей полно, тех, что бороться с тавастами собрались.
– С кем? – Лушка не выдержала–таки.
– С тавастами, а заодно и с русскими.
И снова нас отвлек купец. Ему, видно, надоел собеседник, потому что мужик поднялся, перевалился через стол, улегшись для этого в миску с обглоданными мослами, сгреб приставучего болтуна за грудки и… попросту вышвырнул его в проход! После чего уселся и спокойно допил из своей кружки. К столу подскочил хозяин заведения, купец кинул ему монету, судя по тому, как в ответ изогнулся угодливой дугой хозяин, достаточно ценную. Обиженный купцом человек остался отлеживаться после невежливого обращения на полу, а его обидчик встал и направился к выходу, спокойно выбирая из бороды крошки и стряхивая прилипшее к одежде. Мы с Лушкой сидели, раскрыв рты и вытаращив глаза на столь невежливое выяснение отношений. Проходя мимо нашего стола, купец покосился в нашу сторону и вдруг озорно подмигнул.
Твердило сокрушенно покачал ему вслед головой:
– Ох, зря он с Овиндом так…
Опомнившись, Лушка пристала к Вятичу:
– Кто такие тавасты?
– Соседи русских, я тебе потом объясню.
Как заставить Лушку не задавать первые же пришедшие в голову вопросы? Вдруг я сообразила, что в Швеции Лушка просто не будет понимать окружающих, а значит, и вопросов задавать не станет. А как же мы? Мы все не будем ничего понимать?
Теперь вопрос едва не задала я. Господи, как же тяжело с нами Вятичу! Наверное, было легче даже в дружине Евпатия Коловрата, где я воевала под видом его племянника, зато не интересовалась, чем не надо.
Твердило еще долго объяснял нам, что в Сигтуне, конечно, как и в Висбю, далеко не все подчиняются буллам папы римского, но торговать стало трудно. На торге в любую минуту можно ожидать неприятностей, потому и перестали плавать туда целые караваны новгородских ладей.
– Ну и ладно, что, кроме них, торговать негде?
– Негде. Волгу татары перекрыли, по Днепру тоже не пройти, а здесь вон как повернуло.
Несколько мгновений я сидела, размышляя и представляя себе карту Европы. Верно, обложили, как медведя в берлоге, со всех сторон. Одного не учли – медведь животное сильное, если разозлится, берегись собачья свора!
А Твердило все вздыхал:
– Через эстов не пройдешь, там ливонцы засели прочно. Только и оставался вот этот путь да торги в Швеции и Норвегии, а теперь и туда никак.
– А почему в Норвегию никак?
– Мимо датчан идти, их король Вальдемар с папой дружен, ему подчиняется.
Он еще долго жаловался на судьбу и человеческую глупость, мол, ну к чему меж собой воевать, разве других дел мало?
Эх, дорогой, если бы ты знал, что и через семь сотен лет вопросы у человечества будут такие же! Я вдруг задумалась, поумнеет ли человечество вообще когда–нибудь? Вернее, успеет ли поумнеть, прежде чем вымрет?
– О чем Чапай думает?
– Вятич, а человечество когда–нибудь поумнеет?
– Ну ты и вопросы задаешь!
– Ты в будущее отправиться можешь?
– Нет. И перестань вспоминать о том, что я вообще что–то могу.
Разговор почти шепотом и на ухо, но он прав, я слишком часто вспоминаю, что сама не отсюда, и Вятич тоже, это опасно, так можно проговориться. Я только кивнула, твердо решив держать себя в руках, даже если для этого придется вообще не разговаривать. Но следующий вопрос все же задала:
– А мы как шведов понимать будем?
– Поймем. Ты же понимаешь, что говорят вон те два человека?
Я прислушалась, те два человека не говорили, а орали, но действительно не по–русски. А я понимала. Ясно, чья работа. Меня так и подмывало поинтересоваться, а нельзя ли и в московской жизни вот так же: щелчок пальцами – и любой иностранный язык в голове? Но спрашивать не стала, ясно, что ответит:
– Это не я, просто так надо.
Ладно, надо, значит, надо. Знание шведского, пусть и древнего, еще никому не мешало.
Через два дня нашлось судно, которое отправлялось в Сигтуну и могло взять нас на борт. Лушка, услышав такую новость, только вздохнула, снова лежать в лежку, конечно, тяжело, но выхода нет, вокруг Висбю море, никуда по суше не доберешься, разве что пешочком по дну. И снова вокруг были волны и ветер толкал парус нашего суденышка, с каждой минутой приближая… к чему, к успеху или поражению? И вообще, что нас там ждет?
Биргер
Зять короля Швеции Эрика Эриксона Биргер в который раз заводил со своим родственником один и тот же разговор, убеждая его, что пора выступать в новый поход. В действительности Швецией давным–давно правит Биргер, король Эрик слишком слаб и нерешителен, по любому поводу советуется с мужем своей сестры Ингеборги. Зять короля самый богатый землевладелец в Швеции, но ему все мало. Теперь Биргер нацелился на земли Гардарики и уже давно убеждает Эрика, что лучшего времени для выступления не найти. Поддавшись на его уговоры, король даже обещал объявить ледунг – общий сбор в поход. Это серьезное предприятие, нужно хорошо подготовиться. Ни для кого не секрет, что идут не столько на эстов, сколько на Гардарику. Но до самого последнего времени рыцари особой прыти почему–то не проявляли.
Сегодня Биргер сообщил королю о булле папы Григория, которой тот не просто позвал в новый крестовый поход на сей раз на севере, но главное – обещал прощение всех грехов тем, кто в походе будет участвовать.
Это большой подарок от папы, грехов у любого накопилось немало, найдется что прощать. И все равно их надо подгонять, чтобы тронулись с места. Епископ Томас вздыхал:
– Что за рыцари в Швеции и Норвегии?! Во Франции и звать не надо, сами рвутся.
Ему хмуро объясняли, что воевать в рыцарском облачении в болотах Гардарики не слишком удобно. Епископ снова всплескивал ручками:
– Не об удобстве думать надо, дети мои, а о Божьей воле!
Иногда глядя на толстенького, розовощекого епископа, Биргер задумывался, верит ли он сам в то, что твердит другим? Однажды заметив, как тот прячет подаренную золотую фабулу, понял, что не верит. Но все теплые места рядом с папой уже расхватали, сидеть в крошечном городке с маленьким приходом не хочется, вот и отправился англичанин за тридевять земель уговаривать шведов нести правильную веру далеким жителям Гардарики. А иногда Биргеру казалось, что верит. В такие минуты глаза епископа светились не сальным блеском, как при виде пухленькой красотки, а настоящим огнем, способным зажечь сердца слушателей. Но минута озарения проходила, и епископ снова следил взглядом за крутыми бедрами своей служанки или с вожделением облизывался, держа в руках огромный кусок зажаренного поросенка.
Но епископа Биргер готов был терпеть как неизбежное зло, правда, если тот не приставал к самому Биргеру. К чести Томаса, он быстро понял, что с зятем короля лучше не связываться, здоровее будешь, и при нем больше помалкивал. Сложнее с королем. Эрик не мог решиться сделать последний шаг, просто объявить дату начала похода.
Они сидели в покоях самого Биргера, тот не доверял окружению короля и старался вести серьезные разговоры у себя в замке. Для этого то и дело приглашал Эрика то на охоту, то просто на пирушку «по–семейному». Король слабоват во всем, у него даже детей нет, но в одном почему–то упорствует – не хочет воевать с Русью.
За окном то кружились, то вдруг куда–то летели под порывом ветра снежинки. Метель не утихала уже четвертый день. В такую погоду ни на охоту не выедешь, ни даже просто по окрестности. То есть сам Биргер поехал бы, его вьюга не остановит, но король не желает. Эрик сиднем сидит в замке. В другое время его зять давно вытащил бы брата жены куда–нибудь, но сейчас даже рад невольному затворничеству. Он решил наконец дожать и заставить Эрика сделать последний шаг – объявить начало похода на Гардарику.
Биргер пошевелил дрова в большом очаге, перед которым они сидели уже не первый час. Эрик много выпил, но был на удивление трезв. Биргера всегда поражала вот эта способность вялого, слабого здоровьем короля совершенно не пьянеть. Его даже вино и то не берет! Сам хозяин замка пил мало и только сильно разбавленное вино, которое шведы открыто называли пойлом. Сначала Биргер злился, потом перестал обращать на разговоры внимание. Просто жилистый и не жалующийся на здоровье Биргер напивался моментально, терял над собой контроль и после этого уже нес чепуху. Зная такую свою слабость, он не пил.
Эрик что–то пробурчал, потянувшись за большим сосудом с вином, уже почти пустым. Биргер поморщился:
– Может, хватит? Мы же не договорили…
Король помотал головой:
– Не хватит. А ты говори, я слушаю.
Биргер поднялся и зашагал по залу, Эрик следил за зятем, молча цедя очередную порцию кроваво–красного напитка. Все же хорошее вино у Биргера, а у кого покупает – не говорит. Старается напоить его у себя в замке. Пусть, все равно король делает то, что хочет муж его сестры. Ингеборга любимая сестра, она одна видит в Эрике брата, а остальные, и Биргер тоже, только короля. Эрику надоело быть королем, хочется покоя, чтобы не приставали с утра до вечера: «Подпиши… прикажи… дай…» Но еще больше ему надоел сам Биргер. Этот не просит, он приказывает, точно король Биргер, а не Эрик. Рвется в Гардарику? А пусть! – вдруг решил король. Пусть отправляется! Если вернется с победой, то, может, хоть на время отстанет от него и займется своей Гардарикой? А если нет?.. Тогда… тогда останется там навсегда, чем сильно облегчит жизнь бедному королю.
Пока Эрик раздумывал, что именно порадует его больше, Биргер пытался снова убедить его в своевременности начала похода:
– Эрик, пойми, Хольмгард сейчас один. Конунгу Александру некому прийти на помощь!
– Почему? – удивился король, он хорошо помнил, что у конунга Александра есть отец, тоже конунг, и много родственников, в том числе братьев.
– Да потому, что их страна сейчас разорвана на куски. С юга города захватили пришельцы из Степи, свое тянут и литовцы, и немцы, все, кому не лень. Ты хочешь упустить свой жирный кусок?
Эрик подумал, что свой жирный кусок боится упустить зять, но промолчал. А Биргер все продолжал:
– Войска монгольского хана Батыя не дошли до Новгорода только чуть, зато разорили многие другие города. Ливонский орден крестоносцев стоит на границе Гардарики. Нападать надо сегодня, завтра будет поздно.
Король попытался свести разговор к шутке:
– Сегодня? Пощади, сегодня уже поздно, вечер на дворе.
Биргер разозлился по–настоящему, навис над королем:
– Эрик, опомнись, ты король, а не тряпка на троне! Объяви начало похода, остальное мы сделаем без тебя.
Скажи это кто–нибудь другой – и не сносить ему головы, но перед вот такими наскоками зятя Эрик просто пасовал. Он согласно кивнул:
– Хорошо, назначай срок, я объявлю.
Топая заплетающимися ногами в свои покои, он думал, что чем скорее Биргер отправится в свою Гардарику, тем будет лучше для всех. Ингеборгу тоже замучил. Бедная девочка, она давно стала разменной монетой своего мужа. Король махнул рукой: пусть отправляется! Может, свернет там себе шею? Хорошо бы…
Ингеборга родила мужу сына, крепкого мальчика, если все будет, как до сих пор, то Вальдемар сын Биргера станет наследником своего дяди – короля Эрика Картавого. Никто не сомневается, что править за него будет отец – Биргер, и этого вовсе не хочется Эрику. Думать о столь отдаленном будущем пока рано, но вот жена Эрика Катарина дочь Суне Фолькессона детей не рожает, хотя обвинить в этом женщину ни у кого не поворачивается язык, все понимают, что при другом муже потомство у нее могло бы быть.
Наша ладья плыла мимо скалистых берегов, от криков тысяч морских птиц даже закладывало уши, утесы казались белыми от множества сидевших у гнездах пернатых… Издали берег казался сплошным, но стоило подплыть ближе, как эта ровная линия оказывалась изрезанной выступающими скалами, распадался на немыслимое количество островов и островков. И как они разбираются в этом хитросплетении проливов, проходов между островами, здесь же можно погибнуть, как в лабиринте, так и не выбравшись на волю!
Но наш владелец судна командовал уверенно, видно, знал каждый берег и бережок «в лицо». Конечно, паруса опустили и шли на веслах. На спинах гребцов, взмокших от усилий, а потому обнаженных по пояс, тугими буграми перекатывались мышцы, когда ветерок чуть поворачивал в нашу сторону, в нос бил крепкий запах пота.
Ансвар у руля не сводил глаз с впившегося глазами в берега впереди Эльвида, готовый по малейшему знаку его руки повернуть. Также повиновались и гребцы, они то замирали, то гребли снова, когги при этом ловко шнырял между островами.
Глядя на тех, кто уверенно вел судно между островами, я вспомнила, что Эльвид означает «удачливый», а Ансвар – «ответственный». Что ж, лучших провожатых не найти, ведь прозвища просто так не даются.
И все же зачем нужно было Сигтуне забираться так далеко от берега, ведь живут же морем, почему сразу не построить крепость там, где Стокгольм? Сигтуна, насколько я помнила, на озере Меларен. Так и есть, мы еще долго пробирались между зеленых островков, а потом плыли по озеру, также почти на ощупь. И как они запоминают все эти островки? По мне, так все близнецы–братья, красиво, слов нет, но уж очень похоже, это как же надо хорошо знать каждую зеленую горушку, выраставшую из воды, чтобы не кружить на месте.
Вопреки всем запретам главы католиков и русских купцов оказалось немало, и даже церковь стояла православная – Святого Николая. Не замеченные в особом пристрастии к соблюдению обрядов, ведь даже епископа Спиридона Анея воспринимала больше как приятеля, чем как духовного наставника, мы в первый же день из принципа отправились в церковь торжественным маршем.
Демонстрации своих духовно–политических взглядов не вышло, никто не обратил внимания. Зато у нас состоялась интересная и судьбоносная встреча.
Торжища, наверное, во всех странах похожи. В Сигтуне такие же ряды с хлебом, оружием, изделиями из металла, кожами, лавки купцов, торгующих дорогими товарами – скорой (мехами), тонкими, тщательно выделанными тканями, благовониями, разными порошками, способными и вылечить, и убить, рабами…
И гвалт везде стоит тоже разноязычный, в момент торга купцы часто забывают и кричат по–своему либо просто перекрикиваются. Да и покупатели тоже из разных мест. Посмотреть было на что и на кого.
Люди во всем мире так похожи и одновременно такие разные… Это же можно сказать и о временах. Однажды Лушка осторожно спрашивала меня, какие люди в моем времени, вообще–то мы такие разговоры не вели, было запрещено, но на сей раз я ответила, раскрыв руки: