Внешне всё выглядело просто. Он садился в кресло (пользоваться телеофом стоя было нельзя) и, нажимая по очереди на цифры, набирал личный номер Люция. Ни с кем, кроме своего «отца», Волгин не соединялся. Проходило некоторое время — и в центре диска вспыхивала зелёная точка. Это означало, что Люций услышал вызов, подошёл к аппарату и сел в такое же кресло у себя дома. Тогда нужно было нажать на зелёную точку.
Каждый раз Волгин усилием воли заставлял себя выполнить это последнее действие. То, что происходило затем, казалось ему чем-то вроде галлюцинации.
Как только он нажимал на зелёную точку, в двух шагах, на другом конце «ковра», появлялось второе кресло и сидящий в нём Люций.
Они могли разговаривать совершенно так же, как если бы находились действительно в одной комнате, а не в тысячах километров друг от друга. Даже звук голоса Люция исходил от того места, где Волгин видел его губы.
Изображение было так реально и плотно, что предметы, находящиеся за призраком, заслонялись им.
— Встань! — сказал Люций во время их первого разговора по телеофу. — Пройди вперёд, и ты убедишься, что плотность изображения только кажущаяся. Как только ты встанешь с кресла, я перестану видеть тебя, но ты по-прежнему будешь видеть меня. Смелее!
Волгин встал и сделал так, как советовал Люций. Он прошёл сквозь кресло и сквозь человека, сидящего в нём. Оглянувшись, он не увидел ни того ни другого. Но, когда он вернулся на своё место, изображение снова появилось.
— Мне трудно воспринимать такие вещи, — сказал Волгин. — Я их совершенно не понимаю.
— В этом нет ничего удивительного, — ответил Люций. — Сделать такой скачок во времени, какой выпал на твою долю, это не пустяк. Но придёт время, и ты перестанешь удивляться.
— Придёт ли? — вздыхал Волгин.
Если вызов исходил от самого Люция, Волгин узнавал об этом по тихому мелодичному звону, который раздавался во всех комнатах дома и на террасе. Тогда нужно было только подойти к телеофу и сесть в кресло. Изображение собеседника появлялось сразу, и Волгин отлично знал, что там, где находился Люций, в этот самый момент появлялся и он — Волгин.
Много раз разговаривали они таким образом, но Волгин всё ещё не мог привыкнуть к телеофу и относиться к нему спокойно.
Говорить можно было с любым человеком, где бы он ни находился на Земле. И изображение каждого вызываемого к разговору послушно появлялось в любом доме. Подобная радиокинотехника была недоступна пониманию Волгина.
Телеоф прочно вошёл в быт уже несколько веков тому назад. Люди так привыкли к нему, что не могли себе представить возможности обходиться без него. Отсюда возникло и привилось странное выражение, которое Волгин слышал часто: «видеться в натуре». Это означало, что люди увидят друг друга не по телеофу.
Стационарными установками телеофа пользовались только в домах. К ним прибегали тогда, когда хотели видеть своего собеседника. Если же разговор был недолгий и происходил вне дома, к услугам людей находился карманный аппарат, называвшийся также телеофом, но действовавший иначе. Он представлял собой небольшую плоскую коробку, легко умещавшуюся в кармане. Коробка не открывалась, и на ней не было ни отверстий, ни кнопок.
Каждый человек в мире имел свой личный номер, закреплявшийся за ним с момента рождения и до смерти. Например, Люций имел номер 8889-Л-33, Мунций — 1637-М-2. Первые четыре цифры назывались «индексом», а находящиеся за буквой имени — «номером». Сам Волгин получил свой личный номер в первый же день пребывания в доме Мунция. В виде исключения, а может быть, и для того, чтобы подчеркнуть необычность владельца, его номер не имел индекса и был двузначным — Д-1.
Для вызова нужного человека достаточно было вынуть телеоф из кармана и назвать номер. Сигналом вызова служил звук, похожий на гудение зуммера. При разговоре аппарат находился в руке и, чтобы слышать, его не надо было прикладывать к уху. Кроме нужного разговора, никакие другие слышны не были, так как каждый номер имел свою строго определённую длину волны.
В своём теперешнем виде карманный телеоф появился совсем недавно. Всего десять лет тому назад он имел, подобно стационарному, циферблат, и для вызова приходилось нажимать кнопки.
Когда Волгин спросил, кто усовершенствовал телеоф, ни Мунций, ни Люций не смогли ему ответить, они этого сами не знали. Подобные «мелкие» усовершенствования постоянно происходили везде и всюду, и авторы их не считали нужным объявлять своё имя. Патентов, конечно, не существовало.
Крохотный «радиотелефон» вызывал чувство восхищения своим совершенством. Он был вечен. От рождения до смерти он верно служил человеку, часто переходя от умершего к друзьям или родственникам, пожелавшим иметь его как память о прежнем владельце. При утере или случайной порче карманный телеоф легко было заменить другим в ближайшем складе, где дежурный механик в несколько минут настраивал выбранный экземпляр на нужный номер, если новый владелец не мог этого сделать сам.
Когда Волгин впервые познакомился с этими аппаратами, он спросил Люция, какова дальность их действия.
— Достаточная для связи с любым человеком, — ответил Люций, — независимо от того, в какой точке на Земле он находится. Если нужный тебе человек на Марсе или на Венере, то надо предварительно сообщить на телеостанцию с помощью этого же аппарата, произнеся слово «ноль». То же самое, если он на Луне.
— Но ведь Венера, Марс и Луна меняют своё положение относительно Земли?
— Это не имеет значения. Телеоф, всё равно карманный или стационарный, берёт энергию для связи от телеостанций, мачты которых ты видел во время перелёта с Кипра. Они стоят всюду и излучают энергию огромной мощности. Можно говорить с человеком, находящимся на Венере, Луне или Марсе, в любое время — даже тогда, когда, например, Венера находится по другую сторону от Солнца, чем Земля. Только в этом случае разговор получается очень неудобным.
— Почему?
— Потому что, когда между Землёй и Венерой наибольшее расстояние, волна идёт почти двенадцать минут в один конец. Не слишком удобно, когда между вопросом и ответом проходит почти что полчаса. Но иногда приходится вести и такой разговор.
— А ускорить никак нельзя? — спросил Волгин.
— Не знаю, — ответил Люций. — Или это невозможно, или наша техника ещё недостаточно сильна.
Вспоминая впоследствии эти слова, Волгин невольно улыбался. «Наша техника недостаточно сильна». Странно звучала такая фраза в мире, где всё казалось Волгину пределом совершенства.
— Предела быть не может, — говорил Мунций — Наука беспредельна.
— Да, конечно! — соглашался Волгин. — Но всё же… Один ваш арелет чего стоит…
С того дня, когда Волгина доставили в дом Мунция, он ни разу больше не садился в этот чудесный аппарат, ничем не напоминавший самолёты его времени.
Какие силы давали арелету возможность неподвижно висеть в воздухе, словно насмехаясь над законами тяготения? Что сообщало ему чудовищную скорость? Ведь они долетели от острова Кипр до южного побережья Франции меньше чем за сорок минут!
Само слово «арелет» говорило о том, что эти силы атомно-реактивные, но Мунций как-то сказал, что название аппарата не соответствует современному его устройству, а сохранилось от глубокой старины. Снова услышал Волгин непонятное слово «катрон».
Управление арелетом также было загадочным для Волгина. Правда, во время полёта с Кипра Люций объяснил, что арелетом управляют с помощью биотоков, но это «объяснение» тогда ничего не прояснило. Теперь, спустя четыре месяца, Волгин начал понемногу разбираться в могуществе биотехники, которая окружала его повсюду и на каждом шагу встречалась в доме, где он жил.
Постепенно ему становилось ясным, что энергия катронов и биотоки составляют основу всей техники.
3
Отложив в сторону книгу, Волгин спустился по ступенькам террасы. Прямая аллея, обрамлённая с обеих сторон цветочными садами, вела от дома к морскому пляжу. Густые ветви деревьев сплетались над нею, образуя зелёный свод. Море казалось темно-синей стеной, закрывавшей выход, и почти незаметно переходило в синеву неба.
Волгин решил выкупаться, так как день был очень жарким.
Как только он вышел из аллеи, широкий простор словно распахнулся перед ним. Волгин подошёл к самой воде.
Сверкающей гладью раскинулась необъятная даль. Горячее небо юга изливало потоки раскалённого воздуха. Как всегда, прекрасно было это побережье, жемчужина прежней Франции — благодатная Ривьера.
Волгин вспомнил, что как-то был здесь, приехав из Парижа. Непрерывная линия роскошных отелей и частных вилл тянулась тогда по берегу, который казался сейчас сплошным садом.
Прошло две тысячи лет!
Бесследно исчезла былая Ривьера ди Понента. Субтропическая зелень подступала к самому морю. В этой зелени прятались небольшие дома. В них жили учёные, работавшие в учебных комбинатах, расположенных в тех местах, где когда-то находились Ницца и Ментона.
Даже следа не осталось от этих двух городов.
Волгин закрыл глаза, подставляя лицо лучам солнца.
И вдруг показалось ему, что всё случившееся с ним — болезнь, смерть, воскрешение — всё было только сном, мимолётным капризом воображения, галлюцинацией.
Вот сейчас он откроет глаза, и действительность вступит в свои права. Он увидит прежнюю Ривьеру, нарядно одетых людей, белые паруса яхт, услышит вокруг себя многоязычный говор интернациональной толпы…
Возврат к прошлому был так силён, что снова, как в давно прошедший день былой жизни, Волгина охватило чувство глубокого негодования. Только богатые бездельники с туго набитым карманом могли проводить здесь «зимний сезон», пользоваться пляжем, ласковым морем, утончённым комфортом курорта. Ривьера с её роскошным климатом была недоступна детям рабочего и просто малоимущего класса. Своими глазами видел Волгин трущобы Парижа и бесчисленных детей, которые должны были довольствоваться грязными дворами и скупо освещаемыми солнцем бульварами с чахлой растительностью.
Всё, что здесь окружало Волгина, было чуждо и враждебно ему.
«В Париж! — подумал он, — К своим людям, к любимой работе!»
Высокая волна с гулом обрушилась на берег, залив пеной ноги Волгина.
Он вздрогнул и очнулся.
Пустынный берег новой Ривьеры по-прежнему окружал его.
Но почему пустынный?.. Почему ему показалось так?.. Вон справа и слева, везде видны люди. Их не так много, как было когда-то, но берег совсем не пустынен.
В двухстах метрах от Волгина трое людей с разбегу бросились в море. Ему показалось, что это три молодые девушки. Долетевший до его ушей весёлый серебристый смех подтвердил догадку.
Нет старой Ривьеры!
Она исчезла в бездне времени и никогда не вернётся. Всем людям всей Земли принадлежит новая Ривьера. И разве она не прекрасней прежней!
«Утончённый комфорт курорта», — вспомнил Волгин свою недавнюю мысль, и впервые после того, как он осознал себя в новом и до сих пор всё ещё чуждом мире, по его губам скользнула презрительная улыбка.
Эта улыбка относилась к прошлому, к тому, что было для Волгина понятным, родным и близким, — к условиям жизни его века. В этот момент он подумал о новом без чувства ревности к прошлому. Оно сменилось в нём другим чувством — гордости за человека и его дела. Прекрасен мир и прекрасны люди, если они смогли так разительно изменить облик мира!
Близко от Волгина три представительницы юного поколения новой Земли весело резвились в воде. Каждую минуту долетал к нему их беззаботный смех. Что знают они, эти девушки, о двадцатом веке? Как они представляют его себе? Для них всё, что близко и понятно Волгину, — история древности. Вероятно, они знают об этом так же, как сам Волгин знает о жизни Древнего Рима.
А он…
Эти девушки не могут не знать, что воскресший человек двадцатого века живёт тут же, рядом с ними. Они не могут не видеть одинокой фигуры на берегу, возле дома Мунция, вероятно, хорошо им знакомого. И по внешнему виду, а главное по росту, давно догадались, кто этот одинокий человек. Так почему же они не подплывают ближе, чтобы взглянуть на него? Неужели чувство любопытства, свойственное юности, незнакомо им?
«Плывите, девушки, если вам этого хочется! Подойдите ко мне! Ведь вы мои новые современники. Если бы вы могли догадаться, как нужны мне ваши юные счастливые лица, как трудно стало жить в отрыве от людей, вы, конечно, явились бы сразу. Но вы этого никогда не сделаете. Я сам воздвиг между нами глухую стену, и только я сам могу разрушить её. А если я подплыву к вам? Как встретите вы меня? Испугаетесь? Или дружески улыбнётесь?»
На мгновение Волгину мучительно захотелось броситься в воду и поплыть к ним, к этим девушкам — людям нового мира, но он сдержал свой порыв. Ничего, кроме неловкости, не могло из этого получиться. Его встретят с недоуменной улыбкой, и все три сразу уплывут от него.
Он глубоко ошибался и не мог ещё осознать всей глубины этой ошибки. Он не знал людей нового мира. Только много времени спустя, вспоминая этот эпизод, Волгин смог представить себе с полной достоверностью, как встретили бы его появление три девушки.
Он отвернулся от них.
Последние дни всё чаще и чаще являлось у него желание приблизиться к людям, прекратить затворничество.
«Пора кончать! — сказал он самому себе. — Довольно! Пусть смотрят на меня как хотят, но больше я не могу быть один».
Раздевшись, Волгин с наслаждением погрузился в прохладные волны прибоя. Он хорошо умел плавать и в годы студенчества нередко участвовал в соревнованиях. Вспомнив об этом, он подумал: «Сохранился ли в мире спорт и спортивные игры?». В беседах с Мунцием он почему-то ни разу не коснулся этого вопроса.
Волгин далеко отплыл от берега. С острой радостью ощущал он силу своих рук, уносящих тело вперёд в стремительном кроле. Только в дни юности мог он плыть так долго и в таком темпе. Живя в Париже, он иногда посещал бассейн и постепенно убеждался, что стареет, что плавать долго и быстро становится всё труднее.
И вот он снова силён и молод. Каким волшебством вернулась к нему юность? Как Мефистофель из поэтической сказки Гёте, Люций вернул не только молодость, но и самую жизнь.
«Поистине человек всесилен!» — думал Волгин. Он плыл всё дальше и дальше. Море было спокойно. Сзади, от берега, доносился едва слышный шум прибоя. Оборачиваясь, Волгин ясно различал на горизонте мыс Монако. В его время там помещался игорный дом — Монте-Карло. Что находится там сейчас?
Почувствовав утомление, Волгин перевернулся на спину и долго лежал, слегка покачиваясь на длинных волнах зыби. Должно быть, она пришла от Гибралтара, из просторов Атлантического океана.
Неизвестно откуда взявшееся облако закрыло солнце, и палящие его лучи потеряли свою силу.
Волгин лениво отдался приятной истоме отдыха.
Какой-то арелет показался со стороны берега и низко пролетел над Волгиным. Он с улыбкой подумал, что пилот, вероятно, не знает, кто этот одинокий пловец, так далеко заплывший в море, потому что иначе не счёл бы возможным пролететь прямо над ним. Куда летит этот человек? На остров Сицилия или в Африку? Ничто не мешает свободным людям летать где угодно и когда угодно. На Земле нет границ и кордонов, ни у кого не надо испрашивать разрешения посетить любое место.
Но арелет вернулся, на этот раз ещё ниже пролетев над Волгиным, ему показалось, что человек, сидящий в машине, внимательно посмотрел на него. На мгновение арелет даже остановился, повиснув прямо над Волгиным. Потом он полетел дальше и скрылся.
И Волгин понял, что человек этот никуда не собирался лететь, что прилетал он сюда из-за него. Люди, державшиеся в отдалении, заметили, как он уплыл в море, видели, что он всё дальше и дальше удаляется от берега, и забеспокоились.
«Действительно, — подумал Волгин, — если бы я утонул, это было бы для них ужасной катастрофой».
Десять минут, которые он пролежал неподвижно, полностью вернули силы. Он поплыл обратно в том же стремительном темпе.
Мунций ждал его на берегу. Обычно он этого никогда не делал. Наверное, кто-нибудь сообщил ему, что его «внук» подвергает себя опасности.