Савелия князь оставил при мне, как я понял в качестве телохранителя.
Что все же случилось с Алексашкой, гвардеец не знал, как не знал, вернулась ли в крепость Алена после похорон отца, или уехала обратно в столицу. Думаю, что, скорее всего, уехала. Иначе навестила бы меня. Ведь я, как-никак, спас ей жизнь. Хотя, кто их этих зеленоглазых знает?
После моих расспросов Савелий проявил неожиданно настойчивое любопытство по поводу того, где и каким образом я научился так фехтовать жердинами. Пришлось поведать, что к нам в монастырь приезжали по обмену опытом два китайских коллеги Джеки Чук и Чуки Гек, и преподали несколько уроков мастерства взамен на наши отечественные многоэтажные заклинания. Естественно гвардеец поинтересовался, мол, что за заклинания такие? Но я вновь сослался на загадочную амнезию, и посоветовал ему не лезть с расспросами, ибо могу непроизвольно вспомнить одно из заклинаний, последствия чего могут быть непредсказуемы. И вообще сие знание является великой государственной тайной, и с какой целью ее пытается выведать Савелий, мне непонятно. Мужик тут же залопотал что-то про свое невежество и глупое любопытство, и я отпустил его с миром, заявив, что устал и желаю отдохнуть.
Через день Яков со своим помощником Прохором меняли мне повязку. Лекарь зачем-то каждый раз нюхал снятые бинты и удовлетворенно кивал, словно по запаху определяя процесс заживления.
По его рекомендации я пил много жидкостей - в основном медовую воду и разбавленное красное вино.
Еще по рекомендации того же Ильи ежедневно Прохор потчевал меня протертой вареной печенью, смешанной с тертыми яблоками. Ужасное блюдо, что по внешнему ввиду, что по запаху. Я и так-то не был особым любителем печени, а после того, как пожил пару месяцев с одной фанаткой блюд из этого органа, то чуть не стал вегетарианцем. Первое время мне в любом куске мяса чудился запах печенки. Но постепенно при помощи хороших вин и свиных шашлыков на ребрышках снова вернулся к нормальному человеческому питанию и даже мог сжевать несколько кусочков жареной печенки. Но то, что увидел в миске, поставленной передо мной Прохором... Если запах жареной печени напоминал мне сгоревший автомобильный ручник, то запах печенки протертой с яблоком напоминал именно то, на что это блюдо походило внешне. Я крайне небрезгливый человек, и благодаря этому, вкупе с заверениями лекаря, что в данной массе содержится залог быстрого выздоровления, ежедневно съедал большую миску пахучего светло-коричневого месива.
Наконец мой организм окреп настолько, что я смог выйти из дома.
В том мире я часто бывал в Осколе, и было любопытно увидеть его в качестве порубежной крепости. Жаль, что никогда не интересовался историей родного края. Помню только, что изначально существовал некий устьублинский дозор. Затем, кто-то из государей оценил перспективность этого места и велел поставить крепость. Так как для крепости скрытности не требовалось, то поставили ее не на месте бывшего дозора в устье речки Убля, а на возвышенности у слияния рек Оскол и Осколец.
Невысокое крыльцо выходит на большую площадь, вокруг которой без всякого порядка расположены однотипные рубленные дома в два этажа. Пока я валялся в постели, на дворе значительно потеплело. Снег частично растаял, превратив дороги в неприятное грязное месиво, которое и встретило меня при выходе из дома воеводы. Несколько человек движутся в разных направлениях, хлюпая и чавкая промокшими ногами. Низкое пасмурное небо, давящее сверху серыми тучами дополняет мрачную картину, словно сошедшую с полотна какого-нибудь Репина. Или кто там рисовал суровую Российскую действительность?
Оценив царящее вокруг безобразие, теряю желание прогуляться по крепости. Но и сидетьnbsp; Еще по рекомендации того же Ильи ежедневно Прохор потчевал меня протертой вареной печенью, смешанной с тертыми яблоками. Ужасное блюдо, что по внешнему ввиду, что по запаху. Я и так-то не был особым любителем печени, а после того, как пожил пару месяцев с одной фанаткой блюд из этого органа, то чуть не стал вегетарианцем. Первое время мне в любом куске мяса чудился запах печенки. Но постепенно при помощи хороших вин и свиных шашлыков на ребрышках снова вернулся к нормальному человеческому питанию и даже мог сжевать несколько кусочков жареной печенки. Но то, что увидел в миске, поставленной передо мной Прохором... Если запах жареной печени напоминал мне сгоревший автомобильный ручник, то запах печенки протертой с яблоком напоминал именно то, на что это блюдо походило внешне. Я крайне небрезгливый человек, и благодаря этому, вкупе с заверениями лекаря, что в данной массе содержится залог быстрого выздоровления, ежедневно съедал большую миску пахучего светло-коричневого месива.
в доме больше невмоготу. Пересилив себя, ступаю с крыльца в мокрый снег. Почва еще замерзшая, потому грязи особо нет, но через несколько шагов ботинки промокают, и проникшая в них влага неприятно холодит ноги. В душе закипает злость на местную администрацию в лице воеводы и других командиров. Нет ну, что за разгильдяйство?! Неужели нельзя было вовремя почистить снег? Чем у них тут солдаты в свободное от несения караула время занимаются?
- Савелий, - обращаюсь к чавкающему сзади гвардейцу. - Когда последний раз снег выпадал?
- Дней десять уже как.
- И что, нельзя было его убрать?
- Как это? - вопрошает тот, после долгой минуты раздумья.
Промолчав, зло шагаю через площадь, высоко задирая ноги, чтобы не загребать ботинками снежную кашицу. Миновав какое-то здание, у крыльца которого толпятся солдаты в точно таких же серых кафтанах и войлочных шапках, как у напавших на нас бандитов, останавливаюсь, озираясь по сторонам. Почему-то ожидал, что попаду на улицу, которая куда-нибудь да выведет. Но улиц здесь, похоже, нет. По крайней мере, я не вижу никакого порядка в разбросанных как попало деревянных домах.
За окружающими площадь двухэтажными домами находятся домишки поменьше, крытые в основном соломой. Из труб курится дымок, растворяющийся в низком небе. Вокруг домов нет никаких заборов, огораживающих частную территорию.
В какую же сторону мне прогуляться? Площадь наверняка является центром крепости. В моем мире в центре Оскола есть только одна площадь, что около бывшего ДК "Октябрь", в которую упирается улица Ленина. Но вряд ли это та же самая площадь, ибо от "Октября" начинается резкий спуск по бывшему крепостному валу к Оскольцу и слободе "Ямской". Здесь же никакого спуска не видно. Да и по краю вала должна стоять крепостная стена. Где, кстати, стена?
- Дмитрий Станиславович, рад тебя видеть в добром здравии, - раздается голос воеводы. - А я вот все никак не мог выбрать время, чтобы зайти к тебе для беседы. Надеюсь, сегодня освободиться раньше. Очень уж любопытные истории о тебе поведали Петр Алексеевич и Федор Савелич. Хотелось бы самолично послушать.
Воевода, вероятно, вышел из того дома, возле которого топчутся солдаты. Рядом с ним какой-то худой человек с крючковатым носом, одетый в долгополую песцовую шубу и высокую меховую шапку.
- Да надоело мне, Афанасий Егорыч, на кровати валяться. Все бока уже отлежал. Решил пройтись, подышать свежим воздухом.
- Нешто в избе воздух не свеж? - прищурил глаз худой, и я сразу узнал по голосу заговорщика с постоялого двора. Странно, но я его там не видел, иначе такого точно не забыл бы. Но голос-то точно тот.
- Где-то мы встречались с тобой, боярин, - решаю уточнить на всякий случай.
- Не видывал я тебя доселе.
- А той ночью, когда на Светлейшего Князя покушались, разве не тебя я встретил во дворе?
Худой вздрагивает и еще сильнее прищуривает полыхнувшие злобой глаза, подтверждая тем самым мои подозрения.
- Не было меня в яме, - восклицает он.
- В какой яме? - не понимаю я.
- Никита Олегович из столицы прибыл аккурат перед вашим появлением. Так что, попутал ты его с кем-то, Дмитрий Станиславович, - разводит руками воевода.
- Да? Ну, значит, точно попутал, - соглашаюсь, не желая раньше времени обострять ситуацию. И, чтобы перевести разговор на другую тему, говорю: - Сыровато у вас тут для прогулки. Наверное заняты все чрезмерно, оттого и снег в крепости не убирается.
- Куда снег не убирается? - не понимает воевода, и тут же советует: - А ты, Дмитрий Станиславович, на стену поднимись. Там хоть и ветрено, зато сухо.
- Непременно поднимусь, - обещаю воеводе. - Только я ж здесь впервые.
- Так идите к стрелецким воротам, - указывает рукой тот. - Ну, так встретимся вечерком за ужином. А мы, Никита Олегович, пойдем, займемся твоим делом.
Воевода с подозрительным боярином направляются к ближайшей избе, а я, сопровождаемый Савелием, двигаюсь обратно через площадь в указанном направлении. Вскоре сквозь висящую в воздухе сырую мгу начинаю различать высокую деревянную башню, увенчанную четырехскатной крышей, и примыкающие к ней рубленные стены. В основании башни большие ворота, внутренняя створка которых - огромный щит из бревен - поднята на блоках и удерживается двумя толстенными цепями. Наружные створки просто распахнуты. Из любопытства направляюсь в проход между наружными и внутренними воротами. С правой стороны сквозь прямоугольные бойницы на нас смотрят три орудийных жерла. В воротах нет ни единого человека. Лишь вниз по склону удаляется группа всадников, проехавшая перед нами. Порываюсь было спросить сопровлждающего меня гвардейца, почему нет охраны в воротах, но сдерживаюсь, не желая выказать какую-нибудь глупость. Вместо этого спрашиваю:
- Наверх-то как подняться?
Мы возвращаемся, и Савелий указывает на двери во внутренней части стены рядом с башней. Через них проходим в помещение, в котором и установлены те три пушки, жерла которых я только что разглядывал. В дальнем темном углу что-то перебирают двое солдат. Глянув на нас, они продолжают заниматься своим делом.
По крутой лестнице, представляющей собой два бревна с врезанными в них ступенями, поднимаемся на следующий этаж. Здесь тоже установлены три пушки. Только две из них направлены в боковые бойницы, смотрящие вдоль стен. Перед средней, более крупной пушкой лежит горка ядер.
- Почему один? - спрашивает у находившегося здесь солдата Савелий.
- Дык, воевода ж распорядился, господин гвардейский старшина, - бодро отвечает тот.
Внимательно осматриваю своего телохранителя и не нахожу никаких отличительных знаков, по которым можно определить звание. Может, солдат просто знаком с Савелием.
- Отчего же так? - решаю тоже проявить озабоченность ситуацией.
- Дык, слободы порушенные отстраивать надо, боярин. Да и ворога далеко отогнали. Но ежели что, вмиг все войско в остроге соберется.
- Ну, хорошо, коли так, - одобрительно киваю и ступаю на лестницу, ведущую выше.
На следующем этаже так же три пушки, но направлены стволами в сторону степи. По бокам открытые проемы, ведущие на стены.
Поднимаемся еще выше и оказываемся на дозорной площадке. Здесь возле единственной пушки, зябко кутаясь в кафтаны, топчутся двое воинов. По периметру примерно по грудь бревенчатое ограждение. Над головой четырехскатная крыша, установленная на восьми столбцах. Метрах в двухстах с обеих сторон возвышаются такие же башни.
- Как служба, молодцы? - изображаю из себя высокий проверяющий чин. Киваю в сторону степи: - Не видно ли чего подозрительного?
- А чего там нонче можно увидеть? - ни чуть не смутившись, отвечает тот, что постарше. - Таперича вражина не скоро объявится. Даст Бог, при нашей жизни с энтой стороны больше не припрется.
Немного потоптавшись на пронизывающем сквозняке, спускаюсь с дозорной площадки и выхожу на стену. Стена шириной метра три. С наружной стороны бревенчатый сруб поднимается по грудь. Через каждый шаг в нем проделаны небольшие квадратные бойницы со скошенными наружными краями, вероятно, для увеличения угла обстрела. Над головой односкатный навес, установленный на столбах.
Осматриваю подступы к стене. Сама стена высотой с трехэтажный дом. Далее крутой склон, опускающийся в нечто, напоминающее опоясывающий крепость ров. Сейчас ров замерз и засыпан снегом, но все равно угадывается. Через него к воротам перекинут деревянный мост. Далее еще один мост пересекает русло скованной льдом реки.
- Это река Оскол? - Спрашиваю у Савелия.
Тот утвердительно кивает.
- А это Стрелецкая слобода? - показываю на раскинувшееся внизу селение, и тоже получаю утвердительный ответ.
Примерно представляю, в каком месте города из моего времени нахожусь, но не могу найти ничего знакомого. Да и не удивительно - несколько веков разницы, да и реальность другая. Фантастика, блин...
Не менее трети стрелецких хат разорены - из снега торчат обугленные, лишенные крыш срубы, кое-где сугробы и вовсе скрывают остатки былого жилья.
Однако, несмотря на снежную зиму, порубежники уже восстанавливают свое жилье. Повсюду суетятся люди, подъезжают подводы, груженые бревнами для срубов и страпильным лесом.
От промозглого ветра глаза начинают слезиться. Наваливается ощущение сильной усталости. Вероятно, я еще слаб для подобных экскурсий.
Держась рукой за стенки, спускаюсь вниз. Савелий идет следом, громко сопя прямо в ухо.
- Никак тебе худо, боярин? - спрашивает он, вероятно заметив мое состояние.
- Утомился малость, - признаюсь сопровождающему. - Пойдем-ка до хаты.
Шлепая по угнетающей слякоти, возвращаемся на площадь. Вдруг сзади слышится выстрел, и мою макушку словно бы обжигает огнем. Вскрикнув, падаю в раскисший снег.
Происходящее далее воспринимаю как сквозь пелену - что-то кричит Савелий, разбрызгивая грязное месиво, бегают какие-то люди. Меня подхватывают под мышки и куда-то волокут.
- Чепуховина, - доносится голос лекаря Ильи. - Череп цел. Только кожу содрало, так та нарастет, ежели в следующий раз насмерть не застрелят.
Просыпаюсь, судя по темени за окном, ночью. Около дверей привалившись к бревенчатой стене, спит сидя на лавке Савелий. От его дыхания огонек свечи, стоящей на столике, напоминающем скорее гигантскую табуретку, колышется, наполняя комнату трепещущим тусклым светом.
Сажусь и некоторое время пережидаю приступ головокружения. Ощупываю перевязанную голову. Приходит осознание того, что чудом остался жив.
Но кто же в меня стрелял? И самое главное - почему? На ум приходит только тот неприятный худой боярин. Впрочем, чего гадать, когда можно спросить.
- Эй, Савелий, - громким шепотом зову спящего телохранителя. - Савелий.
- А? - встрепенувшись со сна, восклицает тот. Увидев, что я сижу, говорит: - Лекарь сказал, что тебе вставать пока нельзя, боярин. Горшок под кроватью, ежели нужду чуешь.
Обдумав услышанное, прислушиваюсь к внутренним ощущениям. Удивительно, но чувствую себя не в пример последним дням хорошо. Разве что слегка зудит рана на голове. И хочется есть. Сейчас я с аппетитом замолотил бы даже то неприглядное месиво из протертых морковки и печенки. Но лучше нормального мяса на ребрышках. И чтобы желтая такая разваристая картошечка. А для полного извращения еще мисочку со сметанкой. Такие детали, как ломти свежего белого хлеба и небольшой стожок всяческой зелени, нарисованные расшалившимся воображением, заставляют желудок дико заурчать и обратиться к гвардейцу моим голосом:
- Есть чего-нибудь пожрать? А то кушать очень хочется.
- Так вот же, - Савелий схватил со стола ковшик, - остыло уже. Лекарь наказывал, чтобы ты, боярин, непременно выпил, как проснешься. А то, почитай, скоро сутки не емши.
- Что это? - принюхиваюсь с подозрением, но, уловив аромат куриного бульона, забираю ковшик и с удовольствием глотаю густое варево. Не знаю, что там говорил лекарь, но твердо уверен, что чувство голода свойственно только здоровому организму.
Насытившись, возвращаюсь к тревожным мыслям.