Но это – к слову. Вернемся к тому, чем был Ленин для Сталина… В сталинском кабинете лежала посмертная маска Ленина. И это тоже не было деталью «на публику», тем более что публика в сталинском кабинете собиралась невпечатлительная и на дешевые эффекты не ловилась. Нет, Сталину действительно нужен был Ленин – нужен для его внутренней напряженной жизни духа. Маяковский заметил точно: «Я себя под Лениным чищу, чтобы плыть в революцию дальше…» Думаю, и поэтому Сталин после смерти Маяковского сразу прекратил недостойную крысиную возню вокруг имени самого талантливого русского поэта ХХ века, сказав, как припечатав: «Маяковский был и остается лучшим поэтом нашей пролетарской эпохи».
У меня нет сомнений в том, что Сталин внутри себя постоянно советовался с Лениным. И ему нужен был рядом с ним не скульптурный или живописный портрет – пусть даже самый распрекрасный и талантливый, а именно маска, фотографически точно передающая знакомые черты лица так, чтобы можно было всматриваться в них и всматриваться…
Не сомневаюсь, что и легенды о Сталине, периодически приходящем по ночам в Мавзолей, имеют под собой реальную основу. Глядя на знакомые черты, Сталин мог лучше вспомнить голос, те или иные ситуации, те или иные повороты ленинской мысли, свидетелем которых он был… Он мог вспоминать все это и в ночной тишине думать о своем…
А точнее – о том же, о чем думал и Ленин… Кажется, меньшевик Дан, имея в виду Ленина, однажды в сердцах бросил: «Да разве можно тягаться с человеком, который двадцать четыре часа в сутки думает об одном и том же – о пролетарской революции!»
Сталин не был бы учеником Ленина, если бы не думал те же двадцать четыре часа о том же, что и учитель. Но ученик был достоин учителя, и поэтому он пошел дальше его.
Учитель заложил фундамент.
Ученик строил уже здание и поэтому не мог не превзойти Учителя – если был его достоин.
А Сталин был достоин.
Ленин сказал: «Из России нэповской будет Россия социалистическая»…
А Сталин ее социалистической сделал.
При этом Сталин, как я понимаю, после смерти Ленина постоянно сверялся с теми ленинскими оценками, которые касались непосредственно его, Сталина. В первую очередь я имею здесь в виду, конечно же, ленинское «Письмо к съезду».
24 декабря 1922 года уже болевший Ленин продиктовал этот знаменитый текст, где были и следующие слова:
«Наша партия опирается на два класса и поэтому возможна ее неустойчивость и неизбежно ее падение, если бы между этими двумя классами не могло состояться соглашение… На этот случай принимать те или иные меры, вообще рассуждать об устойчивости нашего ЦК бесполезно. Никакие меры в этом случае не окажутся способными предупредить раскол…
Я думаю, что основными в вопросе устойчивости с этой точки зрения являются такие члены ЦК, как Сталин и Троцкий.
Тов. Сталин, сделавшись генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть, и я не уверен, сумеет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью».
Через некоторое время – уже 4 января 1923 года – Ленин продиктовал еще более знаменитое дополнение к предыдущей диктовке, где о Сталине было сказано так:
«Сталин слишком груб, и этот недостаток, вполне терпимый в среде и в общении между нами, коммунистами, становится нетерпимым в должности генсека. Поэтому я предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Сталина с этого места (Генерального секретаря ЦК. – С.К.) и назначить на это место другого человека, который во всех других отношениях отличался бы от тов. Сталина только одним перевесом, именно, более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше капризности и т. д.»
Пожалуй, Ленин тут был к Сталину не очень справедлив – на позицию Владимира Ильича повлиял, надо полагать, известный конфликт, когда Сталин сделал выговор Крупской за нарушения утвержденного в ЦК режима лечения Ленина, исключающего его ознакомление с политическими документами и т. п. Но для Сталина вряд ли было очень существенным то, насколько Ленин был к нему справедлив или несправедлив. Как любой самокритичный человек, Сталин вряд ли задавался этим вопросом. Скорее его могло волновать иное: «Что же такое есть у меня в характере, что Ильич счел возможным сказать об этом публично?» И, как я догадываюсь, эта мысль, укоренившись в душе Сталина, год за годом помогала ему быть сдержанным и некапризным в самых острых ситуациях.
Если ориентироваться не на антисталинские мифы, а на объективные мемуарные свидетельства и на документы, в том числе и на стенограммы, фиксирующие реакцию Сталина на те или иные речи и т. д., то не так уж и сложно понять, что Сталин был не нетерпим, как в этом уверяют его недоброжелатели, а, напротив, терпим. Да, представьте себе, он был явно терпим к проступкам и даже серьезным грехам товарищей, если надеялся на то, что товарищи выправятся. Бил он только неисправимых, и то не сразу. Но уж если бил, то – крепко.
Однако без унижения человеческого достоинства тех, кого приходилось бить. Причиной была несомненная высокая внутренняя культура и самодисциплина. Малоизвестная деталь: одна из дочерей Льва Толстого уже в эмиграции (уехала из СССР на время, осталась за границей навсегда) написала мемуары. И в них, рассказывая о своей встрече со Сталиным, она отмечала его «совершенно небольшевистскую вежливость». Впрочем, о вежливости и сдержанности Сталина писали многие.
Не влиянию ли ленинской критики обязан был Сталин этой своей почти безграничной сдержанностью, которую лишь в редких случаях опрокидывал его кавказский темперамент? Весьма вероятно – да! Ведь, вскипая, Сталину достаточно было вспомнить слова Ленина, чтобы удержать себя в руках.
Походить на Ленина – не копируя его, конечно, а развивая лучшие в себе свойства, присущие Ленину, – это для Сталина, вне сомнений, было рабочим правилом всю его жизнь после смерти Ленина.
Да и могло ли быть для Сталина иначе?
Однажды мне попался на глаза некий очерк эсера Виктора Чернова, политического оппонента Ленина и Сталина, об одном из них. Я приведу цитату из этого очерка, а к кому из двух она относится, пусть читатель пока догадывается сам:
«Счастливая целостность его натуры и сильный жизненный инстинкт… делали из него какого-то духовного «Ваньку-Встаньку». После всех неудач, ударов судьбы, поражений, даже… позора, он умел духовно выпрямляться… Его волевой темперамент был, как стальная пружина, которая тем сильнее «отдает», чем сильнее на нее нажимают. Это был сильный и крепкий политический боец…
Он никогда не был блестящим фейерверком слов и образов… говорил он всегда не красно. Он бывал и неуклюж, и грубоват… он часто повторялся…но в этих повторениях, и в грубоватости, и в простоте была своя система и своя сила. Сквозь разжевывания… пробивалась живая, неугомонная волевая стихия, твердо шедшая к намеченной цели…
Его… считали честолюбцем и властолюбцем; но он был лишь естественно, органически властен, он не мог не навязывать своей воли, потому что был сам «заряжен двойным зарядом» ее, и потому, что подчинять себе других для него было столь же естественно, как центральному светилу естественно притягивать в свою орбиту и заставлять вращаться вокруг себя меньшие по размеру планеты… Но… пышность и парадность не радовала его глаз; плебей по привычкам… он оставался прост и натурален в своем быту…
Он был профессиональным борцом, он был политическим боксером на арене социальных распрей, и в этом смысле знал «одной лишь думы власть, одну, но пламенную страсть»: этой страстью была сама его профессия, сама борьба, само переливание своей воли в формы политических событий…»
О ком это? Характеристика настолько подходит и Ленину и Сталину, что не раз предлагая коллегам угадать, о ком это было сказано, я слышал в ответ: «О Сталине, конечно!».
Но это – отрывок из очерка Чернова «Ленин», опубликованного в эмигрантском журнале «Воля России» в марте 1924 года – сразу после смерти Ленина. И в конце этого очерка бывший министр земледелия во Временном правительстве и бывший председатель однодневного Учредительного собрания, писал:
«Он умер. Его партия, возглавляемая людьми, которых он долго формовал по своему образу и подобию, людьми, которым легко быть его подражателями и столь же трудно – его продолжателями, уже в последнее время повторяла в своей коллективной судьбе его личную судьбу: становилась живым трупом…
На свежей могиле учителя и вождя… она… произнесет обеты верности… завещанию учителя. А затем – погрузится в будни и подпадет опять под власть неумолимых законов размагничивания и распада».
Так закончил свой очерк о Ленине эмигрант Чернов, и, говоря об «обетах верности», он имел в виду, вне сомнений, клятву Сталина над гробом Ленина. Однако жизнь еще раз опровергла Чернова – Сталин стал именно продолжателем Ленина, и вместо погружения в будни и распада Россия под руководством Сталина начала грандиозную, никогда ранее ей неведомую в подобных масштабах работу созидания.
Причем Сталин, как и Ленин, был в этой работе универсален и вездесущ. Он продолжал Ленина и шел дальше, постоянно углубляя и совершенствуя свой управленческий универсализм. В подтверждение сказанного приведу лишь два примера…
Горький оставил интересное свидетельство об уровне понимания Лениным специальных вопросов. В своем известном очерке 1924 года он писал:
«Я предложил съездить ему (Ленину. – С.К.) в Главное артиллерийское управление посмотреть изобретенный одним большевиком, бывшим артиллеристом, аппарат, корректирующий стрельбу по аэропланам.
– А что я в этом понимаю? – спросил он, но поехал. В сумрачной комнате… собралось человек семь хмурых генералов, все седые, усатые старики, ученые люди… Изобретатель начал объяснять… Ленин послушал его минуты… три… и начал спрашивать изобретателя так же свободно, как будто экзаменовал его по вопросам политики…
Изобретатель и генералы оживленно объясняли ему, а на другой день изобретатель рассказывал мне:
– Я сообщил моим генералам, что вы придете с товарищем. Но умолчал, кто товарищ. Они не узнали Ильича, да, вероятно, и не могли себе представить, что он явится без шума, без помпы, охраны. Спрашивают: это техник, профессор? Ленин? Страшно удивились – как? Не похоже! И – позвольте! – откуда он знает наши премудрости? Он ставил вопросы как человек технически сведущий! Мистификация! – Кажется, так и не поверили, что у них был именно Ленин…»
Изобретателем, удивившим профессоров-артиллеристов, был, между прочим, Александр Михайлович Игнатьев (1879—1936). Большевик с 1903 года, он окончил Петербургский университет, после революции занимался изобретательской и научной работой, его самозатачивающийся резец был запатентован в США, Англии, Франции, Германии, Италии и Бельгии…
Итак, Ленин был государственным деятелем нового типа еще и потому, что не только хорошо понимал значение научно-технической базы для развития общества, но и умел видеть ключевые чисто специальные моменты, а также и поддержать «техников».
Сталин был его продолжателем и в этом, и продолжателем выдающимся. Он оказался и единственным из всех большевистских деятелей первого ряда с дореволюционным стажем, который приложил огромные усилия по самообразованию себя как технократа.
Его базовое образование было чисто гуманитарным, да еще и с теологическим уклоном – духовная семинария. Затем он рос как революционер-интеллектуал, занимаясь опять-таки социальными, а не техническими проблемами. И так было до революции, которую Сталин встретил 38-летним, так было и в первые годы после революции – во время Гражданской войны и сразу после нее, когда почти все время Сталина было занято политической борьбой с троцкизмом и разного рода другими оппозициями.
Тем не менее с началом технической реконструкции страны, с началом первых пятилеток, Сталин все более уверенно заявляет о себе как об универсальном руководителе, способном разбираться и в чисто технических вопросах на том уровне, на каком в них обязан разбираться компетентный деятель социалистического государства.
С металлургами, с геологами, со строителями и машиностроителями он говорит на их языке и не просто понимает их, но нередко видит проблему лучше многих профессионалов.
Троцкий, Зиновьев, Каменев, Бухарин и в этом отношении отличались от Сталина в глубоко худшую сторону. После 1917 года они оказались во главе огромной державы с огромным комплексным потенциалом, державы, перед которой стояли грандиозные задачи научно-технического и технологического развития. Но даже после этого Троцкий, Зиновьев, Каменев, Бухарин и те, кто к ним примыкал, исповедовали принципы подхода к специальным знаниям, мало отличающиеся от философии фонвизинского «недоросля» Митрофанушки, убежденного, что географию-де учить незачем, ибо извозчики и так куда надо довезут.
Бухарин мог часами обсуждать со своей женой Лариной тонкости художественной манеры Кнута Гамсуна…
А Сталин в это время осваивал учебник электротехники для монтеров. Хотя и в литературе разбирался – в той мере, в какой это требуется компетентному государственному лидеру.
В итоге он удивлял конструкторов танков тем, что с ходу отсекал тупиковые варианты развития отечественных танков, а авиационных конструкторов восхищал тем, что поддерживал перспективные технические решения и – что еще более важно – тех, кто способен их выдвигать.
Примеров здесь можно привести немало, начиная с классических воспоминаний авиаконструктора Яковлева, однако я обращусь к воспоминаниям лишь одного специалиста – конструктора артиллерийских систем Грабина. Герой Социалистического Труда, кавалер четырех орденов Ленина и лауреат четырех Сталинских премий, Василий Гаврилович Грабин – это целая эпоха в развитии советской артиллерии. Но, весьма вероятно, могло быть так, что Грабин не смог бы подняться, если бы не внимательное отношение Сталина к молодому конструктору.
36-летний Грабин познакомился со Сталиным 14 июня 1935 года – на артиллерийском полигоне в ходе показа новой артиллерийской техники. Тогдашний законодатель мод в подходах к вооружениям – Тухачевский, ствольную артиллерию жаловал не очень и носился с глупейшей (если не сказать больше) идеей перевода всей (!!!) артиллерии на динамореактивный принцип. Будущие «безвинные жертвы сталинизма» из военного ведомства ему не возражали, а даже поддакивали.
Однако новые ствольные системы создавались, и с ними захотел познакомиться Сталин, приехавший на полигон вместе с Молотовым, Ворошиловым, Орджоникидзе и другими.
Была выставлена и новая пушка Грабина Ф-22. Но вышло так, что Грабин не получил возможности доложить о ней подробно, и вот как описывает дальнейшее сам Грабин:
«Не было никакой возможности исправить положение, хоть уходи. В общем, горькие мысли прямо роились в моей усталой голове. Вдруг вижу, Сталин отделился от всей группы и направился в мою сторону…
Сталин подошел к дощечке, на которой были выписаны данные о нашей «желтенькой» (пушка была окрашена в желтый цвет. – С.К.), остановился и стал внимательно знакомиться с ними.
Я все еще стоял в стороне, затем подошел. Сталин обратился ко мне и стал задавать вопросы. Его интересовала дальность стрельбы, действие всех типов снарядов по цели, бронепробиваемость, подвижность, вес пушки, численность орудийного расчета, справится ли расчет с пушкой на огневой позиции и многое другое. Я отвечал. Долго длилась наша беседа, под конец Сталин сказал:
– Красивая пушка, в нее можно влюбиться. Хорошо, что она и мощная и легкая…»
Вскоре на совещании в Кремле судьба грабинской дивизионной пушки специального назначения была решена положительно. Сталин, вопреки мнению большинства военных, многие из которых были тогда «тухачевского» образца, лично дал ей «добро». Но более того – Сталин отверг тогда же негодный принцип универсализма и, по сути, определил тот концептуальный подход к развитию отечественных артиллерийских систем, который блестяще оправдал себя в ходе войны.
Вот лишь один из чисто военных результатов сталинского решения 1935 года… День артиллериста (ныне – День ракетных войск и артиллерии) страна празднует 19 ноября. И празднует потому, что именно в этот день в 1942 году мощной артиллерийской подготовкой с участием более 15 тысяч орудий и минометов началось контрнаступление советских войск под Сталинградом.