- Ты говорил о том с духовником? – Поинтересовался отец.
- Боюсь, - максимально серьезно ответил Ваня.
- Чего же?
- Чувствую, что так нельзя. Не спрашивай. Это не объяснить.
- А ежели я чего захочу узнать, спросишь у своих советчиков? – Оживился Великий князь.
- Я у них никогда ничего не спрашиваю, - покачал головой Ваня. – И я уверен – не ответят, даже если спрошу. Сами говорят то, что считают нужным подсказать. Я ведь не просто так к тебе тогда пошел разговор про убийство мамы заводить. Да и вообще, мню я - клянчить что в церкви грех великий. Что у святых, что у ангелов, что у самого Всевышнего. Им и без того тошно от поведения молящихся.
- Почему?
- А ты сам присмотрись. Приходишь в церковь и отовсюду лишь просьбы доносятся. Тот просит простить его за гадость какую, которую сделал осознанно и к выгоде своей. Этот клянчит здоровье, кое пропил или прогулял дурным делом. И так далее, и тому подобное. Дай, дай, дай… со всех сторон. А взамен ничего. Ни доброты в сердце, ни веры искренней. Многие в церковь ходят не от того, что искренне жаждут того. Нет. Они либо боятся кар небесных, коими их застращали попы с самого детства, либо просто привыкли и не желают быть белыми воронами. Истинной веры почти и не сыскать даже у священников, которые погрязли в фарисействе. Поставь себя на место святого. Что бы ты увидел? Зашли в церковь грязные, никчемные людишки, полные злобы и дурных мыслей, поклянчили что-нибудь себе и ушли с чувством выполненного долга. В лучшем случае пожертвовали что-то, думая, будто это поможет.
- А ты считаешь, что не поможет?
- Перед смертью не надышишься, - пожал плечами сын. – Ежели убоявшись смерти ты начинаешь жертвовать обильно, то это есть лицемерие и трусость самого низкого пошиба. Такие жертвы пусты и радость несут лишь фарисеям, страждущим наживы. Тот же, кто дает рубль, имея многие тысячи тоже ничем не жертвует, ибо даже не заметит той утраты. Жертва – это нечто иное. Вспомни притчу об Аврааме, который чуть ни принес в жертву своего сына Исаака. Смысл жертвы в том, что ты должен быть готов поделиться с Всевышним самым важным, самым ценным, что ни есть у тебя. Ни деньгой малой или ненужной безделицей, а самым значимым в твоей жизни. Эта же притча говорит о том, что отдавать эту драгоценность совсем не обязательно. Всевышнему достаточно увидеть твою готовность ей поделиться. Зачем ему твоя никчемная жертва? Что он с ней делать станет? У него все есть. Он же всемогущий и вездесущий. Ему те несчастные крохи, что ты можешь дать, будут словно горсть гнилой полбы. Ему приятно отношение, а не подношение.
- Ты говоришь странные вещи, - покачал головой отец.
- Вот потому и не хочу обсуждать их с духовником или иными священниками. Да и вообще с кем-либо. Даже с тобой. Прости, отец, но я не хочу ненароком вызвать бурю. Пусть все идет, как идет. Пусть и дальше священники занимаются мирскими делами, стяжая земли и богатства с удивительно ненасытной жадностью и страстью. Не мне бороться за их благочестие. В конце концов я сын Великого князя, а не митрополита. Посему мне надлежит печься об укрепление державы твоей, а не церкви. Их грехи – им за них и ответ держать. Богу – божье, Кесарю – кесарево.
Отец кивнул. В его религиозно-мистическом мышлении слова сына нашли живой отклик. Ване для того даже ничего выдумывать не требовалось. Он вывалил на Ивана Васильевича вполне актуальные для тех лет вопросы, о которых тот и сам слышал не раз. Только перефразировав их с высоты будущих веков. Дело в том, что в 40-е годы XV века на Руси появилось движение «нестяжателей», как в среде духовенства, так и аристократии. Идея движения сводилась к ограничению церковного землевладения и стяжательства. То есть, во многом имело ту же самую экономическую платформу, что и зародившийся в те же дни протестантизм.
И чем дальше, тем сильнее разгорался этот спор. На равных. Лишь влияние Софьи Палеолог позволило склонить чашу весов в пользу фарисейской партии иосифлян-стяжателей. Сам же Иван Васильевич явно тяготел к нестяжателям до самой своей смерти. Но открыто выступить в их поддержку опасался.
Переведя разговор в эту плоскость Ваня постарался избежать слишком острых вопросов отца. Пусть лучше у него голова о другом болит. В конце концов – церковное землевладение стремительно становилось все более значимой проблемой, грозя в будущем перерасти в настоящую национальную трагедию. Ту, что с огромным трудом смогли преодолеть лишь частично только первые Романовы во второй половине XVII века. Да и то – встречая острое и ярое противление духовенства и, как следствие народа, который верил попам. Пока еще верил.
Кому-то может показаться, будто этот вопрос не стоит и выеденного яйца. Однако первое учебное заведение на Руси появилось только в середине XVII века при Алексее Михайловиче Романове. Да и то – с боем и великой кровью. А до того не было ничего ни светского, ни духовного. Сами же священники ездили учиться к грекам, державшимся политики сначала слишком хитрой Византии, а потом и открыто враждебной к России Османской Империи. Оттого-то Петр Великий и расправился жестоко с самостоятельностью этих поборников «высокой духовности», упразднив патриаршество. Они ведь крепко стояли на противление дьявольскому научно-техническому прогрессу и богопротивной западной учености.
Ваня решил пойти другим путем. Он задумал всемерно ослаблять крепнущие церковные позиции. Пусть пока и не в народе, а лишь в голове отца. Однако даже там клеймо фарисейства и чудо озарений – весомый аргумент. Не так, чтобы решающий, но весомый. И то ли еще будет. А вода, как известно, камень точит, особливо тот, что и без того стремился к должной огранке…
Впрочем, несмотря на все усилия, предпринятые княжичем, совсем сбить с толку отца не удалось. Он, конечно, проникся словами сына. Однако сохранил в уме указанные ему ранее вещи.
- Сынок, - чуть пожевав губы, произнес Великий князь после долгой паузы. – С бронного подворья в год тебе кладу двести чешуйчатых броней выхода. Остальные, казна будет покупать по цене кольчуги. И не перечь!
- А чего перечить-то? – Удивился сын. – Я же не для своего прибытка то дело затеял, а для укрепления твоей державы. Да и в убытке от того не останусь, благо, что железо ныне мне достается очень дешево.
- Ну вот и ладно, - довольно улыбнулся отец. – Много ли сможет подворье сверх тех двух сотен делать?
- Не знаю, - пожал плечами Ваня. – Дело пока не устоялось. Положим еще две сотни сверх точно удастся изготовить. А дальше – как получится. Ничего обещать не могу. Да и шеломы я задумал. Опыты с ними провожу, людей отвлекая. Клинки ковать пробуем.
- Добре, - кивнул Великий князь, весьма удовлетворенно смотря на сына. Ежегодно четыре сотни добрых чешуйчатых броней по цене двух сотен простых кольчуг было великой отдушиной для его казны и огромным подспорьем для войска.
- А что по остальным делам и задумкам?
- Так делай, что считаешь нужным. Но меня в известность ставь. Чтобы какой дурости не вышло случаем.
- А казна?
- Что казна?
- Дядька так и будет над душой стоять?
- А чем он тебе не угодил?
- Тем, что бесполезен. Денег с казны державной я не беру ныне. А голову он морочит немало. То не так, это не эдак. Ты бы знал, сколько он крови мне попил, пока я уговаривался с артелью строить укрепления для подворья. Не по обычаю, дескать, делают. Так нельзя. Так ранее не делали. Большая часть проволочек и задержек из-за него происходит. Не заберешь – буду каждое утро ставить ему меда или вина вдоволь. Пускай бражничает без всякого укорота, лишь бы не мешал. Но оно тебе нужно ли? Вроде бы он у тебя в уважении. Зачем человека губить?
- Хорошо, - усмехнулся Великий князь. – Заберу. Но и на поддержку из казны моей не надейся в делах своих. Справишься?
- Уже справляюсь. Ты у него отчет возьми за средства потраченные. Я уже месяца три как ни единой деньги с твоей казны не беру.
- Три месяца? – Удивился отец.
- Да. И до того почти не касался, только по началу, когда с сотней возился. Потом я с доходов от свечей и масла обходился. А ставя подворья я плюнул и с купцами сговорился. Они денег дали в рост. Потому что дядька волокиту разводил и время тянул без всякой меры.
- Ясно… - хмуро буркнул Великий князь, явно недовольный услышанным. Судя по всему, все это время Константин Александрович щедро цеплял обеими руками деньги «на забавы княжича».
- Я веду строгий подсчет расходов и поступлений, - сказал Ваня и снова полез в тот сундук. Покопался. И извлек оттуда «талмуд», обложенный толстой кожей. – Вот. – Сказал он и выложил перед отцом. – Здесь я считаю входящие и исходящие траты. Правда пишу иными цифрами, но я тебя им научу. Они очень просты и позволяют много быстрее считать.
Отец пододвинул журнал учета. Открыл. И ошалел от того, насколько много всего там оказалось записано. А потом вздрогнул, нервно провел ладонью по листу и посмотрел с немым вопросом на Ваню.
- Это бумага. Я ее из лыка сделал на пробу.
- Из лыка?
- Собираем лыко и варим , пока волокна не станут расходиться. Обычно от восхода до обеда. Дальше бьем его колотушкой, долго. До самого вечера того дня и всю ночь. А если ночью нельзя, то с утра до обеда следующего дня. После загружаем получившуюся кашу в крепкий соляной раствор. На сутки, а лучше двое. Как отстоится – вытаскиваем и промываем проточной водой. Вновь помещаем с бочку с водой, куда примешиваем эмульсию канифоли.
- Что?
- Смолу с елки прогреваем, чтобы в камень обратилось, оный зовется канифоль. Водой тот камень не растворяется, а вот aqua vita – вполне. Подробил тот камень на крошку, залил духом вина. Поболтал. Камешки те и растворились. А то, что получилось – называется эмульсией. Вот ее в ту бочку и вливаем. Все тщательно размешиваем, дабы кашицу взбаламутить. А потом черпаем воду в той бочке рамкой деревянной, на которую натянута простая холстина. Даем стечь. Потом стряхиваем осторожно заготовку листа на стол, накрываем доской и прижимаем тяжелым камнем. Чтобы воду отжать. А потом, пока лист еще влажный, лепим к той же доске и даем высохнуть. Главное, чтобы доска та ровной была. В самом конце, уже сухой лист, проглаживаем камнем гладким – той же галькой. Обрезаем. И получаем вот такой лист.
- Это тоже озарение?
- Разумеется. Но опыты я проводил очень долго. Не все было ясно показано. Только общая мысль. Бумаги у меня пока считай, что и нет. Я поначалу на отдельных листах писал, потом только сшил все воедино. Оттого и почерк вон какой мелкий. Сейчас кроме этой тетради у меня россыпью два десятка листов, не более.
- Ты знаешь СКОЛЬКО они могут стоить? – Тихо спросил отец. Он был в курсе того, что такое бумага. Европейская была толстая и рыхлая в те дни, напоминая больше картон плохих сортов. Китайская шелковая бумага тоже уступала по своим качествам той, что его сын «сварил в бочке», но даже она стоила немало. А на нее-то, получается, только и нужно, что лыко, да соль со смолой хвойной и дух винный.
- Конечно, знаю. Но для нее нужно отдельное подворье строить. Я не могу сделать все и сразу. Сделал только то, что очень нужно было. Без этой тетради я бы запутался в делах. И, кстати, писано в ней не чернилами. - Сказал Ваня и улыбнулся. – Вот, - выложил стол карандаш. – Сажа смешивается с рыбьим клеем в определенной пропорции и помещается в эту деревянную трубочку . Надо только подтачивать острым ножиком. Но это все одно намного удобнее, чем пером гусиным маяться.
- Ваня… - начал было говорить отец, но его перебил княжич.
- Отец, я же говорю – я много чего знаю теперь. Но не все можно в дело пустить прямо сейчас. Я не могу разорваться. Да и в державе твоей нет ни денег, ни людей ученых, чтобы все взять и сделать сразу. Не говоря уже о том, что кому эти товары продавать-то? И как? Все вокруг нищие. Надобно налаживать торговлишку с соседями, теми, у которых деньги есть. А через них и дальше. Сложностей в этих делах масса. Этот кабан очень большой. Настолько, что его сразу и не съешь – подавишься. Лучше постепенно и маленькими кусочками его кушать. Откусил. Прожевал. Проглотил. Снова откусил, но уже побольше. Ряшка-то раздалась слегка от сытного корма. Поэтому я и не спешу. Но и волокиты не развожу.
- Хорошо, - кивнул отец, в целом обнадеженный словами сына. И отодвинул его тетрадь.
- Не хочешь посмотреть расходы?
- Я тебе на слово верю. Константин Александрович каждый месяц запускает в казну лапу от всей души. Ворчит, что ты его совсем не слушаешься и творишь черти что на отцовские деньги. А оно вон как выходит…
- А цифры и счет? Неужели не хочешь выучить?
- Успеется. Уверен, что не быстро это будет. А мы и так засиделись…
Глава 10
1469 год – 21 декабря, Москва
Юрий Васильевич князь Дмитровский сидел на коне и наблюдал за тем как сотня княжича тренируется. Он попал не на строевую подготовку, а физическую. Благо, что зело просил пыли в глаза не пускать и показать, все как есть. Вот и увидел, как ратники занимались какой-то фигней в его представлении. На турниках, брусьях и далее.
- Зачем сие? – Наконец, спросил он у племянника.
- Для укрепления тела. И духа, ибо изматывающие упражнения закаляют его самым добрым образом.
- Не по обычаю, - покачал он головой.
- По обычаю, только очень старому, - возразил Ваня, - ныне давно забытому многими.
Князь Дмитровский фыркнул, но спорить не стал. От слов племянника Юрий Васильевич подумал о древних времена языческих. Поганых. Но совестить Ваню не стал. Ратники сотни княжича показали действительно хороший результат. Впечатляющий. А значит обычай тот, ежели и забытый, то добрый был. Полезный. Кроме того, благодаря племяннику немало укрепилось его положение.
Казань была взята и разграблена до самого донышка. А люди с железными щупами в последующий месяц прошлись по всей территории ее крепости и окрестного посада. Как Ваня и рекомендовал, прислав эти нехитрые инструменты. Отчего добыча выросла невероятно. Ведь, опасаясь беды многие поколения казанцев зарывали свои сбережения на своих дворах, предварительно упрятав в кувшины. Да чего уж там и говорить, если «копаной» добычи вышло больше, чем так собранной. И чего там только не было!
А вот город сам разрушать Юрий Васильевич не стал. Отписался тем, что поставить остроги никак не успевает. Вот и оставил часть войск в захваченной и разоренной Казани. Сам же отбыл на Москву – отчитываться, да трофеями зело богатыми делиться . Ну и пленных ремесленников перегонять, благо, что их оказалось очень немного .
И вот тут-то Ваня и включился.
Именно молодой княжич предложил отцу переименовать Казань в Юрьев-Камский и пожаловать им брата своего. Более того, наградив в добавок к титулу князя Дмитровского и Можайского, еще и новым княжеским достоинством – Болгарским. Дабы был у него резон те края укреплять да обживать.