Зеркальшик - Филипп Ванденберг 13 стр.


Моя неуклюжая попытка сиять в темноте покрывало с ее груди не удалась, но Симонетта пришла мне на помощь,

и не успел я оглянуться, как покрывало соскользнуло с нее и у меня под пальцами оказалась обнаженная кожа.

Я еще не насладился этим волнующим моментом, как Симонетта набросилась на меня с такой жадностью, что у меня захватило дух. Одним движением она оказалась на мне верхом, подобно амазонке, и я почувствовал, как мой фаллос медленно проникает в нее. Я обнял ее за шею и притянул к себе. Наши губы соприкоснулись.

Одному Богу известно, какое наслаждение исходило от этой женщины, как распалила она меня!

— Симонетта, — прошептал я, в то время как она терлась своими обнаженными крепкими грудьми о мой камзол, скользя то вниз, то вверх. — Симонетта.

Больше ничего я сказать не мог.

— Что… ты… хочешь… мне… сказать? — спросила Симонетта, продолжая двигаться.

Я задыхался.

— Может быть, ты хочешь сказать, что любишь меня?

— Да-а-а…

— Так скажи же это! Черт побери, я хочу это услышать! — Внезапно женщина остановилась, да так и замерла надо мной, расставив ноги.

Я хотел воззвать к ней, умолять ее не останавливаться, но потом приглушенно выдавил из себя слова, давшиеся мне с таким трудом:

— Я люблю тебя! Я люблю тебя, Симонетта!

С ловкостью кошки Симонетта снова опустилась на меня. И на этот раз мое тело ответило ей, подчинило ее своему ритму, и я входил в нее раз за разом. Ночь была темная, не видно было даже теней, но в моей голове сверкали вспышки света, все чаще и чаще, и в свете этих вспышек я видел ее тело во всей его красе, и никакая деталь не оставалась от меня скрытой.

Совсем потеряв голову от счастья и страсти, я стремился навстречу желанному женскому телу, до тех пор пока мое желание не иссякло и я, вскрикнув, не замер.

* * *

Нерешительно открыв глаза, зеркальщик ужаснулся. Темная ночь уступила место рассветным сумеркам, и гости императора, высокомерно пошучивая, прогуливались по парку. Они ждали представления особого рода, особенно популярного у византийцев, — соколиную охоту. Арабские сокольничьи путешествовали по миру со своими дрессированными хищными птицами. Всюду, где они появлялись, к ним валом валила публика, чтобы своими глазами увидеть, как ученые соколы, словно направляемые незримой рукой, выписывают в небе заранее указанные фигуры или внезапно камнем падают на землю, чтобы одним ударом клюва убить зайца или козленка.

Михель и Симонетта поспешно привели в порядок одежду. Когда они, надев свои маски, вынырнули из густой листвы, к ним подошел Джакопо, брат Симонетты. Он обрушился на женщину с упреками, утверждая, что искал ее полночи.

Симонетта любила своего брата. По ее поведению Михель понял, что она его еще и побаивалась. Поэтому зеркальщик взял инициативу на себя и ответил, что Симонетта уже достаточно взрослая, чтобы гулять ночью без него.

Столь наглого ответа Джакопо не ожидал, но еще больше его удивило поведение Симонетты, которая взяла Мельцера под руку и кивнула. Джакопо разозлился, подошел к сестре вплотную и хотел увести ее силой.

Симонетта начала сопротивляться. Мельцер стал между ними, отпихнув Джакопо в сторону Началась небольшая потасовка. С обеих сторон слышались нелицеприятные высказывания. Наконец Джакопо сбил шляпу с пером с головы зеркальщика, поднял ее, повернулся и убежал вместе с головным убором.

— Ему будет трудно привыкнуть к тебе, — сказала Симонетта, когда брат ее скрылся за деревьями парка.

Мельцер пожал плечами:

— Ему придется привыкнуть к тому, что его сестра не будет с ним всю жизнь.

Симонетта крепко прижалась к Мельцеру.

— Одна мысль о том, что приходится ссориться с братом, пугает меня. Мы всегда были одним целым.

— Но ты ведь не можешь провести с братом всю оставшуюся жизнь. Он тоже однажды обнаружит в себе склонность к противоположному полу, и тогда ты окажешься в той же ситуации, что и он сейчас.

Симонетта смущенно отвернулась.

— Для моего брата женщины не имеют значения, по крайней мере до сих пор ему нравились только хорошенькие мальчики. Думаю, я нужна ему больше, чем он мне. Хоть он и старше меня, но я всегда была для него вроде матери — если ты понимаешь, о чем я.

— Я очень хорошо тебя понимаю, — ответил Мельцер, — твоему брату будет трудно смириться с мыслью, что его сестра принадлежит другому. Ты ведь моя или нет?

Симонетта рассмеялась.

— Если ты хочешь, я буду принадлежать тебе. Но ты не должен торопить Джакопо. Для него все произошло слишком быстро. Дай ему время, и все будет хорошо.

Сердце Мельцера переполнилось нежностью, он протянул руку своей подруге, и они смешались с толпой гостей. Она действительно любит меня, подумал Мельцер. А что касается ее брата, то мне наверняка еще удастся завоевать его расположение. Любовь всегда сумеет проложить себе дорогу.

На императорский парк уже падали первые солнечные лучи, и от богато уставленных столов, повторявших меандровый узор парковых дорожек, доносились изумительные запахи жаркого и сдобы. Кроме того, подавали безымянный черный напиток, горький, словно желчь, который нужно было пить горячим. Говорили, что его завезли в город турки.

— Какой ужасный вкус, — сказал зеркальщик, выплевывая то, что выпил из медного стакана. — У нас будет достаточно времени, чтобы познакомиться с турецкими обычаями, — прошептал он любимой на ухо. Следовало быть осторожным, поскольку если подобные замечания становились известны общественности, они карались точно так же, как и государственная измена.

Прогуливаясь вдоль столов в лучах утреннего солнца, влюбленные неожиданно натолкнулись на Мориенуса и его прекрасную спутницу. На них тоже были птичьи маски, и если бы не богатые одежды, Мельцер не узнал бы их.

Зеркальщик стал свидетелем разговора между Мориенусом и каким-то незнакомцем. Мужчина высокого роста в искусном маскарадном костюме и желтых шелковых штанах до колен нисколько не стесняясь требовал от Мориенуса поставки рабов, половина из которых должны быть женского пола и «готовы на все во всех отношениях», — так он выразился. Со своей стороны Мориенус пообещал выполнить требования незнакомца в течение трех дней.

При мысли о рабынях зеркальщик тут же вспомнил о своей дочери; беспокойство за нее по-прежнему занозой сидело в его сердце, хоть он и занимался другими делами. Неужели же Эдита попала в руки работорговца? Может быть, этот странный купец причастен к ее исчезновению? Мельцер оттащил Симонетту в сторону, чтобы избежать новой встречи с Мориенусом; он не мог смотреть в глаза этому человеку, ничем не выдав своих чувств.

— Ты ненавидишь Мориенуса? — спросила Симонетта.

— Я не ненавижу, — ответил Мельцер, — я просто не выношу его. Он лживый, скользкий как угорь и, кроме того, пытается извлечь выгоду из любой ситуации.

Обо всем остальном, что происходило у него в голове, зеркальщик предпочел умолчать.

На лестнице, ведущей в парк, показался глашатай и объявил о начале представления. Под глухой рокот барабанов появились странствующие сокольничьи, держа на руках своих гордых птиц. Сокольничьи были в длинных белых одеждах и в одной перчатке из толстой кожи, на которой сидел сокол. Поскольку у всех сокольничьих на голове были платки и были одинаковые — похожие на серп — бороды, они казались братьями.

На площадке перед лестницей гости в роскошных нарядах и масках образовали круг. Внутри круга оказались сокольничьи со своими птицами. Словно по команде, первый сокольничий снял покрывало со своего сокола и сбросил его с руки.

Огромный сокол сильно взмахнул длинными крыльями и взмыл в воздух. Взлетев достаточно высоко, гордая птица сделала большой круг, а сокольничий стал в центр круга. У него было вабило, и он стал размахивать им над головой.

Кружащее и развевающееся вабило раздразнило сокола. Было хорошо видно, как его скольжение по воздуху сменилось неровными взмахами крыльев. Внезапно, словно король небес выбрал подходящий момент, сокол стрелой упал вниз, подобно копью, впивающемуся в землю после полета.

Симонетта, стоявшая вместе с зеркальщиком в первом ряду, громко закричала:

— Джакопо!

Тот, увидев надвигающуюся опасность, поднес к лицу правую руку. Но было слишком поздно. Сокол рухнул на свою жертву подобно пыхтящему, свирепствующему чудовищу и стал безо всякой пощады бить несчастного. Кровь брызнула во все стороны. В воздухе мелькали перья. Зрители с криками бросились врассыпную.

Битва с соколом и громкие вопли привели остальных соколов в волнение. Они стали прыгать и так сильно били крыльями, что сокольничим с трудом удалось их успокоить.

— Джакопо! — снова крикнула Симонетта, пытаясь броситься на помощь брату, но Мельцер удержал ее. Он знал, что кровожадного сокола ничто не сможет остановить. Даже сокольничий приближался к своей птице с большой осторожностью и не мешал ей.

И Симонетта с зеркальщиком вынуждены были беспомощно наблюдать за тем, как сокол рвал Джакопо сонную артерию.

— Джакопо! — кричала Симонетта. — Джакопо! — И спрятала лицо на груди у Мельцера.

— Это все эта чертова шляпа с пером! — пробормотал зеркальщик. — Это было не случайно.

Симонетта всхлипнула. Когда она взглянула на Мельцера, по лицу ее текли слезы.

— Что ты имеешь в виду? — спросила она.

— Это была моя шляпа, — пояснил он. — Кто-то дал мне ее вчера вечером. На месте Джакопо должен быть я. И некоторым образом пророчество звездочета свершилось.

Тут Симонетта потеряла сознание, и ее тело бесшумно опустилось на каменный пол.

Глава V

Темная сторона жизни

Эдита радовалась бегству из Константинополя, но теперь, на борту старого перегруженного корабля, носившего имя «Посейдон», она поняла, что ее будущее туманно. Предоставленная самой себе, безгласная — какая жизнь могла ожидать ее? Девушка вспомнила заботу, которой окружал ее отец, о том, что они, вероятно, никогда больше не увидятся, и задумалась. Однако обида из-за того, что он хотел продать ее противному византийцу, никак не угасала. Предоставленная себе и своим мыслям, Эдита провела первый день на корабле, глядя на море, в уголке на верхней палубе.

От толстого медика Крестьена Мейтенса не укрылись сомнения Эдиты, и он использовал любую возможность, чтобы подлизаться к расстроенной девушке, предложить ей свою помощь, осыпать комплиментами, рассказать, как она прекрасна и тому подобное.

Миновав Мраморное море, «Посейдон» взял курс на Дарданеллы. Капитан, молодой грубый, неотесанный человек с внешностью пирата и языком проповедника загнал пассажиров на нижнюю палубу, чтобы, как он сказал, у турок не было причин для нападения на корабль.

В проливе Дарданеллы Европа и Азия настолько близко подходили друг к другу, что от пиратов не могла укрыться даже повозка, запряженная ослом. И конечно же, низкая посадка судна не осталась незамеченной турками по обе стороны моря.

Незадолго до заката солнца с юга приблизился турецкий парусник. Он взял курс прямо на «Посейдон» и, подойдя на расстояние мили, дал предупредительный выстрел. Пассажиры на нижней палубе начали громко молиться. Капитан выругался и пустил по кругу корзину, в которую каждый должен был положить пятую часть своих денег. Он сказал, что только так можно избежать разграбления. Вскоре к судну приблизилась лодка с тяжеловооруженными мусульманами. Приветливо улыбаясь, они забрали корзину с выкупом и исчезли во тьме.

На следующий день солнце палило словно огненный шар, и большинство пассажиров предпочли остаться на нижней палубе. Корабль как раз миновал остров Лемнос, когда ветер совсем стих. «Посейдон» замедлил ход и наконец остановился.

Три дня парус беспомощно свисал с грот-мачты. Пассажиры были раздражены, поскольку питьевая вода подходила к концу. В день каждый получал всего по кружке, а те, кто пытался утолить жажду при помощи морской воды, страдали от поноса и рвоты.

Предоставленная сама себе и своей судьбе, лежа в полудреме на нижней палубе, Эдита обнаружила одну вещь, которая совершенно сбила ее с толку: толстый медик и мать Али тайком переглядывались. Мейтенс, который до недавнего времени преследовал дочь зеркальщика с назойливой вежливостью, внезапно полностью переключился на матушку Pea; по крайней мере он совершенно перестал обращать внимание на Эдиту.

Pea была женщиной с терпкой красотой: у нее были темно-карие глаза и черные волосы. Взгляды и двусмысленная внимательность, которой одаривал ее медик, казалось, нисколько не были ей неприятны. Напротив, Pea, которая из-за жары, царившей внутри корабля, была одета более чем легко и выставляла напоказ свою большую грудь, словно портовая шлюха, сначала отвечала на взгляды Мейтенса с застенчивой улыбкой, а потом — с вызывающей откровенностью.

Казалось, дочери Pea не замечали этого обоюдного заигрывания. Зато Эдита знала о льстивых преследованиях медика по собственному опыту, поэтому наблюдала за игрой с недоверием и некоторой долей ревности. Разве не она была недавно целью Мейтенса? Почему же он вдруг предпочел женщину постарше?

На четвертый день наконец поднялся ветер и наполнил парус корабля. Пассажиры снова поднялись на палубу в поисках прохладного попутного ветра. Эдита завистливо наблюдала за медиком и Pea. И хотя Pea заботилась о ней с той же самоотверженностью, что и о своих дочерях, теперь Эдита считала мать Али предательницей, несмотря на то что между Pea и ее поклонником дело не пошло дальше взаимных ласк, которые в суматохе, царившей на палубе, даже остались незамеченными.

Но Эдита чувствовала себя в какой-то степени обманутой. Она избегала Мейтенса, избегала Pea, проводила большую часть времени на корме, где настроение было не настолько тяжелым, как на нижней палубе. Причиной этого были полдюжины бочонков вина, которые, очевидно, принадлежали кому-то из пассажиров и которые по причине нехватки пресной воды некоторые венецианские купцы использовали для утоления жажды.

Среди венецианцев был один изысканно одетый человек с перепуганной женой, богатый судовладелец, говоривший на итальянском языке с ужасным акцентом, но с огромным усердием. Как узнала Эдита, его звали Даниель Доербек. Его жена носила имя Ингунда, и именно Ингунда долго рассматривала молчаливую девушку, а потом подошла к ней с кружкой:

— Вот, выпей, это вино, не самое изысканное, но это все же лучше, чем пустая кружка.

Язык у Эдиты присох к гортани, поэтому девушка жадно схватила кружку и выпила все одним глотком.

— Ты сама на корабле? — спросила женщина, отвернувшись от мужа.

Когда Эдита покачала головой, Ингунда показалась слегка неуверенной, поскольку не знала, что означало качание головой — то ли девушка ответила, то ли не поняла ее языка.

— Ты немая? — с упреком сказала жена судовладельца. Эдита кивнула.

— Ты немая, но понимаешь меня? Откуда ты, раз понимаешь мой язык?

Эдита показала пальцем на себя, затем несколько раз на север.

— Из Германии?

Девушка улыбнулась и кивнула.

— А что привело тебя на этот корабль?

Эдита как могла, на пальцах, описала бегство, дав понять, что оставила кого-то в Константинополе.

— А какова твоя цель? Куда ты собираешься?

Эдита опустила глаза. Потом пожала плечами, отвечая, что не знает.

— В Венецию? — спросила Ингунда.

Эдита кивнула. Главное, прочь из Константинополя! Жена судовладельца взяла у Эдиты пустую кружку и исчезла.

На западном горизонте подобно гордому кораблю проплыл остров Скирос. Море было спокойным. Оно светилось голубым цветом, словно зеркало, но, если взглянуть на юг, казалось даже черным. Эдита наслаждалась великолепной игрой цвета, когда Ингунда снова появилась рядом с ней и протянула полную кружку. Из-за вина дочери зеркальщика уже тяжело было двигаться, поэтому Эдита сделала только один маленький глоток и вернула кружку.

Назад Дальше